Читаем без скачивания Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова

- Ты бы сказал, что больна жена.

- А ты не больна, и потом - им это до фени. У нас выездная организация, ты прекрасно знаешь.

- А как же оркестр? И моя музыка? Я в Пятигорске кое-что записала.

- Никуда твоя музыка от тебя не денется! - повысил голос Алик. - Сиди и пиши свои дурацкие ноты, если уж тебе так неймется. - Он покосился на жену и добавил не без злорадства:

- Кто ж виноват, что ты родилась женщиной? Муж - ведущий, а жена ведомая.

Обида обожгла Рабигуль, как крапива. Счастливая Маша: у нее только музыка и любовь, и никакая она не ведомая, и нет у нее ведущего.

- Спокойной ночи, - сказала Рабигуль и повернулась к мужу спиной.

- Спокойной ночи, - пробормотал в ответ Алик и, не удержавшись, робко поцеловал обнаженное плечо жены.

Неудовлетворенное, остановленное на полпути желание вспыхнуло с новой силой. Может быть, сейчас... Но Рабигуль тут же натянула на плечо одеяло, и этот жест сказал Алику больше, чем много слов: она не любит, не любит его, она его никогда не любила!

Вот если б у них был ребенок... Но и этого не дала природа. Как же он безнадежно несчастлив! Хотя на работе его уважают и ценят, а работа, что ни говори, главное для мужчины. Так уговаривал, утешал себя Алик, с тоской понимая, что главное для него - Рабигуль. И всегда была главным. Он и работал для нее, и чего-то для нее добивался, и друзей ее принял, а своих у него и не было: все вобрала в себя Рабигуль, никого, кроме нее, не было нужно.

Полночи пролежал Алик без сна, страдая, любя, проклиная нескладную свою судьбу. Мучительная работа души совершалась в нем, жизнь впервые предстала перед ним в огромной своей необъятности, глубине и непредсказуемости. Он не догадывался, что именно сейчас, в его тридцать шесть лет, к нему приходила настоящая зрелость. Он не знал, что эти его думы и есть прощание с молодостью, с ее легкомыслием, заблуждениями, веселой уверенностью в собственных силах. В эту ночь страдание и сомнения, любовь, подозрения, ревность сделали его по-настоящему взрослым.

А Рабигуль спала. И ей снился Володя. Он просил ее не уезжать, синие глаза горели любовью, он ласкал ее так, что Рабигуль заметалась во сне от желания, которого не мог, не умел удовлетворить Алик. Она проснулась на рассвете, когда измученный тяжелыми мыслями Алик спал крепким сном.

Осторожно повернув голову, Рабигуль рассматривала его, как чужого, постороннего человека, с которым почему-то живет вот уже десять лет, с которым спит зачем-то в одной постели, навещает Любовь Петровну - та смотрит на невестку недоверчиво, проницательно и печально, - из-за которого опять, во второй раз, должна бросить оркестр - надо скорее показать свои композиции, - и что с ней будет в Алжире, и какой она оттуда вернется?..

Мысли летели в голове, обгоняя друг друга, сталкиваясь, переплетаясь и разлетаясь в разные стороны.

Что-то надо срочно придумать, какой-то должен быть выход! Не может уехать она от Володи, ну просто не может. Неужели он не найдет ее здесь, в Москве? Должен найти, если полюбил так же, как она, с такой же силой. Да, он не знает ни адреса, ни фамилии. Но ведь знает, в каком она играет оркестре, разве этого недостаточно? Надо только набраться терпения, подождать. А в Алжир она не поедет. И поможет ей в этом тот самый врач, который вылечил ее от депрессии.

***

Величавый старик с блестящими молодыми глазами встретил Рабигуль с профессиональной приветливостью.

- Как съездили? Как настроение, сон?"

- Хорошо. Все хорошо, спасибо.

- Записку Васеньке передали? Как он там? Все такой же дамский угодник? В корпус для иностранцев устроил?

Доктор сыпал вопросами, а сам незаметно, внимательно вглядывался в Рабигуль. Вроде бы ничего.

Но что-то явно тревожит.

- Посвежели, похорошели. Воду пили? А кислородный коктейль? Как желудок?

Рабигуль добросовестно отвечала. И про сон, и про воду, и про дюбаж. А потом рассказала главное: муж уезжает в Алжир, велит ехать с ним. Она так и сказала "велит", и Абрам Исаакович сразу понял, что означает такой глагол.

- Ни в какой Алжир вам нельзя, - решительно заявил он. - Я уже не говорю про климат: там все другое - солнце, вода, небо. Но главное - вам не следует менять образ жизни, например, переходить на другую работу.

- Я и не собираюсь, - испугалась Рабигуль, и этот ее испуг тут же отметил доктор.

- Что еще, кроме лечения, делали вы в Пятигорске? - неожиданно спросил он.

Рабигуль покраснела, смутилась.

- Писала музыку. Там, знаете, такая весна: все цветет, поет Эолова арфа...

- Надеюсь, не перетруждались?

- Нет, что вы.

- А сон?

