Читаем без скачивания Мехман - Сулейман Рагимов

- Аскерханов, - кратко представил его Джабиров.

- Ты хорошо запомнил мое имя, сын каменщика, ощерился в язвительной усмешке волосатый. - А стены класть тебе больше к лицу, начальник. Потрудился... Пришел посмотреть, не разбираю ли я снова стену! Успокойся, второй раз не побегу. Надоело! Из презрения и ненависти ко всем вам не убегу... Я свое сделал. Будете помнить Аскерханова...

- За что сидите, на что жалуетесь? - кратко спросил Мехман.

- А ты кто?

- Прокурор.

- Я тебе заявлений и жалоб не писал. Я свое дело сделал, а ты делай свое...

- Какое же "дело" сделали вы, Аскерханов?

Волосатый снова скривил свое лицо в злобной усмешке:

- Любопытствуешь? Ну что же, послушай, прокурор! Это было осенью прошлого года, черной осенней ночью... Я превратил ее в день - так ярко горели десять тысяч снопов... Я стоял вон там, на тропинке у Черной скалы, он махнул рукой куда-то в сторону, и глаза его засверкали, как угли, - и смотрел, как горит хлеб, как съедают его красные и зеленые языки огня. И я радовался, веселился и кричал во тьму: "Смотри, мой отец, какой курбан, какую жертву принес тебе сын! Спи спокойно на небе!" А сам в ту же ночь впервые спокойно заснул здесь на земле...

- Радовался, смеялся! - выкрикнул вне себя Мехман. - Сжег хлеб, который выращивали в поте лица своего сотни людей, сжег урожай, которого ждали женщины, старики, дети... и заснул спокойно...

- А они, - волосатый ткнул кулаком в сторону Джабирова, - они ведь тоже спали спокойно, когда у нас, детей Аскерханова, отняли землю, богатство, имущество, доставшиеся нам от предков. Но я не плакал, не клянчил милости... Я ждал и считал дни. Вот окончилась жатва, и люди вязали на полях снопы, на моих собственных полях! Я ждал. Вот свезли снопы, уложили в скирды, заметали сено в стога. И тогда я решил - время!

- И ни один человек не преградил ему дорогу, - повернулся Мехман к Джабирову, - никто не охранял урожая?..

Волосатый не дал ответить Джабирову.

- Охрана? Была охрана. Он позаботился, сын каменщика. У меня тоже были люди. Но нет, я поклялся памятью отца, что все сделаю своими руками... Я расколол задремавшему охраннику череп прикладом винтовки и закрыл ему навеки рот землей, землей моего отца... А затем - запылал хлеб, и мы ушли в горы. Он погнался за нами, этот сын каменщика, и уложил двух моих лучших людей... Но ничего, я сквитал этот счет...

- Троих наших ребят убили эти бешеные волки. Полгода гонялись мы за ними по горным тропинкам и скалам. Взяли!..

- Не всех! - усмехнулся волосатый. - Я ненавижу ваши колхозы, все ваше племя, пощады у вас не прошу и не жду. Я разговаривал с тобой огнем и оружием, сын каменщика. Я слишком ненавидел вас всех, чтобы таиться и ждать. Но есть еще люди, наши люди, они терпеливей, чем Аскерханов. У них -сладкие языки, гибкие спины, они живут среди вас и тоже вас ненавидят - Они еще посмеются над тобой, сын каменщика, они припомнят тебе Аскерхана.

- Врагам пощады не будет, - сказал. Мехман. - Найдем! Всех найдем, в каких бы закоулках ни прятались эти гнусные черви, что хотят пожирать плоды, взращенные народом. Народ найдет... народ!

И было в этом слове, повторенном дважды, столько могучей, неотвратимой силы, что волосатый скрипнул зубами, сжался и сник, как высохший бурьян на ветру.

21

Рано утром уходил Мехман из дому, а возвращался почти всегда на исходе дня. Часто уходил вечером. Зулейха скучала, нервничала. С тоскою вспоминала она веселые прогулки по морскому берегу, катанье на лодках, вечеринки, все беспечные развлечения, которым она так недавно предавалась, живя у матери. Подолгу простаивала она теперь у окна, с тоскою глядела на горы, поросшие лесом. Ей тесно было здесь, в этой комнатушке с выцветшими обоями. "Я вроде птицы в клетке, - с досадой думала молодая женщина. - Оборвался мой свободный полет..."

Ей казалось, что Мехман изменился, охладел к ней. В голову лезли скверные мысли. "Ему не дорого наше гнездо, он мог бы жить в прокуратуре и ночевать на письменном столе, - без одеяла, без подушки... Работа для него все... А может быть, есть еще что-нибудь, чего я не знаю? Может, зря я считаю его тихоней, увлекся он какой-нибудь фасонистой крестьянской девушкой и тайно встречается с ней?.."

У нее иной раз не хватало терпения ждать, пока он вернется, и она звонила по вечерам в прокуратуру. Иногда телефон молчал, никто к нему не подходил, или отзывался Муртузов и отвечал, что прокурор отлучился: то он был в райкоме, то уезжал в колхоз...

