Читаем без скачивания Гиллеспи и я - Джейн Харрис

Во время восхождения по лестнице я услышала где-то наверху мелодичные переливы: играли на пианино. Дойдя до пятого этажа, я с удивлением обнаружила, что звуки доносятся из холла моей собственной квартиры. Тембр старенького «бехштейна» я узнаю из тысячи — он всегда был довольно резким, с тех пор как моль съела войлок на молоточках. Сомнений быть не могло — у пианино сидела Сара, исполняя не кого-нибудь, а самого Баха. Раньше она никогда не касалась инструмента, но ведь ей и не приходилось оставаться одной в квартире. Надо сказать, играла она вполне прилично.

Поскольку я счастливо избежала лифта — этого кошмарного лязганья подъемного механизма и скрипа металлических створок, — то приблизилась относительно тихо. Однако стоило мне вставить ключ в дверь, как музыка прекратилась, послышался торопливый топот. Войдя, я увидела спину своей компаньонки: Сара бежала в кухню с такой поспешностью, что врезалась в дверной косяк. Я решила не беспокоить ее по горячим следам, повернулась и без единого слова вышла. Ближайшие полчаса я просидела на скамейке в палисаднике, наблюдая за прохожими и думая о Саре.

Она ни разу не обмолвилась, что играет на пианино. Чем больше я размышляла об этом, тем более странным или, по меньшей мере, таинственным казалось ее поведение. Любой нормальный человек хоть раз да возьмет пару аккордов, проходя мимо инструмента? Сара смахивала с него пыль раз или два в неделю, когда мы затевали уборку, — неужто ей ни разу не захотелось коснуться клавиш? Видимо, нет, пока я не ушла из дома. Что ей мешало продемонстрировать свои способности — только ли простая застенчивость?

На скамейке под деревьями было тепло, и постепенно меня разморило. Очнулась я от того, что кто-то хлопал меня по плечу. Надо мной склонились двое парней в комбинезонах. Их лица казались мне смутно знакомыми — кажется, ребята работали в новом гараже за домом. Я множество раз наблюдала из окна спальни, как они моют машины на заднем дворе. У одного из них были карие глаза навыкате, похожие на ириски. Второй, с кудрявой шевелюрой, носил пушистые усы. Видя, что я пришла в себя, пучеглазый хмыкнул.

— Да она как огурчик, — пробормотал он. — Я же говорил.

Его приятель кивнул и приветливо улыбнулся мне.

— Простите, мэм. Мы уж перепугались — вы сидели так неподвижно, с открытым ртом, будто отошли в мир иной.

Одарив их своим самым величественным взглядом, я провозгласила:

— Никуда я не намерена отходить.

Как я и ожидала, они рассмеялись и побрели назад, во двор, лениво пихая друг друга локтями.

Когда я вернулась домой, Сара подала ужин. Она выглядела смущенной, однако не заговаривала о случившемся. Я тоже молчала, но вся эта история с пианино почему-то не шла у меня из головы.

Наверное, я трясусь из-за пустяков, как полоумная старуха. Возраст — ужасная вещь. Мой вам совет, дорогой читатель, — не доживайте до глубокой старости.

Глава 3

Сентябрь 1888 года — март 1889 года

Глазго

7

Как вы, наверное, знаете, несмотря на все старания, Неду не посчастливилось стать королевским портретистом. После закрытого просмотра уважаемые члены Комитета изящных искусств сочли Джона Лавери достойным писать портрет ее величества. Поделом им, олухам! Выбрали мошенника, копирующего фотографии, — хотите верьте, хотите нет, но я лично видела доказательство. В день инаугурации, когда большой зал ратуши вслед за ее величеством покидали вельможи и сановники, я просунула голову в дверь, чтобы взглянуть на трон, и заметила Лавери. Пригнувшись, он выбирался из алькова, занавешенного портьерой, и, что бы вы думали, он прихватил с собой? Блокнот для эскизов? Краски? Отнюдь! За Лавери шел мрачный лысеющий тип, которого легко можно было принять за гробовщика, не тащи он с собой фотоаппарат и треногу. «Великий мастер» нанял вместо себя фотографа.

Однако оставим этого чурбана Лавери, о нем и так написано немало.