- Со сном хорошо.

- Вот и прекрасно!

Абрам Исаакович нацепил на нос очки, что-то записал в карте, стал заполнять рецепт.

- Вот микстура, легонькая, - говорил он, не отрываясь от дела. - Так, на всякий случай.

Он протянул рецепт своей изысканной пациентке и увидел в ее взгляде такую откровенную просьбу, даже мольбу, что слегка растерялся: что делает он не так? Абрам Исаакович вопросительно и сочувственно посмотрел Рабигуль в глаза.

- Там муж в коридоре, - краснея и запинаясь, пробормотала Рабигуль. Не могли бы вы сказать ему, что нельзя мне в Алжир...

"Вот оно что, - присвистнул от удивления доктор. - Так вот зачем она пришла, бедная девочка...

Но ей ведь и вправду нельзя", - успокоил он свою совесть.

- Разумеется. - Абрам Исаакович с достоинством наклонил седую голову.

Он встал, застегнул белоснежный короткий халат, шагнул мимо Рабигуль к двери, распахнул ее и увидел уже знакомого невзрачного человека с маленькими, бесцветными, а сейчас еще и злыми глазами.

- Прошу! - широким жестом пригласил доктор Алика в кабинет. - А вас, повернулся он к Рабигуль, - попрошу посидеть в приемной.

И пока происходила эта своеобразная рокировка, Абрам Исаакович готовился к бою, потому что увидел сразу, что бой предстоит нешуточный. "До чего ж беспощадны люди друг к другу, - сокрушенно подумал он. - Даже когда любят. Особенно мы, мужчины".

Но мужская солидарность не сподвигнула доктора на предательство: все свое мастерство опытного специалиста, весь багаж знаний бросил он на защиту этой юной женщины, которой и в самом деле не стоило рисковать - хрупкое душевное равновесие, не так давно восстановленное, требовало пощады.

Алик угрюмо молчал. Ни словом не возразил доктору, ни словом не выразил своего с ним согласия.

Упрямо глядел в пол и молчал. "Бедная девочка, - снова подумал доктор о Рабигуль. - Каково ей с таким молчуном? И без Алжира впадешь, пожалуй, в депрессию. Надо заставить его все-таки высказаться".

- А не поехать в Алжир вы не можете? - задал доктор прямой вопрос.

Не ответить было уже невозможно.

- Никто моего согласия, собственно говоря, не спрашивает, - буркнул Алик, взглянул наконец на Абрама Исааковича, и тот увидел такую в маленьких серых глазах печаль и растерянность, что рассердился на Рабигуль. "Выходят замуж за кого ни попадя, а потом маются. И других изводят..."

- Словом, решать вам, - сказал он, прекрасно зная, что это и есть самое трудное. - Я свое мнение высказал.

6

Самое тяжкое, утомительное, безнадежное - компромиссы. Ну а как же без них обойтись? Вся наша жизнь, если подумать, - согласие с тем, что не по сердцу. Всю жизнь делаем мы не то, что хочется, а то, что нужно, возмущаясь, сопротивляясь, бунтуя, отчаянно стараясь настоять на своем. Иногда, особенно в юности, получается, - когда сил и планов невпроворот, когда веришь в себя, в единственную свою любовь, в надежных, до гроба, друзей, не подозревая, что все на самом деле кончается. Есть еще звездный час - в зените, когда в смутном, подсознательном страхе ощущая жестокую стремительность жизни, стараясь удержать ее, утекающую сквозь пальцы, приостановить этот упругий, стремительный бег, человек воспаряет над самим собой, над привычным укладом, въедливым бытом, берет судьбу в свои руки, поворачивает ее, прокладывая путь к одному ему ведомой цели, преодолевает многочисленные препятствия, свершает нечто, достойное уважения даже в случае неудачи. Но не всем такое дано, далеко не всем, особенно в тоталитарном обществе, в котором жила Рабигуль, недаром же оно так и называлось - от слова "тоутл", что означает "всеобщий". Да и время для ее звездного часа, как видно, не подошло. Она поступила, как все.

- Давай я приеду осенью, - сказала она. - Где-нибудь в ноябре, когда спадет жара.

Она назвала распоследний осенний месяц, Алик с грустью отметил это, но тут же обрадовался, приободрился. Пусть в ноябре, пусть в самом конце ноября, он потерпит, он подождет! Лишь бы не пришлось позориться перед всем отделом, трудно объясняться с начальством, терпеть сочувственно-ироничные взгляды коллег. Кто ж не знает, что все хотят за границу, куда угодно - хоть в удушающую в своих влажных объятиях Гвинею, хоть в Уганду, где постоянно то перевороты, то путчи, то кровавые схватки племен, лишь бы убраться, хотя бы на время, от серой советской действительности, от управдомов, очередей, вечной нехватки то того, то другого, а чаще - всего. А уж в Алжир-то, облагороженный проклятыми колонизаторами, с его мягким климатом, бассейнами, виллами... Да, конечно, поездки в пустыню - не сахар, но жены-то не ездят в пустыню!