Зулейха была вне себя от отчаяния. Ей не с кем было посоветоваться, поделиться, - не могла же она жаловаться свекрови на Мехмана. И Зулейха сделала своей наперсницей заведующую детским садом Зарринтач Саррафзаде. Детский сад находился поблизости, и женщины познакомились.

- Слушай, сестрица, тут можно погибнуть от скуки, - жаловалась Зулейха. - Сердце мое сжимается, будто его сдавили меж двух камней. Муж всегда на работе, я одна...

Жалобы доверчивой Зулейхи были для Зарринтач как золотое яблоко, внезапно упавшее с неба. Она все делала для того, чтобы расположить к себе Зулейху: осыпала ее ласками, заманивала к себе домой, угощала. Зулейха скучала и потому все чаще наведывалась к Зарринтач. Та угощала жену прокурора чаем, сладостями, вилась вокруг нее.

- Эй, Зулейха-ханум, ты пропадешь здесь, если не найдешь хорошей подружки, с которой можно свободно поболтать, отвести душу, многозначительно говорила она. - Думаешь, у Зарринтач нет сердца? Нет глаз? Я давно заметила, что твоя свекровь - капризная старуха. Она следит за каждым твоим шагом. О, у меня тоже была такая свекровь, она тоже зорко следила за мной. После долгих споров и скандалов я открыто сказала ее сыну: или я останусь в доме, или она! Она не пожелала изменить характер, продолжала пожирать все глазами, в конце концов, сын указал ей дорогу, и ей пришлось уйти к своей дочери. Ах, эти свекрови готовы сами выйти замуж за своих сыновей, так они ревнуют. Свекровь хуже, чем вторая жена или любовница у мужа. Тьфу! Горечь, кислятина! А взгляд ее, пронизывающий тебя насквозь, а согнутая спина! Как же ей перенести, когда она видит в зеркале свои морщины, а потом переводит взгляд на свежие, как яблочко, щеки своей невестки. Поневоле старуха начнет беситься или, как здешние крестьяне говорят, все упрямые козлы собираются в одной ее голове. Она начинает брыкаться, как мул, эта старуха. Невозможно терпеть, нельзя спокойно глядеть на ее желтую сморщенную морду, глотать ее слова, каждое по пуду весом...

Зулейха сначала выслушивала эти сочувственные излияния Зарринтач с возмущением, с недоумением, потом привыкла, и, в конце концов, собственная свекровь, старая Хатун, стала ей уже казаться тем источником зла, которое портило ее молодую жизнь...

Возвращаясь домой от Зарринтач, она косо смотрела на Хатун, ни за что ни про что обижалась, сетовала на свою судьбу, плакала.

Мехман замечал что-то неладное в поведении жены, но объяснял это тем, что она скучает без своей матери. Но, впрочем, глубоко в домашние дела не вникал, целиком отдавшись работе.

Он постепенно накапливал опыт, все глубже и глубже входил в дела. Приходилось ему выезжать в дальние села, иногда оставаться там ночевать.

Хатун подолгу не спала, дожидаясь сына. Сердце ее тревожно билось. Когда ветер стучал в дверь, она вскакивала с постели и спрашивала, дрожа:

- Это ты, сыночек?

Но на дворе бушевал только ветер. Старуха подолгу стояла у порога, наконец возвращалась, продрогшая. Просыпалась Зулейха, тяжело ворочалась, бормотала про себя: "Эта старуха и спать не дает, честное слово. Вечно суетится: Мехман не пришел, что-то с ним случилось в пути". - "А вдруг и в самом деле! - и на миг у Зулейхи сжималось в тревоге сердце. - А может быть, ему совсем сейчас не скучно? Ведь в каждом крестьянском доме есть и дочери и ласковые невестки?.."

Мысли постепенно путались, и Зулейха засыпала, а Хатун устремляла взгляд на окно, все ждала, ждала, пока не наступало утро.

Зулейха больше уже не ласкалась к свекрови, на все отвечала "да", "нет", "у меня голова болит".

Она все чаще ходила к Зарринтач. Та показывала ей свои бриллиантовые серьги, красивые кольца, золотые часы. Зулейха дивилась всей этой роскоши и, нечего греха таить, даже завидовала ей. Она очень любила блестящие побрякушки, сказывалось воспитание Шехла-ханум.

- Милая, как ты накопила столько ценностей? Откуда?

- А за что же столько лет изнуряю себя, работая в детсадах? Это же пытка, а не работа. Ты хотела, чтобы я даже эти камешки не могла собрать? говорила Зарринтач оскорбленно. И вдруг начинала хохотать. - Даже перед врагами в трудное время не надо склонять голову. Помни, ни молодость, ни красота не вечны...

- Неужели все это ты сама купила на свою зарплату? Все? Это же сокровища шаха Аббаса, милая моя.

- Конечно, зачем мне это скрывать от тебя? Некоторые из этих прекрасных вещей достались мне в подарок от первого мужа. Он тоже был, как и твой, прокурором. Ну и другие дарили мне... Родственники, знакомые. В общем накопила...