Читаем без скачивания Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова

"Эх, Машка, что бы ты понимала!" Ничего больше делать не надо: не ее теперь очередь. Но Володя еще в январе стал отступать, отступать... То у него давление, то слегла Соня и расстраивать ее бессердечно, то - "Знаешь, что творится у моей Наташки?

Она на грани развода!"

- Ну и что? - спросила Рабигуль, с трудом вспомнив, кто такая Наташка: никогда Володя в горячих отцовских чувствах замечен не был.

- Но это же моя дочь! - патетически воскликнул он. - Я за нее в ответе!

Даже губы вспухли у него от обиды, и впервые Рабигуль печально подумала, что он глуп. Или хитрит. "Ты всю жизнь на грани развода, усмехнулась она про себя. - Так, видно, на этой грани и проживешь. И если дочка в тебя..."

Она уже ничего не ждала, ни на что не надеялась.

- Смотри, как бы тебя не выгнали из оркестра! - тревожилась Маша.

- Ну и выгонят, ну и что? - отвечала ей Рабигуль.

- Рехнулась ты, что ли? - бушевала Маша. - А жить как будешь?

- Уйду к твоему Сапте, в общину. Буду бить в барабан. Примут?

- Нет, ты рехнулась!

Выла, свирепствовала под окнами вьюга. "Надо пересчитать..." Рабигуль тяжело поднялась со стула.

Хитрым образом выманивала она у Абрама Исааковича таблетки: жаловалась, что не спит, утомлена, что много работы. Выманивала, но не принимала, а складывала, собирала и все пересчитывала... "Если выпить все сразу..." Ей так хотелось покоя, забвения навсегда... "Выключить телефон, наврать Машке, что приду поздно вечером, и пусть она позвонит завтра...

Одна, две, двадцать. Наверное, хватит. Маму, конечно, жаль, но она далеко, от меня отвыкла, да и кому нужна такая глупая дочь?"

Рабигуль покосилась на виолончель. Завтра. Она сделает это завтра, потому что грех подвести старика: ведь завтра концерт. Вот после концерта она и уснет, успокоится наконец. Никаких записок, никаких идиотских прощальных писем: нет сил, нет желания, да и глупо. Главное - глупо. И она никого больше не любит, а разве можно жить без любви? Вот только музыка... Ей вдруг захотелось сыграть что-нибудь - не к концерту, так просто. Она открыла не отогревшийся и за два часа футляр, вынула виолончель - она показалась очень тяжелой, - медленно и любовно прошлась бархатной тряпочкой по инструменту, долго терла смычок канифолью, долго настраивала - от разницы температур сменился строй, - словно прощалась.

Потом уселась на стул посреди комнаты, поставила виолончель между ног, склонила голову, коснулась смычком струны. Глубокий, бархатистый звук оживил мертвое пространство. Виолончель вздохнула, помолчала, подумала о чем-то своем и заговорила, медленно и задумчиво, о том, как все же странна и прекрасна жизнь.

Рабигуль играла, закрыв глаза, склонившись к своему другу - виолончели, по щекам ее катились слезы, но она их не замечала: сердечная мука, терзавшая ее, требовала выхода, и она его получила. "Там, за гранью, ведь нет музыки, - вспомнила она о таблетках. - Как же тогда там быть?.." Это была последняя мысль о смерти - она мелькнула и пропала, побежденная музыкой, в которой звучало все, что произошло с Рабигуль, потрясло ее с такой силой, что невозможно было носить в себе горькое прозрение, терзавшее ее, страсть, любовь, предательство, безумное чувство вины перед Аликом. Все, что прорастало долгие месяцы в ее сердце, нервах, крови, наполняло ее сейчас с такой силой, что только выплеснув это вовне, можно было существовать дальше. Все в эту ночь переплавлялось в музыку, тонуло, пропадало в звуках, и Рабигуль освобождалась и возвращалась к жизни.

***

Давно утихомирилась за окном вьюга. Серый рассвет неохотно вполз в комнату, когда закончила Рабигуль записывать то, что привиделось ночью.

- Надо показать старику, - сказала она и вздрогнула, услышав в глухой тишине собственный глуховатый голос.

Но и без старика Рабигуль знала совершенно точно, что до такого уровня она еще ни разу не поднималась. Она положила голову на скрещенные руки и, засыпая за столом, покрытым нотными листками, увидела перед собой маэстро: седую гриву, сердитое, гневное даже лицо. Он прочтет, и лицо смягчится, подобреет, и он скажет, что написано хорошо и что нужно работать, работать и работать.

Рабигуль заставила себя встать, нажала на кнопку. Погасла настольная лампа, и красноватый луч умытого вьюгой солнца коснулся подушки. Впервые за долгие месяцы ей по-настоящему захотелось спать.

Впервые она посмотрела на не убиравшуюся давно постель без вражды, а с симпатией. И это солнце... И свет за окном... И белые от снега деревья... Рабигуль покосилась на телефон. Нет, не надо его включать: ей нужно как следует выспаться - ведь у них концерт в Большом зале.

***

"Источник всякого творчества лежит в смертельном напряжении, в изломе, в надрыве души, искажении нормально-логического течения жизни, в прохождении верблюда сквозь игольное ушко. В самых гармонических натурах художников мы найдем этот момент. Иначе и быть не может. Иначе им незачем было и творить, они бы просто широко и блестяще прожили свою жизнь".

Эти слова Максимилиана Волошина торжественно зачитает Маша - первая скрипка - на банкете в честь исполнения Рабигуль собственного "Концерта ре-минор для виолончели с оркестром", и маэстро, соглашаясь с поэтом, утвердительно кивнет головой.

- Только не зазнаваться, - скажет на всякий случай. - Работать...

- ..работать и работать! - подхватит Маша, и все засмеются, потому что знают, что на маэстро угодить почти невозможно.

Москва, 1999 г.