Читаем без скачивания Заря богов - Морис Дрюон

Первые труды; первые посевы. Просьбы Прометея. Посещение Реи

За собой я оставил непосредственное управление землей и небом. Вскоре я сполна познал, каково это — быть царем. Со всех сторон меня обступали боги земли, животных и растений, они требовали распоряжений, законов, указаний. Но в первую очередь все ждали рецептов счастья, словно сама смена правления должна была сразу же предоставить лекарство от прежних недугов, а мое вмешательство — немедленно наделить каждого подлинным блаженством.

Мой кузен Прометей беспрестанно донимал меня: прошениями. Этот запоздалый союзник был как-то особенно надоедлив.

— Человек. Думай о человеке, — твердил он. — Нынешнее состояние человека недостойно ни его, ни нас. Надо немедленно действовать на благо человека.

Какие же обещания успел раздать Прометей, чтобы вкладывать столько настойчивости в свои ходатайства?

— Никто, — отвечал я ему, — не заботится о состоянии человека больше меня. Но что толку наделять его возможностями, которых ты требуешь, пока не залечены раны земли и кругом царит разорение? Какую отраду, по-твоему, найдет человек в отравленных лесах и сожженных равнинах? Серпы, серпы! Конечно, ему дадут серпы. Но надо сначала, чтобы было что жать. А для жатвы нужен посев. Иначе люди только покалечат друг друга этими серпами. Пусть сперва моя сестра Деметра научит их распознавать пригодные семена.

Я не жалел сил, мотался из края в край, торопил времена года, богов рек и полевых нимф. Довольно скоро земля вновь стала большой гудящей стройкой, какой была, наверное, при Уране. Все природные силы участвовали в работе; даже нетерпеливому Прометею пришлось признать улучшения.

Но по мере того как дело продвигалось, я открывал для себя всю его необъятность и порой сомневался, что когда-нибудь доведу его до конца. Боги и прочие существа видели меня полным решимости и уверенности в себе; они верили в неисчерпаемость моей энергии. Но никто, кроме трех моих сестер, не мог и представить себе, какая тревога меня порой одолевала. Каждый вечер, намаявшись за день, я приходил к своим сестрам — единственным тогда богиням, близ которых мне хотелось скинуть бремя забот, признаться в своих страхах и не скрывать усталости. Их присутствие давало мне ощущение семейной безопасности, которой я был лишен в детстве.

А как же моя мать, наверняка спросите вы, что стало с моей матерью, прекрасноволосой Реей? Виделся ли я с ней и почему ее не было подле меня?

Конечно, я познакомился со своей матерью, это было моим первейшим желанием. Сразу после своего избрания я отправил к ней свиту из нимф, чтобы те доставили Рею на Олимп. Наконец-то я смог любоваться ее несравненным, отмеченным печалью лицом и пышными, теперь уже посеребренными волосами. Мы долго беседовали, но не поняли друг друга.

Моя мать жила тройной гордостью и тройным несчастьем. Ее гордостью было то, что она дочь царя богов, супруга царя богов и мать царя богов. А несчастьем, что на ее глазах был изувечен отец, заключен в оковы супруг и сожраны дети.

— Но ведь я уцелел благодаря твоей уловке, а теперь и все остальные твои дети вернулись к свету, так что радуйся, — сказал я ей.

— Прошлое ничем не стирается, — возразила Рея. — И ничто не заменит мне вашего детства. Я не могла воспитывать тебя и остальных своих детей, не видела ваших первых улыбок.

— Но мы же снова обрели друг друга!

— А разве это не боль — обрести друг друга так поздно, ведь мы и не должны были расставаться?

Я понял, что она богиня сожалений.

Она сожалела обо всем. Тосковала по чудесному детству в садах Атлантиды; охотно вздыхала о безумствах своей юности; сетовала о своем роковом браке; стенала о своей горькой участи супруги и матери. И вот теперь что-то в ней начинало сожалеть даже о Кроне; вернее, она сожалела, что Крон был не таким, каким мог бы быть.

Я не заметил, чтобы она слишком уж гордилась моей победой, разве только перед другими божествами. «Видите, — казалось, говорила она, — какого могучего бога я родила!» Мне же она сказала:

— Как я могу радоваться тому, что мой сын был вынужден ради спасения мира поднять руку на собственного отца?

Рея хотела, чтобы никто никогда не забывал: ее судьба была долгой чередой образцовых страданий.

— Матушка, — спросил я, — где бы ты хотела жить?

— На Крите, — ответила она.

