Читаем без скачивания Прощай, молодость - Дафна дю Морье

Я посмотрел на то место, где вчера днем мы сидели с Кэрри, захватив с собой пледы и граммофон. Казалось, это было ужасно давно, хотя прошло самое большее несколько часов. Как странно, что я совсем ничего не чувствовал, — будто ничего и не было.

Я думал о Кэрри и ее рыжих волосах, о том, как она курит сигарету и смеется, потом протягивает руку к граммофону. Это не имело теперь ровным счетом никакого значения. Когда я стоял сейчас у сходней, поджидая Джейка, я даже не мог вспомнить, что тогда чувствовал. Как будто мое воображение прекратило свою работу и было не в состоянии хранить образы. Я чувствовал себя так же, как когда-то дома, когда шел в пустую классную комнату и сидел перед чистым листом бумаги без единой мысли в голове. Сидел, покусывая кончик ручки и удивляясь, как можно существовать без малейшего намека на какую-то мысль. Так же было и сейчас, когда я стоял у сходней в ожидании Джейка. Я даже не мог вспомнить, какой у меня был настрой, когда мы с Кэрри после полуночи поднялись на борт парохода. А ведь прошло всего несколько часов. Правда, я знал, что было отвращение, и ненависть к себе, и желание остаться одному, чтобы рядом не было даже Джейка — особенно Джейка.

Теперь это прошло. Словно накануне напился, а назавтра видишь, какое чудесное утро, и понимаешь, что, в конце концов, не стоит принимать жизнь слишком всерьез, потому что все уже в прошлом и не имеет никакого отношения к сегодняшнему дню.

Что касается Кэрри и остальных, то они перестали быть для меня реальностью в том прежнем смысле. Кэрри была просто какой-то девушкой, которую я встретил в толпе и забыл.

Я не мог понять, отчего так безразличен к ней. И отчего вчера не мог думать ни о чем, кроме нее, а сегодня покидаю пароход, радуясь, что все кончено; она — это какая-то девушка, заливавшаяся смехом, а я скоро буду в машине с Джейком и даже не вспомню этот смех.

Я не мог понять, почему она больше меня не волнует и почему я ее уже не хочу.

Как странно, что вчера мое тело так много значило, а сейчас не значит ничего.

Когда я поднялся на борт в полночь, то не знал, кого ненавижу больше — ее или себя. Однако если бы сейчас она подошла и заговорила со мной, я бы не испытывал никакой враждебности — она была бы просто незнакомкой, кем-то из толпы. Я не понимал, почему желание должно обернуться падением и только потом исчезнуть. Уж либо желание, либо падение. Нужно всегда быть очень осторожным.

И вот я стоял у сходней, насвистывая в ожидании Джейка, предвкушая поездку в автомобиле по дороге. Но почему-то все было не так. Я был рад, что успокоился, но мне казалось неправильным, что это так. Это было чуть ли не жестоко по отношению к себе — к тому, кто стоял здесь вчера ночью с горячими руками, дрожа всем телом. Это «я» исчезло навсегда, как тот мальчик, который испытал экстаз в горах, и тот мальчик, который пел на барке, и тот мальчик, который хотел броситься с моста. Все они исчезли, эти другие «я», и никогда не вернутся. Они испарились, как маленькие мысли и маленькие сны, — эти бедные бывшие «я», которые жили во мне, как я — в них. Они выброшены прочь, и от них даже не осталось теней, чтобы составить мне компанию.

Я стоял на палубе круизного парохода, и казалось, что я оставляю позади какую-то часть себя; я удивлялся: как же так, почему я не испытываю при этом сожаления? Здесь был я, спокойный, непринужденный, размышляющий о том, что ждет впереди, а там — он, которого я больше не увижу: расстроенный, взволнованный, изысканно печальный мальчик, который впервые любил женщину. Я оставил его позади, но не стал мудрее.

Наконец появился Джейк, мы спустились на поджидавший катер и направились по глади фиорда в Вадхейм.

Я оглянулся на пароход, стоявший на якоре, и он был для меня даже не временным жилищем, а всего лишь местом, где случилось небольшое происшествие, уже полузабытое.

Оказалось, что в Вадхейме есть автомобили, и Джейк сразу договорился с одним из владельцев, что тот отвезет нас в Ольден. Вскоре мы уже сидели в машине на заднем сиденье и удалялись от Вадхейма и фиорда, окунаясь в край густых лесов. Я был в восторге, эта местность отличалась от той, которую мы покинули. Я взглянул на Джейка, сидевшего рядом, и было приятно видеть его темные волосы, падавшие на глаза, длинный шрам на щеке и непременную сигарету во рту.

Хорошо было думать о том, что пароход и Бальхольм действительно ничего не изменили в наших отношениях.

