Читаем без скачивания Полька - Мануэла Гретковская

Польша два века тому назад, смешение высокого и низкого — салон и сортир. Пани Фишер о знаменитом любовнике, национальном герое, князе Юзефе Понятовском[58]: «У обабившегося Князя вошло в привычку проводить утренние часы на толчке, принимая в такой позе визитеров. К этому привыкли и не выражали удивления»[59].

15 ноября

Гданьское художественное агентство приглашает на серию авторских вечеров в университете, на радио, в библиотеках и так далее. Впервые за встречу с читателями мне предлагают довольно приличный гонорар, сравнимый с тем, как «компенсируют» подобные поездки немцы. Новое время или новые агентства? Ценят, понимают, что для писателя это не только реклама (кривлянье на арене), но и труд, а чаще всего — помеха в работе. Отвечаю: «О'кей, охотно, но в это время года и в моем положении паром исключается. Я не обижусь, если агентство окажется не в состоянии оплатить авиабилет (в два раза дороже). Тогда, может, в другой раз…»

Ответ из агентства — факсом и словами Шекспира:

«…Перенесся на крылах любви;Ей не преграда — каменные стены.Любовь на все дерзает, что возможно…»[60]

Крылья для Джульетты должен оплатить спонсор, его ищут. Я благодарю (факсом) за то, что они не предложили мне роль Офелии, которая пойдет ко дну на польском пароме шестидесятых годов.

Впервые за четыре месяца во рту вкус зеленого чая с лимоном. В начале беременности Поля гнусно капризничала, утверждая, что это настойка из окурков. Сегодня проглотила и забулькала (радостно?).

Днем, когда я укрыта одеждой, когда ничего не болит и меня не тошнит, я забываю о том, что внутри. Но, лежа в ванне, не могу узнать собственное тело. Асимметричный пупок, который, уподобившись ридикюлю, сбежал куда-то под мышку (следуя за сдвинувшимся аппендиксом — иллюстрация из книги об изменениях после пятого месяца беременности).

Живот напоминает чудовище, разлегшееся на моем желудке. В профиль это еще на что-то похоже (на материнство), но сверху напоминает просто бесформенную гору мяса. Я всегда состояла из кожи и костей. Полное отсутствие женских округлостей — а тут вдруг такой взрыв. Пытаюсь узнать, ощутить, с какого места до какого Поля. Дохлый номер. Тайна, от которой холодеет внутри.

Щелкая телевизионным пультом, случайно наткнулась на фильм Би-би-си о наскальной живописи. Я столько лет его ждала! Логичное объяснение символики пещерных рисунков. Мне казались неубедительными рассуждения из учебника: «Тридцать и двадцать тысяч лет назад наши предки прекрасно рисовали зверей, однако едва намечали контуры человеческих фигур, потому что охота была смыслом их существования». А геометрические узоры, встречающиеся в самых разных пещерах, — «своего рода пиктограмма, которой обозначалось количество дичи». Если человек в состоянии нарисовать коня чуть ли не в трех измерениях, то почему бы ему не нарисовать лицо? Люди всегда были склонны любоваться собой или окружающими. И потом, откуда аналогичные клетки, штрихи и спирали в удаленных друг от друга местах, ведь это происходило задолго до возникновения общей культуры, в эпоху орд охотников и собирателей?

Английские археологи сравнили картинки бушменов с рисунками во французских пещерах. Бушмены пустыни Калахари легко объяснили исследователям, что представляет собой рисунок предков, и, погрузившись в транс, станцевали его. Бушменский шаман описал свой полет по небу вслед за духами животных. Резкая боль, страдание, отразившиеся на его вспотевшем лице, — знаки благословения. Божество согласилось дать человеку силу. Крестный путь милосердия.

Подобного эффекта — ощущения парения — можно добиться, погрузив человека в глубокий гипнотический сон, но не давая ему при этом команд и позволяя мозгу работать на свободных оборотах. В этом случае он будет высвечивать собственные галлюцинации. В какой-то момент на экране разума возникают штрихи, клетки, спирали. Аналогичные узоры (подобные тем, пещерным) и переживания, независимо от возраста и интеллектуального уровня участников эксперимента. Я вспомнила ЛСД-путешествия по цветным туннелям калейдоскопа. В первый раз «кислота» прожгла мою голову насквозь. Эта легкость первых ощущений дается только однажды. Если бы меня попросили несколькими красками изобразить свои галлюцинации — тот цветной полет, — это были бы черные или красные точки наскальной живописи.

