Читаем без скачивания Записки сотрудницы Смерша - Зиберова Анна Кузьминична

Руководителем кафедры зарубежной литературы являлся Александр Абрамович Исбах. Он не только читал лекции, но и занимался литературным творчеством, литературоведением, даже входил в редколлегии журналов «Октябрь» и «Знамя». Его очерки были переведены на многие языки. Он лично знал писателей Д. Фурманова, А. Серафимовича, В. Маяковского, Э. Багрицкого, Б. Горбатова, В. Луговского, А. Барбюса, Л. Арагона и его жену Э. Триоле, а также Л. Брик и других. Вторая жена Исбаха, Валя Барановская, была студенткой нашего факультета, на курс старше. Когда он читал лекцию, то безотрывно смотрел на Валю, больше никого не видел. А она посещала все его лекции на всех курсах, и он в перерывах беседовал и беседовал с ней. Приятно было видеть их вместе.

Благодаря Исбаху на нашем факультете регулярно выходила стенгазета во всю стену коридора, для нее писали статьи и преподаватели, и студенты. Больше всего статей было от самого Исбаха. Вообще на его лекции приходили со всей Москвы. На нашем курсе зарубежную литературу читал Михальчи, но мы часто сбегали с его занятий, чтобы послушать Исбаха, в которого все были влюблены, так как он интересно рассказывал о писателях, которых хорошо знал лично и изучал их творчество.

В первые же дни Великой Отечественной войны, когда мы окончили второй курс, Исбах добровольно ушел в Красную армию, и я его больше не видела. Но после войны читала его статьи в газетах и литературных журналах. Однако когда в конце 1940-х годов разразилась борьба с космополитизмом, Ис-бах был арестован и обвинен в том, что он и его сотрудники копаются в творчестве поэтов «Серебряного века», — об этом написал в МГБ один преподаватель института, который хотел занять его место. Никто не мог помочь Исбаху, даже отец жены, полковник Генштаба, и его направили отбывать срок на север Красноярского края. О его нахождении там я прочитала в «Повести о пережитом» Бориса Дьякова. После смерти Сталина Исбаха освободили, реабилитировали, восстановили во всех правах. Забыв обиды, он постарался наверстать упущенное: часто ездил по стране и миру, много писал и оставался таким же фанатично преданным идеалам своей юности. Умер в 1977 году, его книги, к сожалению, больше не издаются, литературное творчество не изучается. Не те времена, не те темы, не те герои! А ведь этот человек прошел службу в рядах Красной армии, был на войне с белофиннами, а с 22 июня 1941 года находился в центре военных действий: политработник, военный корреспондент фронтовой газеты «За Родину». С войны подполковник Исбах вернулся при орденах и медалях, его фронтовые записки легли в основу первых послевоенных книг о Великой Отечественной войне: он честно рассказал о том, что сам видел и пережил. До самой смерти он заведовал кафедрой зарубежной литературы в нашем институте.

Некоторые лекции по литературе читал Ревякин (темы не помню), что-то — Веселов, который написал и издал небольшую книжечку «Кто такой Сергей Есенин».

Как я уже отмечала, на нашем факультете всегда была стенгазета. Около нее толпилось много студентов и преподавателей. Здесь нередко даже возникали диспуты, которые продолжались в аудиториях. Было очень интересно, особенно спорили о Ма-яковском и Есенине, которых многие хорошо знали, бывали на их литературных вечерах, но никто никогда не говорил, что их кто-то убил, все считали, что это были самоубийства. Наши преподаватели учили нас стихосложению, написанию рассказов, отзывов о художественных произведениях. И тогда я впервые написала стихотворение — послание брату, который в 1939–1940 годах воевал с белофиннами.

Здравствуй, брат мой милый, Брат родной, любимый, Шлет тебе сестренка Дружеский привет… (Дальше не помню.)