Конечно, Неда огорчила неудача, но в известной мере он вздохнул с облегчением — ведь изображение высочайшей особы изменило бы всю его жизнь. Между тем известность Неда заметно возросла: Комитет отдельно отметил «Восточный дворец» и, по слухам, присудил автору неофициальную серебряную медаль. Мне чрезвычайно польстило, когда спустя несколько дней в гостиной дома Гиллеспи Нед внезапно спросил моего совета о том, как извлечь пользу из своей маленькой победы. Поразмыслив, я пришла к выводу, что лучше всего попытаться получить пару-тройку выгодных заказов на портреты. Разумеется, после триумфа Лавери состоятельные глазвегианцы прежде всего мечтали, чтобы их увековечил на холсте сам Великий мастер. Однако для этого надо было ждать, пока Лавери закончит монарший портрет — спустя месяцы или даже годы. Тем временем Нед мог заполучить несколько клиентов и со спокойной душой посвятить остальное время реализации своих сокровенных замыслов. Итак, по моему совету он объявил, что планирует написать небольшую коллекцию портретов. Не прошло и месяца, как на него посыпались заказы, в частности от миссис Юфимии Уркварт, которая жила поблизости, в грандиозном особняке на Вудсайд-Кресент. Жена выдающегося хирурга и профессора университета, миссис Уркварт обладала властными манерами, соответствующими высокому положению, и не уступала самой королеве в величии и монументальности. Между собой мы прозвали ее «герцогиней».

Полагаю, Энни уязвило, что Нед обратился за советом ко мне, но даже если так, она оставила свои чувства при себе, особенно когда поняла, что заказы обеспечат семью на долгие месяцы. В целом теперь она относилась ко мне совершенно иначе, с тех пор как узнала о моем участии в судьбе карикатуры Финдли. Энни стала гораздо дружелюбнее и уже не так спешила закончить портрет, на который в итоге ушло еще четыре сеанса. После этого она часто зазывала меня в гости, поэтому я взяла за обыкновение проведывать Гиллеспи несколько раз в неделю, порой без приглашения. Узнав Энни поближе, я поняла, что после тяжелого детства в бедной семье ей было трудно доверять новым знакомым. Со временем она начала относиться ко мне сердечно и преданно, как к старому проверенному другу. Для Гиллеспи я стала настолько желанной гостьей, что они потратили часть гонорара за мой портрет на новое кресло в гостиной — «кресло Гарриет», — которое держали специально для меня.

Впрочем, у нас оставалось не так много времени для досуга. Поскольку Нед считал свежий воздух и движение лучшим лекарством от «нервов» Сибил, мы с Энни стали вместе водить девочек на прогулку, чтобы они как следует умаялись. Отличная зарядка, я вам скажу. Местная поговорка гласит, что река Клайд — единственная ровная дорога в Глазго. Например, из-за того, что Уэст-Энд построен на череде холмов-друмлинов, получается любопытный эффект: неважно, в каком направлении пойти, такое ощущение, что всегда поднимаешься вверх по склону. В погожие летние деньки такие прогулки вполне приятны, но с наступлением осени совсем не радостно тащиться по улицам Кельвинсайда под косым дождем.

Понимая, что Энни жаждет учиться живописи, я старалась при первой же возможности помогать ей по дому, чтобы она могла посвятить искусству больше времени. Лично я не обладаю никакими талантами. Рисовать я не умею и, несмотря на ежеутренние гаммы и этюды в детстве, посредственно играю на пианино, зато домашнюю работу осилит любой дурак. Поэтому я взяла на себя штопку и шитье, результатом чего стал порядок в бельевом шкафу в мансарде и новые шторы в столовой, взамен старых, в которых загадочным образом возникали дыры и порезы. Энни не сильна в арифметике, я же обожаю складывать и умножать, располагать цифры в столбики, находить одно-единственное верное решение, и, увидев однажды, как она мучается со счетами, я без колебаний предложила свою помощь. Нед и Энни остались так довольны моей работой, что уговорили меня и дальше вести семейные счета — что я с радостью и делала еще несколько месяцев.

Да и помимо счетов в доме номер одиннадцать хватало работы, поскольку Кристина, хоть и числилась горничной, не горела желанием хлопотать по хозяйству. Энни понимала, что стоит избавиться от девушки, но не могла набраться храбрости. Однако чаша ее терпения переполнилась в октябре, когда Кристина попросила отгул до вечера, а вернулась лишь на следующий день. На этот раз она явилась совсем пьяной и, ничем не объяснив опоздание, уснула в кресле на кухне. Наконец Энни рассчитала ее — к возмущению Кристины, которая ушла с видом оскорбленной невинности (впрочем, мы еще услышим о ней). Новая горничная, Джесси, оказалась полной противоположностью нерадивой предшественницы: Кристина была взбалмошной и хорошенькой, а Джесси — скучной дурнушкой. К сожалению, и у нее были свои изъяны, которые проявились со временем.