Читаем без скачивания Возвращение (Полдень. ХХII век) - Аркадий Стругацкий

— Вы ко мне? — с надеждой спросил Кондратьев.

— Да, — тихо и печально ответил незнакомец. — Я к вам.

— Так входите же, — сказал Кондратьев.

Он был тронут и немного разочарован печальным тоном незнакомца. «Кажется, это все-таки собиратель автографов, — подумал он. — Надо принять его посердечнее».

— Спасибо, — еще тише проговорил незнакомец.

Немного сутулясь, он прошел мимо штурмана и остановился посреди гостиной.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Кондратьев.

Незнакомец стоял молча, устремив взгляд на кушетку. Кондратьев с некоторым беспокойством тоже посмотрел на кушетку. Это была чудесная откидная кушетка, широкая, бесшумная и мягкая, с пружинящей пенопластовой покрышкой светлого зеленого цвета, пористой, как губка.

— Меня зовут Горбовский, — тихо сказал незнакомец, не спуская глаз с кушетки. — Леонид Андреевич Горбовский. Я пришел поговорить с вами как звездолетчик со звездолетчиком.

— Что случилось? — испуганно спросил Кондратьев. — Что-нибудь с «Таймыром»? Да вы садитесь, пожалуйста, садитесь!

Горбовский продолжал стоять.

— С «Таймыром»? Вряд ли… Впрочем, не знаю, — сказал он. — Но ведь «Таймыр» в Музее космогации. Что с ним еще может случиться?

— Да уж, — сказал Кондратьев, широко улыбнувшись. — Уж дальше некуда.

— Некуда, — согласился Горбовский и тоже улыбнулся.

Улыбка у него, как и у многих некрасивых людей, была милая и какая-то детская.

— Так чего же мы стоим? — бодро вскричал Кондратьев. — Давайте сядем!

— Вы… вот что, Сергей Иванович, — сказал вдруг Горбовский, — можно я лягу?

Кондратьев поперхнулся.

— П… пожалуйста, — пробормотал он. — Может быть, вам водички?

Горбовский уже лежал на кушетке.

— Ах, Сергей Иванович! — сказал он. — И вы такой же, как все. Ну при чем здесь водичка, если человеку просто хочется полежать? В античные времена все лежали… Даже за едой.

Кондратьев, не оборачиваясь, нащупал за спиной кресло и сел.

— Уже в те времена, — продолжал Горбовский, — имела хождение многоэтажная пословица, существенной частью которой было «лучше лежать, чем сидеть». А я только что из рейса. Вы сами знаете, Сергей Иванович: ну что такое диваны на кораблях? Отвратительные жесткие устройства! Да разве только на кораблях? Эти невообразимые скамейки на стадионах и в парках! Складные самопадающие стулья в кафе! А ужасные камни на морских купаниях? Нет, Сергей Иванович, воля ваша, искусство создания по-настоящему комфортабельных лежбищ безвозвратно утрачено в нашу суровую эпоху эмбриомеханики и Д-принципа.

«Бедняга!» — подумал Кондратьев сочувственно. Проблема «лежбищ» встала перед ним в совершенно новом свете.

— Знаете, — сказал он, — я застал еще то время, когда в Северной Америке подвизались всякие там фирмы и монополии. Так вот, дольше всех продержалась небольшая фирма, которая сколотила себе за полтора века баснословный капитал на матрасах. Она выпускала какие-то особенные шелковые матрасы — немного, но страшно дорого. Говорят, миллиардеры дрались из-за этих матрасов. Замечательные были матрасы! На них ничего нельзя было отлежать.

— И секрет их погиб вместе с империализмом? — сказал Горбовский.

— Вероятно, — ответил Кондратьев. — я ушел в рейс на «Таймыре» и больше ничего о них не слыхал.

Кондратьев блаженствовал. Давно уже ему не приходилось вести такие легкие и приятные светские разговоры! Протос и Женя были отличными собеседниками, но Протос очень любил рассказывать про операции на печени, а Женя большей частью учил Кондратьева водить птерокар и ругал за социальную инертность.

— Нет, почему же, — сказал Горбовский, — у нас тоже есть отличные лежбища. Но ими у нас никто не интересуется. Кроме меня.

Он повернулся на бок, подпер щеку кулаком и вдруг сказал:

— Ах, Сергей Иванович, дорогой, и зачем это вы высадились на Планете Синих Песков?

Штурман опять поперхнулся. Планета Синих Песков с ужасающей отчетливостью встала перед его глазами. Детище чужого солнца. Совсем чужая. Она была покрыта океанами тончайшей голубой пыли, и в этих океанах были приливы и отливы, многобалльные штормы и тайфуны и даже, кажется, какая-то жизнь. Вокруг засыпанного «Таймыра» крутились хороводы зеленых огней, голубые дюны кричали и вопили на разные голоса, пылевые тучи гигантскими амебами проползали по белесому небу. И ни одной тайны не открыла людям Планета Синих Песков. Штурман при первой же вылазке сломал ногу, роботы-разведчики потерялись все до единого, а затем при полном безветрии налетела настоящая буря, и славного доброго Кенига, не успевшего подняться в корабль, швырнуло вместе с подъемником о реакторное кольцо, раздавило, расплющило и унесло за сотни километров в пустыню, где среди голубых волн гигантские провалы засасывали миллиарды тонн пыли в непостижимые недра планеты…

— А вы бы не высадились? — хрипло сказал Кондратьев. Горбовский молчал. — Вы хороши сейчас на ваших Д-звездолетах… Сегодня одно солнце, завтра — другое, а послезавтра — третье… А для меня… а для нас это было первое чужое солнце, первая чужая планета, понимаете? Мы чудом попали туда… Я не мог не высадиться, потому что иначе… Зачем же тогда все?

Кондратьев остановился. «Нервы, — подумал он. — Надо спокойнее. Все это прошло».

Горбовский задумчиво сказал:

— После вас на Планете Синих Песков первым высадился, наверное, я. Я прошел на десантном боте и взял ее с полюса. Ах, Сергей Иванович, как это было нелегко! Полмесяца я ходил вокруг да около. Двенадцать зондирующих поисков! А сколько автоматов мы там загубили! Классическая бешеная атмосфера, Сергей Иванович. А вы ведь бросились на нее с экватора. Без разведки. Да еще на старой, дряхлой «черепахе». Да.

Горбовский закинул руки за голову и уставился в потолок. Кондратьев никак не мог понять, одобряют его или осуждают.

— Так ведь, Леонид Андреевич, — сказа он, — как я мог вернуться на Землю и заявить — так, мол, и так, летел десять лет, долетел до планеты, был около и вернулся. Вы понимаете, был около и вернулся! С пустыми руками! Да вы бы первый меня осмеяли. Ведь верно же?

— Да, — сказал Горбовский. — Пожалуй. Все равно, это было очень дерзко.

И опять Кондратьев не понял, одобряют его или осуждают. Горбовский оглушительно чихнул и быстро сел, спустив с кушетки ноги.

— Извините, — сказал он и снова чихнул. — Я опять простудился. Проваляешься ночь на бережку — и сразу насморк.

— А зачем это — на бережку? — осторожно спросил штурман.

— Ну как же, Сергей Иванович? На бережку лужайка, травка, приятно так рыбка плещется в заводи… — Горбовский опять чихнул. — Извините… И луна на воде — «дорожка к счастью», знаете?