Я был удивлен ее выбором, она казалась раздраженной моим удивлением.

— Разве это не то место, где я дала тебе жизнь, определив тем самым и твое будущее царство? Разве не там я исполнила важнейший труд ради будущего Вселенной?

— Значит, ты будешь проживать на Крите, матушка, и будешь там почитаема.

Перед расставанием Рея вспомнила, что у нее есть внуки, и пожелала с ними познакомиться. Я тотчас же позвал муз, мойр, граций, прочее свое потомство женского пола и всех ей представил.

— Это Афина, моя старшая дочь, от Метиды; а это дочери от Памяти…

Рея грустно улыбнулась каждой.

— Думаю, — произнесла она, — что эти дети никогда не навестят меня. Оно и понятно: у всех своя работа. Но разве это не горько — жить в одиночестве, когда у меня такое многочисленное потомство?

Я не стал напоминать ей, что она сама выбрала себе место жительства; но и не побуждал переменить решение, о котором она уже сожалела. Прежде чем показывать себя хорошим сыном, мне надлежало быть хорошим царем. Ведь моя мать, злоупотребляя уважением к своей персоне, наверняка парализовала бы работу совета богов, говоря там только о самой себе.

Нимфы, к которым присоединились дельфины и тритоны, вновь составили кортеж, чтобы сопроводить Рею на Крит. С тех пор она безвыездно проводит там все свои дни. Она общается преимущественно с Амалфеей, и воспоминания составляют главную основу их разговоров. Воспоминания похожи на мясо, которое можно приготовить двадцатью разными способами: плоть все та же, но меняются ее вид, приправы и вкус.

Путешественникам моя мать долго рассказывает о своем одиночестве и о моих свершениях. Набожные люди воздвигли ей много храмов, а женщины повсюду чтили ее культ.

Однажды я сам удивился, неожиданно сказав:

— В сущности, я сожалею, что у моей матери такая натура, а не…

И тотчас же осекся, а потом попросил дочерей предупредить меня, если когда-нибудь начну походить на свою мать Рею.

Гестия — богиня домашнего очага. Предназначение девственниц

Заботу о моем домашнем очаге взяла на себя моя сестра Гестия. Старшая из нас шестерых, она терпеть не может перемен и опасается приключений, даже любовных. Она привержена постоянству, и завтрашний день нравится ей только в том случае, если похож на вчерашний. Когда наш брат Посейдон, который и счесть не мог своих разочарований в любви, вдруг затеял ухаживать за Ней, Гестия, в совершеннейшем ужасе при мысли об изменении своей особы, умолила меня сохранить ей вечную девственность. Я согласился тем более охотно, что такая, какая есть, она оказывает мне весьма важные услуги, но не будит желания.

Не то чтобы она уродина, совсем наоборот, Гестия красива, но красотой спокойной и правильной, которая не привлекает взгляд. Ее совершенство лишено блеска.

Жена строит очаг; любовница разрушает; а девушка, когда настает ее черед стать матерью, очаг покидает. Каждая, зажигая один огонь, гасит другой; и все, став прабабками, дрожат от холода у остывшей золы. Только девственница поддерживает пламя.

Счастлив дом, где лишенная воображения девственница, рожденная для преданности, следит за порядком и соблюдением обычаев и каждый вечер одним и тем же жестом кладет полено в огонь. Тогда поколения остаются вокруг очага.

Именно потому, что огонь не угасает, ветреный супруг возвращается домой; перед этим огнем, осветившим столько прожитых вместе дней, прощают виновную супругу; у этого тепла садятся зятья, к нему в молчании приходят и блудный сын, и молодая вдова, держа за руки своих детей.

Девственница-хранительница живет в своем нетронутом теле отнюдь не для себя самой; ее чувства питаются только горестями и радостями других. Она наперсница нетерпеливого гнева подростка; и старику не стыдно признаться ей, что в глубине души он чувствует себя похожим на ребенка, которым был когда-то.

Поскольку сама она не рожала, время вокруг такой девы-хранительницы словно останавливается и она излучает иллюзию, будто умершие всего лишь ненадолго отлучились.

Я часто напоминаю моим собственным сыновьям и дочерям, чем они обязаны моей старшей сестре. Гестия распределяет обязанности среди дежурных нимф, следит за распорядком кортежей и пиров, по утрам торопит трех Гор, когда те мешкают, запрягая колесницу Солнца. Без нее, без тетушки Гестии, как ее все зовут, Олимп, конечно, был бы не большим, полным шумливых домочадцев домом, но всего лишь судилищем, где я восседал бы на холодном троне.