Клетки и штрихи оказались не ловушками для животных или прообразами цифр, а символом зрения. Прошитый шаманскими стрелами человек страдает, но одновременно обретает силу для перехода на другую сторону действительности. А ведут его животные, символизирующие сверхъестественные возможности. Мне кажутся убедительными и эти объяснения, и сакральные картины, которые детально воссоздают образы святых, ангелов — проводников в иной мир, и мимоходом, в профиль, — простых смертных. Назовем ли мы эти силы, словно репку из земли, извлекающие человека из материального мира, конем, быком или же крылатым львом святого Марка… все равно. Ореол ли украшает голову проводника по потустороннему миру, клюв ли, перья — деталь второстепенная.

Не очень-то содержательна прежняя гипотеза из школьных учебников: мол, стены пещер, сама их форма побуждали человека к поиску знакомых линий животного мира, а изображение вызывало транс.

Я подумала о Поле, замкнутой в уютной пещере матки, ощупывающей лапками свое жилище. Погруженной в праправечный сон. Что отражает ее мозг, выстраиваемый слой за слоем, что ей снится? Штрихи, светящиеся точки? Мой маленький человечек в трансе создания самого себя.

16 ноября

В семь утра темно. Сижу на кухне, попиваю чай, прислушиваясь к домашним звукам. Предметы послушно стоят на своих постах: кастрюли на печке, запотевший чайник. За окном шарканье школьников: тяжелые ранцы, от которых выгибаются назад руки — вывихнутые крылья.

Петушок прикладывает ухо к моему животу. Поли не слышно: ни биения сердца, ни утреннего топанья. Слишком рано.

Отправляемся за покупками, заглядываем в детский магазин. Чудеса: колыбельки, кроватки, странные приспособления для прыжков, «кенгуру», отсос для молока. У меня отвисает челюсть. Подсчитываю: тысяча крон, две тысячи. Рассматриваю музыкальные шкатулки, раздумываю, не купить ли прямо сейчас, чтобы прикладывать перед сном к животу (Поля слышит звуки). Может, она запомнит и под знакомые мелодии будет легче засыпать? Петушок, заметив мое восхищение плетеной кроваткой на колесиках, предлагает купить обыкновенную, деревянную.

— В ней можно менять уровни, хватит на два-три года. Из плетенки ребенок вырастет через полгода.

— Конечно, зато она легкая, ее можно возить по всему дому. Я работаю — колыбелька стоит рядом, готовлю — беру ее в кухню, отправляюсь в ванную — и Поля со мной. Массивная деревянная кроватка с прутьями прикует нас к одной точке. — Главный мой аргумент в пользу плетеной коляски — ее красота, балдахин, белая вышитая постелька.

— Ну ладно, в конце концов, я тоже вырос в плетеной бельевой корзинке, — капитулирует Петушок.

Все здесь волшебное, словно в сказке про гномов. В ужас приводят лишь коляски. В профиль они напоминают катафалки. Помню, были такие черные, мрачные «буфеты» с дребезжащими стеклышками, внутри стоял гроб, а из-под крышки торчали оборки простынь. Они проезжали мимо моего лодзинского двора, а за ними следовали оркестр, люди в трауре и завороженные этим зрелищем дети.

Пластиковые окошки, тоскливые (практичные) цвета. Хватаю одну, и из участника похоронной процессии превращаюсь в бонну. Остается только надеть чепчик. С вереницей таких колясок я могла бы выступать в мюзикле о великосветской жизни. Великосветской, потому что платить за эти пружины и отвратительный дизайн надо триста баксов. Вряд ли стоит ждать революции в области производства детских колясок к апрелю следующего года. Поля вдоволь накатается в кроватке-колыбельке, а на прогулки будем ходить с «кенгуру».

Из Польши сообщают о новой премии («Не для меня ряды машин… не для меня…») имени Юзефа Мацкевича[61]. В противовес «Нике», для порядочных правых писателей. Отлично, чем больше премий, тем лучше. Как еще можно использовать Мацкевича? Эти страсти и романы несколько поблекли. Читать его, конечно, не будут, зато он пригодится в качестве лозунга.

Образ мыслей Мацкевича, нетипичный для Польши — быть может, за исключением Бжозовского[62], — сыграл огромную роль. Логический, как и подобает натуралисту, Мацкевич не вдавался в нюансы, оправдывающие сомнения человеческой натуры. Природа не знает жалости, человека делает зверем история (коммунизм). Писателю доставалось и от правых, и от левых — в конце концов его совсем затравили.