Читаем без скачивания Гиллеспи и я - Джейн Харрис

Я рассмеялась.

— Вы напали на ложный след. Какое мне дело до Финдли и его глупых каракулей? Я-то тут при чем?

— Не имею понятия. Но очевидно, что это сделали вы. У меня точные сведения, вплоть до описания вашей внешности.

Услышав странный звук, мы оба повернулись к Энни — удивительно, но она всхлипывала. А затем, к моему величайшему изумлению, шагнула вперед, улыбаясь сквозь слезы, и бросилась мне на шею.

— Спасибо вам, — пробормотала Энни мне в ухо. — Я так переживала из-за этого глупца с его рисунками. Огромное спасибо, что помешали ему.

От ее шеи исходил слабый аромат «Дикой яблони» — любимых духов Энни. Педен пялился на меня через ее плечо.

— Мне непонятно одно, — сказал он. — Почему вы попросили его уничтожить рисунок. Что там было такого? Финдли отпирается, мол, он поклялся хранить тайну.

Энни отстранилась и обернулась к Педену, утирая глаза.

— Неважно. Какая разница, что было на карикатуре? Главное, что ее не напечатали. А теперь, Уолтер, если не возражаете, мы продолжим работу.

— О! Разумеется, портрет века. — Педен, танцуя, приблизился к ней. — Что ж, я пойду. До свидания, дорогая миссис Ги, и прощайте, Хетти, лиса вы этакая.

Прищурясь, он окинул меня взглядом и неуклюже потопал к выходу.

Энни посмотрела на дочь, которая по-прежнему лежала на диване, подслушивая наши разговоры.

— Сибил, иди поспи у себя.

Похныкав для порядка, девочка медленно побрела в коридор, волоча за собой одеяло. Подождав, пока она поднимется наверх, Энни тихонько закрыла дверь гостиной. Вместо того чтобы вернуться к мольберту, она села в кресло у камина и, подперев голову рукой, смерила меня долгим испытующим взглядом. Сначала я подумала, что Энни примеряется, как лучше меня нарисовать, но вместо этого она сказала:

— Ну-ка, Гарриет, рассказывайте.

Как выяснилось, я не ошиблась насчет Энни: она действительно была посвящена в тайну деверя. Несколько недель спустя я во всех подробностях услышала историю о том, как он впервые открылся Энни и сделал ее своей наперсницей. Первые подозрения зародились у нее в конце декабря, когда Гиллеспи всей семьей путешествовали в Эдинбург. Кеннет и Энни сидели рядом в забитом поезде, а остальным пришлось разместиться в другом вагоне. Без ведома Энни, в дороге брат Неда сблизился с соседом — солдатом из полка Горцев Аргайла и Сазерленда[4]. Их знакомство завязалось, когда молодые люди соприкоснулись бедрами: первый раз случайно, затем (в Бишопгриггс, где вагон почти опустел) намеренно, — и, развиваясь робкими, неумелыми шажками, завершилось актом, который я не буду здесь описывать и который Кеннет совершил незадолго до станции Хеймаркет, искусно спрятав руки под военной накидкой, укрывавшей колени солдата. (Эту часть истории Энни изложила туманными намеками, однако ошибиться относительно ее содержания было невозможно.)

Сильнее всего Энни огорчило, что все эти страстные игры происходили совсем рядом, когда она углубилась в чтение любимого «Дэвида Копперфильда», и в тот самый миг, когда Кеннет пылко ублажал горца, дошла до самого печального эпизода — смерти чудесного песика Джипа и жены героя, бедняжки Доры. Двойная трагедия (да еще и на одной странице!) растрогала Энни до слез, и ей было горько сознавать, что, пока она, забывшись, плакала над гениальными строками, Кеннет сидел рядом — и самозабвенно лапал потные сокровища под килтом горца (это я так выразилась, не Энни). Только когда солдат сошел в Хеймаркете, а Кеннет бросился за ним, не объясняя причины, Энни почуяла неладное.

— В Хогманай[5], когда Кеннет выпил, я стала расспрашивать. Поначалу он отделывался намеками, мол, я чего-то о нем не знаю, а потом опьянел окончательно и рассказал, что произошло в поезде.

Неизвестно, что подумала тогда Энни, однако она благоразумно воздержалась от слов неодобрения. Полагаю, ей польстило доверие Кеннета. Он же, убедившись, что жена брата готова не только хранить его тайну, но и выслушивать его без обвинений, завел привычку откровенничать и, забыв о скромности, с упоением живописал ей свои подвиги.

— С тех пор он рассказывал мне обо всем, — продолжала Энни. — О мужчинах, с которыми встречался в самых разных местах. Я просила его быть осторожнее, но ему все нипочем. А потом началась Выставка, он познакомился с Кармином — тем самым гондольером, — и, поверьте, Гарриет, это счастье, потому что Кеннет наконец угомонился. Он больше не якшается с разными типами, меняя их как перчатки. С Кармином они бывают только наедине.

— Увы, не всегда, — возразила я. — К счастью, под мостом их никто не видел, кроме меня. А если бы мимо проходил полицейский?!