Это стихотворение я записала на пластинку (их называли виниловыми) в ателье фото — мелодии (ул. Горького, дом 4), отправила брату, и сейчас она находится у племянника Владимира Овсянникова. Конечно, это стихотворение я не предлагала в нашу газету, но рефераты туда передавала. Написала несколько маленьких пьесок на бытовые темы, которые мы ставили в нашем дворе, и я в них играла главные роли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Из иностранных языков у нас преподавали немецкий, спрашивали очень строго. Я, как и раньше, любила его, хорошо читала, переводила, а большего и не требовалось. Каждое утро по дороге в институт учила слова, заранее выписав их на листок, поэтому переводила быстро, изредка пользуясь словарем. В 1986 году, когда мой внук Дима заканчивал техникум и никак не мог сдать зачет по немецкому языку, я сделала ему все переводы. Его родители и в школе, и в институте изучали английский язык, поэтому помочь не могли. Я же в 1942 году окончила институт и с того времени за немецкий язык не бралась. Но значит, хорошо успевала, раз смогла помочь Диме сдать зачет.

В институте нам преподавали военное дело. Начали проходить его уже в старших классах школы, а в институте продолжили: тщательно изучали оружие, разбирали и собирали его, стреляли в тире. Многие занимались в аэроклубах. Валя Макарова мечтала о небе, но медкомиссия не допустила ее к прыжкам на парашюте. Другие окончили аэроклуб, прыгали с парашютами, затем пошли в авиационные училища. Преподавали нам и первые навыки по медицине: накладывали повязки, бинтовали. Обязательны были уроки физкультуры. В институте был прекрасный спортивный зал, где мы занимались легкой атлетикой, качались на кольцах, делали упражнения на турнике, прыгали через кожаного коня, играли в волейбол, а высокие ростом студенты — в баскетбол. Плавали в Лефортовском парке, на реке Яузе. Я сдала все нормативы на значок ГТО, кроме плавания и гребли. За меня и многих других девушек плавание сдавали наши же студенты, мальчики.

В то время Лефортовский парк был очень красивый, чистый и ухоженный. Много было каскадов и гротов. В свободное время мы часто ездили туда гулять, покататься на лодках, послушать музыку: там всегда играли оркестры, даже днем, когда там гуляли только мамы с детьми.

Учебную практику мы проходили в школах. Однажды пришли на практику вместе со своим преподавателем, а нам навстречу бегут школьники и громко-громко поют: «Кто куда, а я в сберкассу, с буквой «з» ис одним «с». Мы остановились, ничего не понимаем, а они окружили нас и продолжают петь. Оказалось, что один наш студент-практикант, написав на доске решение задачи, вместо «сберкасса» написал «зберкаса». На следующий день мы пришли в другую школу, а там ученики встречают нас той же частушкой. Создалось такое впечатление, что это поют уже по всей Москве. Этот парнишка, хорошо знающий математику, был не в ладах с русским языком. Его исключили из нашего вуза, он перешел в учительский институт, где за два года готовили учителей для начальных классов и в дипломе указывалось среднее специальное образование.

Если не ошибаюсь, после Великой Отечественной войны по зову ВКП(б) из китайского города Харбин в Советский Союз приехало много русских, работавших на КВЖД[11]. Среди них была писательница Наталья Ильина (1914 г.р.), которая в Москве написала книгу о своей жизни, в которой много рассказывала о преподавателях нашего института, где она училась еще до нас.

Что еще помню об институте? Я стала более свободной, общительной и каждый месяц получала стипендию. Тогда первым делом мы с сокурсницей Зоей Ивановой бежали в кондитерскую в Столешниковом переулке, где готовили лучшие в городе пирожные, мы покупали своим мамам марципан — вкусную сладкую булочку. Остальные деньги я отдавала маме и была счастлива, что хотя и немного, но помогаю в финансовом плане семье.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Посещала все молодежные вечера, к нам приезжали артисты театра и кино, смотрела художественную самодеятельность. Однажды один студент пригласил к нам на вечер своего друга Василия Смыслова. Он был нашим ровесником, учился в каком-то техническом институте. На вечере он переиграл со всеми студентами-шахматистами и в каждой партии победил.

В феврале 1940 года морозы в Москве доходили до минус 42 градусов, но занятия не прекращались. Правда, в аудиториях разрешили сидеть в пальто, шапках, платках и валенках. Но, несмотря на теплую одежду, мы мерзли. Такую же зиму мы пережили и в 1941–1942 годах. До июня 1941 года у нас дома не было радио. В июне 1941-го наш дом радиофицировали. Вспоминаю, как мы радовались, когда отец принес черную тарелку радио, и у нас зазвучали новости, музыка, трансляция футбола, театральные постановки.