Читаем без скачивания Кузя, Мишка, Верочка - Губина Всеволодовна

Аня пыталась спросить у Верочки, где резинки. Было не жалко, а как-то… странно, что ли. Ей хотелось понять, как же тут все устроено, в этом «зазеркалье»? Все общее? Вроде нет — детям раздают красивые новые вещи, по росту, по размеру. Девочкам постарше стараются покупать в магазине то, что им нравится. Все равно получается — вещь пришла как будто «ниоткуда», а надоела — ушла «в никуда». «Это не мое, это вчера было мое».

Верочка рассказала Ане, что девочка Катя забрала у нее новые резинки.

— Как забрала? Отняла?

— Нет, не отняла. Просто подошла и взяла.

— А почему ты не сказала, что это твои резинки?

Верочка молчала. Потом вдруг спросила:

— А карандаши чьи?

— Какие карандаши?

— Я рисовала карандашами, красивыми, мне их тетя Лена дала. Она сказала, возьми карандаши, — Верочка рассказывала медленно, явно стараясь понять что-то, — и я сидела и рисовала карандашами. А потом пришла Катя и взяла карандаш. А я ей сказала — «не бери, это мое».

Аня взяла Верочку за руку. Верочка захохотала, вырвалась, убежала. Через некоторое время вернулась.

— И что же было дальше? — Аня пока не совсем понимала, к чему Верочка клонит.

— Я сказала, что карандаши мои, и потом меня ругали…

— За что?

— За то, что я сказала, что это мои карандаши. Это общие карандаши. Нужно делиться. Я не жадина. Я делюсь.

Ну вот, приехали. Аня почувствовала что-то вроде отчаяния. Как объяснить ребенку, почему резинки, которые тебе дали, — это твои резинки. А карандаши, которые тебе точно так же дали, — не твои, а общие? А игрушки, так щедро наваленные в детской гостиной? Они чьи? Общие? А если ребенок возьмет вот этого зайца и объявит своим? Кто-нибудь поможет ребенку оберегать свою собственность? Как объяснить разницу между «сохранением собственности» и «жадностью»? Аня понимала, что задача ей не по силам. Да и никому эта задача не по силам, пока сами дети — ничьи…

Приближался Новый год. Все дети разъезжались. Кое-кто из детей уже давно «знакомился» с семьей и с воодушевлением ждал, когда же его заберут «в гости» на все праздники. Кто-то уезжал в зимний лагерь. Некоторых, постарше, приглашали к себе воспитатели. Аня узнала, что Верочка остается на этаже одна. Оказалось, что ее не берут в зимний лагерь, потому что у нее какая-то кожная болячка и тамошние врачи побоялись. «Разве это заразно?» — спросила Аня у доктора. «Нет, не заразно. Просто они решили перестраховаться. Мы же не можем настаивать».

У Ани промелькнула мысль, что она могла бы взять Верочку к себе домой, хотя бы на пару дней. Если ей разрешат, конечно. Но прежде чем просить разрешения в детском доме, ей нужно было выяснить, как к этому отнесутся ее домашние. Аня вовсе не была уверена, что дома к ее идее отнесутся с восторгом…

С Новым годом не получилось. Муж отнесся весьма скептически. Вроде напрямую не отказал, но и восторга не выразил. Настаивать Аня побоялась. Да и сама Аня стала сомневаться, стоит ли приглашать Верочку именно на Новый год. Все-таки слишком уж символично получается. Новый год — новая жизнь. Приглашение в гости как первый шаг в семью?

Вот тут Аня начинала проваливаться в какую-то зыбкую трясину… Трясину неясных желаний, смутных опасений, непринятых решений. Что означает это приглашение в гости? Аня читала книжки, общалась с психологами. Она знала, что для самого ребенка приглашение значит очень много. И что ребенок, особенно такой маленький, поневоле начинает строить планы и ждать, когда его пригласят еще, и еще, и однажды не вернут в детский дом… Не окажется ли так, что, взяв девочку на выходные, она потом просто не сможет не взять ее насовсем?

У Ани не было сознательного решения — взять Верочку в свою семью. Она чувствовала, что ее тянет к девочке и сердце за нее болит. Приходя домой с работы, она все больше ловила себя на мысли, что ей тревожно — как там Верочка? При этом Аня отлично понимала, что такое решение — это не только ее боль и жалость. Такое решение нужно принимать всем вместе — с мужем, с дочкой, взвесив все обстоятельства и возможности семьи. Легко поддаться жалости, трудно потом годами выполнять взятые на себя обязательства.

Аня не раз видела женщин, которые пытались взять ребенка из детского дома, не посчитавшись с мнением близких. И знала, что даже если кому-то и удавалось, например, «продавить» мужа или добиться его согласия, пообещав, что «его это не будет касаться», ничем хорошим это не кончалось.