С каждым километром, который мы проезжали, увеличивалось расстояние между нами и Вадхеймом, и от этого у меня улучшалось настроение, и я чувствовал, что становлюсь свободным, удаляясь от него. И дело было не в пароходе, не в фиорде и даже не в девушке, а во всем вместе взятом, в той атмосфере, которая могла бы окружить меня со всех сторон и не дать вырваться, если бы я замешкался хотя бы на несколько часов. И эту паутину сплел я сам и запутался в ней, печальный паучок. Теперь я был свободен, мне удалось сбежать, и я размышлял о том, не будет ли меня преследовать всю жизнь эта склонность удирать от того, что я сам создал. В некотором смысле это был побег от самого себя.

Когда-то я стоял в библиотеке перед своим отцом, а он держал в руках мои несчастные стихи и смотрел на меня вопрошающе, я ушел от него не потому, что восстал против жизни, которую он вынуждал меня вести, а от ужаса перед тем «я», что спровоцировало такую сцену между отцом и сыном. Когда я хотел броситься в реку, это было оттого, что я ненавидел труса, медлившего в нерешительности на мосту. Это было «я», дергающееся в своей собственной паутине, ищущее пути к бегству, в то время как само оно тщательно позаботилось о том, чтобы спасение было невозможно.

Через мгновение пришла мысль, что в слишком глубоком самоанализе таится безумие и, как бы я ни копался в собственных инстинктах, это ничего не изменит. Так не лучше ли пожать плечами и встряхнуть головой, свистнуть и рассмеяться, и притвориться, будто мне безразлично, что со мной будет, пока сама вера в это притворство не сделает его в конце концов реальностью?

Во всяком случае, пока что не было необходимости углубляться во все это, так как автомобиль увозил нас по петлявшей дороге, вокруг стояли горы и холмы, поросшие лесами, и текли белые ручьи, чтобы составить нам компанию.

Скоро дорога пойдет в гору, и будет новый фиорд, еще более прекрасный, чем предыдущий, и можно будет поделиться своим восхищением с Джейком, и, во всяком случае, я жив и я молод, так с чего мне печалиться — ведь только это и имеет значение на самом деле.

И тут я услышал смех Джейка и заметил, что он смотрит на меня и знает, о чем я думаю.

— Итак, дело с концом и все в полном порядке? — спросил он.

— Да, — ответил я, — теперь я знаю, на каком я свете.

— Ты, верно, думаешь, что, в конце концов, сегодня великолепный день, и тут очень красиво, и все, что было, прибавило тебе опыта, и, во всяком случае, ты не такой уж плохой парень, и, быть может, в следующий раз…

— Именно так, — сказал я.

Глава восьмая

Из Сандене мы отправились в Ольден, и в Ольдене Джейк расплатился за машину, от которой нам пришлось отказаться: она слишком дорого обходилась. Теперь я уже привык, что он за все расплачивается, и не испытывал стыда. Он не был просто кем-то, кого я встретил, — он стал частью меня и частью моей жизни.

Порой я размышлял, кем бы был без него, — ведь прежде никто в моей жизни ничего для меня не значил, а годы, проведенные дома, были просто отрезком времени, который прошел совершенно бессмысленно.

Теперь моя прежняя жизнь казалась мне какой-то выдуманной. Я был тогда жалкой фигуркой, скорчившейся в тени моего отца. Личность, наделенная такой властью надо мной, стала ничем по сравнению с таким живым, полнокровным Джейком.

Иногда я думал о своем отце и поражался тому, как легко исчезло величайшее влияние, которое он оказывал на меня двадцать один год, — отпало само собой, без моего ведома. Я знал, что, если бы вернулся домой и за мной закрылись большие ворота парка, меня бы это уже не навело на мысль о заточении, и я бы прошел по подъездной аллее, обсаженной каштанами, и деревья казались бы мне не такими большими, как прежде, — теперь это была бы просто аллея, а не часовые мрачной темницы. А когда я наконец завидел бы серый каменный дом, он не вызвал бы у меня дрожи — ведь все это осталось в прошлом и было связано с ушедшим детством, и я смотрел бы на эти знакомые картины, когда-то заставлявшие меня страдать, новыми глазами. Теперь они не могли бы мной завладеть — ни дом, ни сад, ни тень моего отца, сидевшего у своего стола возле открытого окна библиотеки, — точно так же, как не может завладеть ребенком сон: он просыпается утром и, увидев добрый, чудесный свет дня, знает, что кошмары темной ночи лишь пригрезились ему и уже исчезли.

Единственное, что я сделал, чтобы избавиться от своих призраков, — это встретил Джейка, который стал моей силой и совестью, моим учителем и спутником, он стер все воспоминания о горечи и угнетении своим взглядом, улыбкой, вовремя сказанным словом. И мой дом превратился в сонную обитель посреди тихого сада, а мой отец — в грезящего поэта, без тени презрения во взгляде. Я больше не питал к ним ненависти; они были всего лишь рисунком на ширме, которая была теперь свернута и убрана навсегда.