Читаем без скачивания Концерт для виолончели с оркестром - Елена Катасонова

- Молодец! - непонятно за что похвалил его Андрей Александрович и склонился над своими бумагами.

Вечером никого из посольства, торгпредства и ГКЭСа нигде не было видно: ни на лавочках, где обычно сидели и болтали женщины, ни в бильярдной, ни в бассейне. Все читали и перечитывали полученное, стараясь прочесть между строк, как там на самом деле дома, все строчили ответы, чтобы успеть к обратному отъезду курьеров.

Довольный своей выдержкой Алик заварил чай, выжал в чай пол-лимона, как это делали здесь, в Алжире, положил в вазочку печенье "Мария" и уселся читать. Первым открыл, естественно, письмо Рабигуль. Прочитал три фразы, написанные четким, старательным почерком. Дальше все было смутно, все куда-то пропало: время, место, состояние. Разбился вдребезги отброшенный гневной рукой стакан, и крепко заваренный чай с готовностью впитала белоснежная скатерть; откуда-то возникла квадратная бутылка виски, Алик пил из горла, и тонкие, противные струйки текли, скатываясь к шее, по подбородку; подушка с дивана оказалась вдруг на полу, Алик пинал ее ногами, добиваясь зачем-то, чтобы вылетел пух. Подушка упорно не поддавалась, и тогда Алик варварски взрезал ее ножом, а там, внутри, оказались какие-то сушеные водоросли, и он с отвращением вытряхнул их на мавританский ковер.

Проснулся он среди ночи, не понимая, где он и что с ним. Почему он лежит на ковре и морда вся в водорослях, да еще сушеных? "А-а-а.., вспомнил... Моя раскрасавица наконец-то откликнулась на мольбы приехать..." Алик встал с превеликим трудом - качнулась, поплыла, завертелась комната, жадно присосался к носику чайника: пить хотелось ужасно. А что это еще за бутылка? Он, что ли, один ее высосал?

Ни фига себе... Где анальгин, мать его так! Ну, аспирин, что ли... Уф, вроде легче.

Алик побрел по квартире, везде зажигая свет - страшно одному в пустом доме, - скомкал скатерть и поднял с пола осколки стакана, разрезав ладонь и залив ее йодом. Он не стал дожидаться рассвета. Смирив дрожание пальцев, отстукал на машинке короткое заявление в суд. К нему приложил письмо Рабигуль, аккуратно прикрепив его к заявлению скрепкой. Подумав, написал еще одно заявление, в загс, и к нему "собачку" для бывшей жены: "Кажется, если нет детей, то разводят в загсе. У нас их, слава Аллаху, нет".

Ни обращения, ни подписи, никаких "жалких" слов.

Должно быть, не было признание Рабигуль такой уж для него неожиданностью. "Это я любил, - подумал Алик. - Она меня только терпела".

Алик закурил горькую сигарету - здесь, в Алжире, он стал курить, - сел на постель, схватился двумя руками за гудящую, больную голову. Десять лет, даже больше, скрывая от себя самого, притворяясь спокойным, уверенным, боялся и ждал он этой минуты: когда его бросят. Как он устал от этого бесконечного, выматывающего, унизительного ожидания! Теперь станет легче. Не сразу, но станет. Он подождет.

Про письмо матери Алик забыл. Какие-то спасительные клапаны сработали в его помраченном сознании, заставили не видеть набухший от пролитого чая, порыжевший конверт. Когда же через два дня Алик его увидел, то повертел в руках, вчитываясь в расплывшиеся на конверте буквы, и гнев обуял его:

"Это она меня, дурака, так воспитала!" Он рвал на части письмо - оно было, как видно, длинным, большим и поддавалось с трудом, но Алик с этой трудной работой справился. А потом он выбросил письмо в корзину для мусора и забыл о нем накрепко, навсегда, потому что оно же было от матери, которая не научила его уму-разуму, ни о чем, что ждет в жизни, не предупредила, не остерегла. В общем, понятно. Матери во всем виноваты, что бы ни случалось с их чадами - и когда дети маленькие, и когда большие.

Виноваты всегда и во всем.

***

- Вовка, он подписал! Милый мой, дорогой...

Впервые за долгие годы Рабигуль ощущала огромную, великолепную, без края и берегов свободу. И никого, ничего не боялась.

- Погоди, не кричи, - ответил на том конце Москвы Володя. - Кто и что подписал?

- Как - кто? - радостно засмеялась Рабигуль. - Алик! Он подписал заявление!

- Да говори ты понятно, - рассердился Володя. - Какое заявление? О чем?

И тут она испугалась.

- О разводе, - пробормотала растерянно. - Уже подписанное.

- Подписанное? - словно бы не поверил Володя. - Ладно, разберемся. Сейчас приеду.

Володя повесил трубку.

- Куда это ты намылился?

Соня, с блестящим от крема лицом, постукивая себя по лбу и щекам кончиками пальцев, чтобы крем быстрее впитался, вышла из ванной. "Всегда все слышит, всю жизнь все слышит", - с привычной досадой подумал Володя.