Аня думала — а если Кирилл согласится? Сама-то она готова к таким переменам? Иллюзий по поводу того, что «все пойдет гладко», она не питала, учитывая все обстоятельства. Аня решила отложить свои терзания на потом. А вот пригласить Верочку в гости все же хотелось.

Она поговорила со специалистами. Ей объяснили, что в гости — можно. Ребенку страшно, если человек, однажды пригласивший в гости, потом исчезает как будто в небытие и ребенок не знает, когда этот человек вернется. И вернется ли когда-нибудь… Аня приходила в детскую группу почти каждый день, контакт с ней у ребенка не прерывался. Верочка знала, где рабочее место Ани, и могла попросить, чтобы ее позвали, могла передать ей весточку. Одобрение было получено. Осталось подобрать подходящий момент.

За это время Аня узнала Верочкину историю. Девочка родилась в полной семье. У нее были и мама, и папа. Был еще и старший брат, только к тому моменту, как Верочка родилась, он уже давно жил в детском доме. Почему? Кто знает… В документах указано кратко — ЛПР — лишение родительских прав. Подробную историю семьи к документам прилагать не принято.

Первый год жизни Верочка прожила с мамой. В какой момент исчез папа, история умалчивает. Мама пила. Пила ли она потому, что не справлялась с горем, безденежьем, неустроенностью? Или безденежье и неустроенность были неизбежным следствием пития? И этого никто не знает… Дальше все просто — соседи, уставшие слушать крик ребенка, прорывающийся сквозь гомон нетрезвых голосов, вызывают милицию, ребенка изымают из семьи. Больница, потом — дом ребенка. Все просто.

Ане казалось, что она понимает Верочку. Понимает ее характер, внутреннюю логику ее поступков. Верочка вела себя так, как будто знала, что все должно быть по-другому. Как будто, каким-то чудом, в ней осталась жить память о тех днях, когда мама была рядом. Верочка неумолимо и беспощадно разрушала в этом мире то, что ей не нравилось. Ни угрозой, ни силой никто не мог заставить ее делать то, что она считала несправедливым или ненужным. Суп она так и не ела. Ей пытались не давать второго и компота. Ей оставляли холодный суп на полдник. Она не ела. Сдавались воспитатели — нельзя же морить ребенка голодом.

Была у нее еще одна особенность. Девочка каким-то зверушечьим чутьем определяла, кто к ней относится хорошо, а кто — плохо. Иногда кто-то вел себя по отношению к Верочке внешне безупречно, называл ее «деткой». А отойдя в сторонку, начинал рассуждать о том, что она «дебилка», что это «сразу видно» и что «ей место совсем не здесь». Слышать Верочка всего этого никак не могла. Но каким образом она мгновенно вычисляла тех, кто относился к ней именно так?

Аня долго не могла понять, почему Верочка считается «особенно трудной»? Она не была агрессивной. Она никогда не била других детей. Ну иногда, в ответ, бывало, конечно, но не сравнить с настоящими драчунами. Но тех драчунов никто не грозился отправить в «дурку». Девочка с трудом училась, плохо запоминала стихи, игнорировала таблицу умножения, рвала тетрадки во время занятий. Но мало ли детей так себя ведет. Ничего такого уж особенного, и так бывало, и похуже бывало… Непонятно было, почему Верочка вызывает у некоторых воспитателей чувства, весьма похожие на с трудом сдерживаемую ярость? Почему ее кормят «успокоительными» таблетками?

Много времени с Верочкой Аня проводить не могла, все-таки она была на работе. Но иногда удавалось посидеть и полчасика. Аня сделала для себя некоторые выводы. В поведении Верочки чередовались разные периоды. Бывало, ею овладевали эмоции и она носилась, сшибая все вокруг. Хваталась за одно, потом за другое. Подбегала к Ане, начинала ей что-то говорить, потом что-то вспоминала, бросала: «Сейчас, погоди…» — и убегала куда-то. Порой сидела рядом, внимательно слушала, что ей говорят, но часто перебивала и переспрашивала. Но все же дело было не в этом. Вокруг Верочки создавалась какая-то сгущенная атмосфера. Как будто ее окружало некое беспокойное облако. И она носила это облако за собой, втягивая в него каждого, кто попадался ей на пути. Дело было не в том, что Верочка сама не оставалась в покое. Дело было в том, что никто в ее присутствии не мог оставаться в покое.

А потом на нее накатывала апатия. Девочка как будто спала наяву, не могла сосредоточиться. Не хотела ничего делать. Могла пойти и лечь спать прямо в одежде. Если Аня старалась вовлечь ее в разговор, отнекивалась, отмахивалась. Если ее старались растормошить, сжималась в комочек, прятала лицо. Был и третий период, когда все было в порядке. Верочка лепила и рисовала, старательно учила таблицу умножения и даже английские слова. Смотрела телевизор в общей гостиной, уютно умостившись на широком диване вместе с другими детьми, не пропускавшими любимых сериалов. Играла во дворе в футбол под руководством детдомовского физкультурника.