Читаем без скачивания Кузя, Мишка, Верочка - Губина Всеволодовна

На детский этаж идти фотографировать — это надолго. Пока поговоришь, пока усадишь. Маленькие поначалу не понимают, что нужно сидеть спокойно, и вовсе не рядом с фотоаппаратом. Подбегают близко, заглядывают в объектив: «Что там? Ты возьмешь меня туда, в это окошечко?» Нет, зайка, я только посмотрю на тебя через это окошечко. А потом покажу, какая ты красивая получилась… «Покажи, покажи, дай! — тянет фотоаппарат к себе. — Это — я?» Тех, что постарше, — подождать приходится. Девочки хотят накраситься и просят «никому не показывать, а отдать только им». Приходится искать какие-то аргументы, почему этой фотографии суждено украсить не только маленький личный альбомчик, но и большую городскую газету. Впрочем, соглашаются легко и не без гордости, прилично скрытой за показным равнодушием.

Аня сидела в детской гостиной вдвоем с одной из воспитательниц. Дети пошли обедать.

— Сейчас хоть вздохнули посвободнее, — поделилась воспитательница, — а то просто сил никаких не было…

— Сил не было… — Аня машинально «отзеркалила» конец фразы. О чем шла речь, она все равно не понимала.

— Нет, я, конечно, все понимаю, — воспитательница заговорила быстрее и явно «от сердца», — здесь дети сложные, им в жизни много пришлось пережить, они несчастные, они травмированные. Нам это тут объясняют, да я и сама, без объяснений, понимаю… — Она сделала паузу. — Но ведь есть предел и нашему терпению! Она ведь воет всю ночь! Ну я-то ладно, я на дежурстве, но ведь другие дети просыпаются!

— Кто воет? — переспросила Аня, хотя и была почти уверена, что знает ответ.

— Да кто, кто… Эта, новенькая… Как заведется ночью, и сделать ничего невозможно. Таблетки ей доктор прописал, даем на ночь, только они не помогают. Ей укол надо делать, вот что. А еще лучше — перевести ее отсюда. Может, прямо из больницы и отправят ее куда-нибудь…

— Жалко ее, — без выражения сказала Аня.

Воспитательница махнула рукой.

— Жалко, — так же без выражения ответила она.

Ане было плохо. Аня представляла, что больше никогда не увидит Верочку. Она воображала, что девочку переводят в «собес». Прописывают ей таблетки и уколы. Зная Верочкин характер, можно было предположить, что таблеток и уколов будет становиться все больше и больше. Здравствуй, «овощная грядка»! А впрочем, кого это будет волновать? Оттуда не возвращаются…

Аня задала вопрос тому, кто мог на него ответить. Может ли такое быть, чтобы ребенка прямо из больницы перевели куда-то еще? Ответ обнадежил. Нет, такого быть не может. Ребенок обязательно вернется в детский дом. Независимо от диагноза? Да, независимо от диагноза. А потом уже будут решать, как поступать дальше. С учетом всех обстоятельств…

Новости были не очень хорошие. Доктор детского дома, Валентина, была в больнице, где лежала Верочка. Разговаривала с тамошним врачом. «Она мне сказала — пожалейте семью, — пересказывала Валентина состоявшийся разговор, — никакая семья с этой девочкой не справится. А ведь ребенок сейчас на таблетках, а что будет, если таблетки отменить?» Валентина была хорошим врачом, и ее мнению можно было доверять. Детей она любила, в детском доме работала давно, многие дети, нашедшие потом свои семьи, прошли через ее руки. Получалось, что Верочке семья не светит.

Через некоторое время состоялся консилиум детского дома, на котором обсуждали Верочкину дальнейшую судьбу. Впрочем, говорили не только о Верочке. Был в детском доме еще один мальчик, чьи перспективы устройства в семью тоже вызывали большое сомнение. О его переводе в специальное учреждение поговаривали уже давно. На самом деле переводить его никто никуда особо не хотел. Непростой мальчик, конечно, не очень здоровый. Время от времени случались у него кризисы, воспитатели начинали жаловаться, вопрос поднимался и… снова затухал. А теперь вот еще и Верочка. Два ребенка, которые не подлежат устройству в семью, — уже многовато. Судя по всему, перевод детей был только вопросом времени.

Верочка вернулась в детский дом. Была она после больницы тихая, вялая. Много спала, иногда днем. Аня видела Верочку часто — она приходила на детский этаж и продолжала делать фотографии. Поймала себя на мысли, что Верочку она фотографирует больше, чем других детей. Это и воспитатели заметили.

— Ну что, приехали уже на «мерседесе»? — спросила как-то воспитательница Аню.

— На каком «мерседесе»? — Аня не поняла, о чем идет речь.

— Ну как же, — воспитательница явно посмеивалась, — нашей прынцессе самую лучшую семью найдут, Вы так о ней хлопочете!