- Дела, - неопределенно ответил он, склонившись к тесноватым ботинкам.

- Ну-ну...

Соня прошелестела мимо. Багровый от усилий Володя - "вот уже и брюшко" - рванул на себя дверь и выскочил на лестничную площадку, на ходу застегивая дубленку, заправляя мохеровый шарф.

Жгучий мороз бросился ему навстречу, огнем ожег щеки, захолодил нос. "Да уж, под старый Новый год завсегда так!" Володя поднял воротник - как бы не отморозить уши, - прикрыл подбородок шарфом. Быстрее, быстрей - в метро! А оттуда, ему навстречу - клубы пара, и люди протирают очки - ничего ж не видно! - опускают воротники.

В вагоне поезда Володя забился в угол, нахохлился. Значит, она все-таки написала и ее благоверный так сразу и подписал? Он-то думал, что не напишет, и если напишет, так будет долгая переписка, вопросы, мольба, и, может, Алик приедет и - страшно представить! - придется с ним объясняться... Что ж, выходит, судьба. Теперь уж ничего не поделаешь. Да он и любит ее!

Рабигуль открыла дверь бледная и взволнованная, обняла Володю крепко-крепко, заглянула в глаза.

- Ты меня любишь? - спросила в смятении.

- Нет! - засмеялся он.

Она резко отстранилась, замотала отчаянно головой, неприбранные смоляные волосы полетели в разные стороны.

- Не надо, не шути так страшно, - взмолилась она.

- А ты не спрашивай, - снова засмеялся Володя. - Конечно, люблю. Чаем напоишь? На улице жуткий холод.

- Да, сейчас. - Рабигуль метнулась на кухню.

- Эй, - крикнул ей вслед Володя, - а где же твой "хвост"?

- Сейчас, сейчас...

Рабигуль торопливо стянула резинкой волосы, воткнула черепаховый гребень. Руки дрожали - это Володя заметил сразу, когда она еще ставила чашки, - в глазах появилось какое-то новое, робкое выражение. "Что значит поменялись роли..." Володя подошел к Рабигуль, повернул к себе это новое, испуганное существо.

- Ты чего суетишься? - мягко сказал он. - Я никуда не спешу. Останусь весь день, до вечера.

- До вечера? - как зачарованная повторила его слова Рабигуль.

- Ну да.

Она не посмела сказать, что ей страшно оставаться одной, что у нее теперь никого, кроме Володи, нет, что она не смеет даже позвонить Любови Петровне, а Маша уехала со своим Саптой на все длинные новогодние праздники в глухую, далекую деревеньку, что ей невиданно, небывало, безудержно одиноко.

Они пили чай и молчали - вдруг стало не о чем говорить, - Володя хмурился, думал, как теперь быть.

- Ты чего? - робко спросила Рабигуль.

- Так... Что-то жмет сердце...

Он положил руку на грудь, и Рабигуль снова засуетилась: корвалол, валидол...

- Да не надо, - сморщился Володя от жалости, и Рабигуль как проснулась.

- Почему ты так со мной разговариваешь? - гневно спросила она.

- Да не придирайся ты., - снова сморщился ее дорогой и любимый. - Мне просто плохо.

- Может, останешься? - собралась с духом Paбигуль.

- Нет, - твердо ответил Володя. - Еду домой!

Надо и мне объясниться. Немедленно. Теперь моя очередь. С глазу на глаз.

Он встал, решительными шагами заходил по комнате. Да, пора: он должен, теперь уже просто обязан все рассказать Соне. Володя обнял Рабигуль, потянул к тахте, но все в этот раз было как-то не так: не было прежнего пыла, и какой-то приниженной, слишком уж исполнительной была Рабигуль. "Что за черт?

Может, мне кажется?"

- Пожалуйста, - коснулась его плеча Рабигуль, - не уходи. Завтра все расскажешь.

- Как я могу не уйти? - резонно возразил Володя и протянул руку за брюками.

8

Рабигуль сидела одна, слушая вой февральской вьюги. Город, с его домами, дворами, не давал так уж ей разыграться, но все равно вот уже третий день вьюга разбойничала в Москве; выла, гудела, бросала на деревья и провода хлопья влажного снега. По радио вежливо просили автолюбителей воздержаться от поездок на машинах, а они и воздерживались - спускались в метро.

"О чем я думаю? - лениво спросила себя Рабигуль. - Ах да, о машинах..." Часы показывали девять.

Значит, она сидит так уже два часа? Странно... Кажется, только пришла с репетиции, сняла шубку, села на стул, и вдруг - уже девять. Куда ж они делись, эти два часа? Кажется, она собиралась выпить чаю. Так выпила или нет? Звонил и звонил телефон, но Рабигуль не снимала трубку. Она знала, что это Маша.

Опять будет ругать мужиков, призывать взять себя в руки, написать письмо Алику, устроить скандал Володе - "Сам же потом скажет тебе спасибо!" - встретиться даже с Соней - "Он привык, что за него все решают, вот вы и решите!"