Читаем без скачивания Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма

— Да, гражданин, спасибо, — ответила она.

Морису хотелось рассмотреть подругу девушки или хотя бы услышать ее голос. Но она была плотно закутана в манто и, казалось, не решалась произнести ни слова. Ему даже показалось, что она дрожит…

Этот ее страх вызвал у него подозрения.

Он поспешно поднялся в башню и, войдя в первую комнату, через витраж увидел как королева что-то прятала в карман. Записка, решил он.

— М-да, — сказал он, — меня обвели вокруг пальца.

Он подозвал Агриколу.

— Гражданин Агрикола, — сказал он. — Войди к Марии-Антуа-нетте и не своди с нее глаз.

— Боже мой! — ответил гвардеец. — А что?..

— Я тебе говорю, иди и не теряй ни минуты, ни секунды.

Гварлеец вошел к королеве.

— Позови жену Тизона, — приказал он другому гвардейцу.

Спустя пять минут вошла сияющая жена Тизона.

— Я повидалась с дочерью, — сказала она.

— Где это было? — спросил Морис.

— Здесь же, в этой прихожей.

— Прекрасно, а твоя дочь не просила повидаться с Австриячкой?

— Нет.

— И она не заходила к ней?

— Нет.

— А когда ты разговаривала с дочерью, из комнаты узницы никто не выходил?

— Откуда я знаю? Я смотрела только на свою дочь, которую не видела уже три месяца.

— А ну-ка, вспомни хорошенько.

— Ах, да, кажется, вспомнила…

— Что?

— Выходила молодая девушка.

— Мария-Тереза?

— Да.

— Она разговаривала с твоей дочерью?

— Нет.

— Твоя дочь ничего ей не передавала?

— Нет.

— Она ничего не роняла на пол?

— Моя дочь?

— Нет, дочь Марии-Антуанетты?

— Она подняла свой носовой платок.

— Ах, несчастная! — воскликнул Морис. Он бросился к колоколу и с силой дернул веревку.

Это был набат.

Глава XI

Записка

В башню поспешно поднялись еще два гвардейца, которых сопровождали караульные с поста.

Двери были закрыты, часовые тщательно следили за выходом из каждой комнаты.

— Что вам угодно, сударь? — спросила королева вошедшего Мориса. — Я уже собирался лечь в постель, когда, пять минут назад, этот гражданин (королева указала на Агриколу), вдруг ворвался в комнату, ничего не объяснив.

— Сударыня, — ответил Морис, приветствуя ее. — Это не моему коллеге нужно что-то от вас, а мне.

— Вам, сударь? — спросила Мария-Антуанетта, разглядывая Мориса, манеры которого вызывали у нее расположение. — И что же вам угодно?

— Угодно, чтобы вы отдали мне записку, которую спрятали в карман, когда я вошел.

Королева и мадам Елизавета вздрогнули. Королева сильно побледнела.

— Вы, сударь, ошибаетесь. Я ничего не прятала, — сказала она.

— Ты лжешь, Австриячка! — воскликнул Агрикола.

Морис быстро положил руку на его плечо.

— Минуточку, дорогой коллега, — сказал он, — позволь мне поговорить с гражданкой. Ведь все-таки я занимаюсь этим делом.

— Ну, давай, только не церемонься с ней, черт возьми!

— Вы спрятали записку, гражданка, — строго произнес Морис, — вы должны отдать ее нам.

— Какую записку?

— Ту, которую принесла вам дочь Тизона, а гражданка ваша дочь (Морис указал на принцессу) подобрала ее с пола вместе с носовым платком.

Три женщины в ужасе переглянулись.

— Но, сударь, это уже больше, чем тиранство, — сказала королева. — Мы ведь женщины!

— Не будем смешивать, — твердо продолжал Морис, — мы не судьи и не палачи. Мы — надсмотрщики, то есть ваши сограждане, которым поручено вас охранять. Нами получен приказ, и нарушить его, значит — изменить. Прошу вас, гражданка, отдайте мне записку, которую вы спрятали.

— Господа, — надменно произнесла королева, — поскольку вы — надсмотрщики, то ищите, и лишите, как это водится, этой ночью нас сна.

— Боже упаси нас поднять руку на женщин. Сейчас я сообщу обо всем в Коммуну, и мы будем ждать указаний оттуда. Только, пожалуйста, не ложитесь в постели, спите в креслах, а мы будем вас охранять… И, если понадобится, то опять начнутся обыски.

— В чем дело? — спросила жена Тизона, просунув в дверь свое растерянное лицо.

— Похоже, гражданка, что ты имеешь отношение к измене. Придется навсегда лишить тебя возможности видеться с дочерью.

— Видеться с моей дочерью?.. Да что ты такое говоришь, гражданин? — спросила жена Тизона, которая до сих пор не могла понять, почему ей запретят видеться с дочерью.

— Я говорю, что твоя дочь приходила сюда не для того, чтобы увидеться с тобой, а для того, чтобы передать письмо гражданке Капет, и что она сюда больше не придет.

— Но, если она не будет приходить, я не смогу ее видеть, ведь нам запрещено выходить?..

— На этот раз тебе некого винить, сама виновата во всем, — сказал Морис.

— О! — завопила бедная мать. — Я виновата! Да что ты такое говоришь, в чем я виновата? Ведь ничего не было, ручаюсь за это. — О! Если бы я предполагала, что может что-нибудь случиться! Горе тебе, Антуанетта, ты дорого мне заплатишь!

И эта до крайности разъяренная женщина, погрозила королеве кулаком.

— Никому не угрожай, — сказал Морис, — будь мягче. Ты — женщина и гражданка. Антуанетта тоже женщина и мать, поэтому она должна сжалиться над матерью. Завтра твоя дочь будет аресто-

вана и заключена в тюрьму… Потом, если что-нибудь обнаружится, а ты хорошо знаешь, что когда очень хотят, то всегда находят, она погибнет, и она и ее подруга.

Жена Тизона, слушавшая Мориса с возрастающим ужасом, ошеломленно посмотрела на королеву.

— Ты слышишь, Антуанетта?.. Моя дочь?.. Это ты погубила мою дочь?

Казалось, что и королева пришла в ужас, но не от угрозы, которой горели глаза тюремщицы, а от отчаяния, которое она видела в этом взгляде.

— Подойдите, мадам Тизон, мне нужно с вами поговорить, — сказала она.

— Ну, хватит! Никаких уговоров! — воскликнул коллега Мориса. — Это уже слишком, черт возьми!

— Оставь их в покое, Агрикола, — сказал Морис ему на ухо. — Любым способом нужно узнать истину.

— Ты прав, гражданин Морис, но…

— Зайдем за витраж, гражданин Агрикола, и повернемся спиной, я уверен, что та, для которой мы делаем это снисхождение, не заставит нас в этом раскаяться.

Эти слова были сказаны так, чтобы королева их услышала. Она бросила в сторону молодого человека благодарный взгляд. Морис беззаботно отвернулся и зашел за витраж. За ним последовал Агрикола.

— Понимаешь ли ты эту женщину? — спросил он Агриколу. — Королева — великая грешница, но это женщина с большой благородной душой. Венец разбит, но горе еще больше возвысило ее.