Сначала Аня расстроилась: «мерседес» какой-то выдумали, да и о какой «лучшей семье» может идти речь, если ребенка вот-вот переведут в специнтернат. Немножко подумав, Аня расстраиваться перестала. «Это ничего, что они ехидничают, — рассуждала она, — зато теперь они знают, что Верочка „под присмотром“». Аня перестала скрывать свой интерес к Верочке. Она стала потихоньку задавать вопросы.

— А что, Верочку теперь нельзя устраивать в семью? — спрашивала она у сотрудников Службы по устройству.

— Почему нельзя? — удивлялись «зубры» семейного устройства, находившие семьи и для таких детей, которые считались «абсолютно бесперспективными».

— Ну как же, Валентина вот рассказала, что врач из психоневрологии про Верочку думает, — Аня очень волновалась.

— Мало ли что врач думает, — коллега из службы по устройству явно не придавала большого значения этой информации. — Врачи в больнице видят состояние ребенка, — объяснила она Ане, — но они не видят, как меняется ребенок в семье.

Коллеги, которые занимались устройством детей в семью, рассказали много интересного. Такого, что не описано ни в одном учебнике, что не поддавалось никакой ученой логике. Бывало, что самый безнадежный ребенок, обремененный не одним диагнозом, менялся просто от того, что кто-то начинал о нем заботиться. Аня узнала историю про мальчика, который попал в детский дом в одиннадцать лет. Он не умел ни читать, ни писать и забивался под стол. Он кусался и царапался. «В семью? — эта мысль вызывала у кого-то раздражение, а кого-то — насмешку. — Если только в семью кандидатов психологических наук, которые готовы посвятить свою жизнь изучению необычного случая». Мальчика взяла в свою семью обычная женщина. Он научился читать и писать, он закончил школу, поступил в колледж, работал, у него была девушка.

«Есть вещи, о которых врачи не знают», — сказала Ане коллега. И тут же спросила:

— А тебе Верочка нравится?

— Мне нравится, — честно призналась Аня с некоторым душевным трепетом. Почему-то было неловко признаваться в том, что ей нравится такой вот ребенок — нескладный, нездоровый, по всем статьям «неправильный».

— Ну вот видишь, — сделала та свои выводы, — тебе понравилась, значит, и еще кому-то понравится.

Эта мысль почему-то поразила Аню. Действительно, получается, что для начала достаточно одного человека, который просто не отвергает ребенка. А глядя на него, и другие начинают смотреть на этого ребенка уже немного другими глазами. И если сами и не находят в нем никаких особых достоинств, то, по крайней мере, допускают мысль, что эти достоинства могут быть.

Аня стала приходить к Верочке «в гости». Если возникал перерыв в работе, просто спускалась на детский этаж и проводила там какое-то время. Она не делала ничего специально, просто садилась рядом с девочкой и смотрела, чем та занимается. Верочка перебирала игрушки, лежащие на полу, или водила цветным карандашом по листу бумаги, что-то бормоча себе под нос. Иногда вскакивала, бежала куда-то, потом возвращалась, что-то объясняя и размахивая руками. Речь у Верочки была не очень внятная. Во-первых, говорила она быстро, торопилась что-то объяснить, и язык явно не успевал за прихотливым течением мысли. Во-вторых, Верочка не выговаривала некоторые буквы, что, впрочем, для ребенка ее возраста было вполне естественно. В-третьих, она немножко «гнусила», не то из-за постоянной простуды, которая никак не проходила, не то еще почему-то. Ну а еще у нее был парез лицевого нерва, и когда она говорила, нижняя губа упорно съезжала с одной стороны вниз.

Аня вслушивалась в Верочкину речь. Не все удавалось понять, но это и не было так уж важно. Важно было кивать, и соглашаться, и держать Верочку за руку, и отвечать что-то, поймав какое-то слово, обрывок Верочкиного рассказа, и изумиться, и восхититься, и спросить, а что же было дальше? Собственной Аниной дочке было три с половиной года, а Верочке — пять. Аня не замечала большой разницы. Та же болтовня, те же эмоции. Правду говорят специалисты, что детдомовский ребенок обычно на два года «младше» своего возраста. Так оно и было, Верочка и говорила, и вела себя как трехлетняя.

Воспитатели на Верочку жаловались. Верочка ходит, не видя ничего вокруг. Вчера чуть не наступила на другого ребенка. Верочка бегает как ненормальная, сшибая все на своем пути. Верочка не спит полночи. И может встать и зажечь свет в комнате. Поэтому другую девочку из комнаты отселили и Верочка теперь спала одна. Верочка укусила воспитательницу. Ане не очень-то нравилась эта воспитательница. Иногда та говорила такие вещи, что Ане самой хотелось ее укусить. Во всяком случае, она прекрасно понимала Верочкины чувства.