Энни помрачнела. Бедная девочка (она ведь и правда была юна) — представляю, как мучительно месяцами хранить столь деликатную тайну. Хорошо, что она наконец смогла излить мне душу.

Однако я вновь забегаю вперед. Все это я узнала, если не ошибаюсь, только в сентябре, когда мы с Энни подружились и могли, пусть и не в столь буквальных выражениях, обсуждать подобные темы.

Конечно, в тот день, в августе, мы не говорили так подробно. Хотя Энни настаивала, поначалу я упорно отрицала, что причастна к уничтожению карикатуры Финдли. Однако не скрою, вскоре я сдалась. Энни отчаянно хотела знать, как именно были изображены Нед и Кеннет, и так умоляла меня, что в конце концов я описала ей рисунок. Тогда она принялась выспрашивать, почему мне вообще взбрело в голову проникнуть к Финдли, и я как можно тактичнее рассказала ей, что видела Кеннета в парке в обществе гондольера.

— Они меня не заметили — было уже довольно темно, — однако я видела, чем они занимаются.

Энни сжала губы в тонкую ниточку. Я ласково взяла ее за руки.

— Дорогая, не волнуйтесь. В Лондоне я знаю множество таких мужчин. Их больше, чем вы думаете. Я никому не скажу, обещаю.

Она долго глядела мне в глаза, словно пыталась решить, заслуживаю ли я доверия, и наконец, смягчившись, вздохнула.

— Ох, Гарриет! Нед ни о чем не догадывается, и я с ума сходила от ужаса, что карикатура сломает нам жизнь.

— Надеюсь, нам больше нечего бояться.

Энни покачала головой; ее глаза были полны слез.

— Не знаю, как вас благодарить. Никогда не забуду, что вы для нас сделали, — никогда!

Внезапно входная дверь распахнулась, и через секунду в гостиную влетел Нед.

— Добрый день. Что это вы сидите взаперти? Идите в парк, на свежий воздух!

— У тебя хорошее настроение, дорогой. — Энни восхитительно быстро взяла себя в руки. — Ты встретил Уолтера?

— А должен был?

— Он искал тебя в клубе. Видимо, вы разминулись.

— Не беда. — Нед с улыбкой обернулся ко мне. — Гарриет, думаю, вас обрадует, что «Восточный дворец» готов и висит на стене в Художественном клубе, ожидая приговора Комитета изящных искусств.

— Чудесно! И как полотно?

— Конечно, я не вполне им доволен, но…

— Не слушайте его, — оборвала мужа Энни. — «Дворец» великолепен.

Нед смущенно засмеялся.

— Ну, я бы не спешил с выводами. Однако, по словам Горацио Гамильтона, это моя лучшая работа.

— Ах, ваш «Дворец» просто замечательный, — вмешалась я.

— Да, и еще, дорогой, — сказала Энни. — Не огорчайся, но «Тисл» так и не напечатал эту штуку.

— Какую штуку?

Удивительно, что пока мы все не находили себе места от волнения, он вообще не думал о карикатуре.

— Рисунок Финдли. Вместо тебя он изобразил мистера Кроухолла.

Нед расхохотался.

— Дружище Кроухолл! Ну и ладно, он достоин шаржа больше, чем я. Послушайте… — Тут же забыв о рисунке, он хлопнул в ладоши. — Давайте пойдем в парк и отпразднуем завершение картины! Спасибо за совет, Гарриет, думаю, теперь у меня появился слабый шанс. Надеюсь, я найду способ вас отблагодарить.

— Помилуйте, я всегда была уверена, что «Восточный дворец» станет шедевром, — смущенно призналась я.

— И вы не ошиблись — отныне я буду всегда советоваться с вами. Энни, где девочки? Идемте, Гарриет, я угощу вас мороженым или лимонадом.

— О, это было бы чудесно, но… — Я с сомнением покосилась на его жену. — Нам нужно работать над портретом. Энни не терпится его закончить.

К моему величайшему удивлению, она покачала головой.

— Ничего страшного, в другой раз поработаем. Нед прав. Нам всем пора немного развеяться. — Улыбнувшись, она взяла меня за руку. — Милая Гарриет, вы не против подняться наверх и помочь мне собрать девочек?

От неожиданного проявления симпатии я порозовела.

— Вовсе нет. С радостью.

Так началась прекрасная новая страница в истории моей дружбы с Гиллеспи.

Четверг, восьмое июня 1933 года

Лондон

По иронии судьбы, именно сейчас, когда я пишу о сближении с Энни и семейством Гиллеспи, мои отношения с Сарой заметно ухудшились. Все началось с зеленушек. К несчастью, когда содержишь домашнего питомца — собаку, кошку или птичку, — часто привязываешься к ней всем сердцем и страдаешь, если что-то не ладится. Так и случилось с Меджем и Лейлой. Слава богу, они не больны; даже несмотря на преклонный, по птичьим меркам, возраст, парочка пребывает в добром здравии. Однако я вынуждена была проделать с ними нечто, причиняющее мне немалую душевную боль. Вдобавок, это происшествие привело к размолвке с моей новой компаньонкой.