Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сам путешествовал на электрическом поезде по книжной странице. Вёз с рынка в мешке поросёнка, который потом окажется псом.
Путешествовать можно было только в книгах, но мы читали верные книги.
Коваль был правильным путешественником.
Извините, если кого обидел.
26 января 2004
История про послесловие (II)
Итак, Коваль написал книгу «Суер-Выер» — про то, как все мы отправились в плавание, в путь в море среди островов, что барахтаются как фрикадельки в супе. Как настоящая книга странствий, она недописана, или кажется недописанной. Как правильная летопись путешествий, пергамент говорит многозначительным языком, в котором есть клетчатые звуки и жаренные запятые, кабанчики вокабул и серпилии пальм. Там есть усечённые звуки, клещи-хваталки, грубоидальный ромбодендрон и равноапостольские братья.
Это не детская книга, эта книга для несостарившегося читателя. И именно потому что это такая книга, она полна непонятных слов и по-разному понимаемых суждений.
У Коваля есть ученики. Сравнивать их с учителем бессмысленно — учеников и учителя не сравнивают. Они разные, другие. Они непохожи на учителя и непохожи друг на друга.
Я тоже числюсь учеником, хотя я был не учеником, а примазавшимся. В первый раз я совершал путешествие к Ковалю так же, как совершал вояж в Берн примазавшийся к разведке профессор Плейшнер. Меня встречали с паролем у высотного здания, потом вели мимо длинных труб с говном — вдоль набережной. Дверь отворялась, и я оказывался на лавке. Нет, не на лавке — в сказке я оказывался, вот в чём дело. Надо мной висел какой-то кабан. Это был страшный оранжевый кабан, что рыл копытом землю.
Там, на лавках, читали сказки и стихи. Я тоже читал, но это неинтересно: сказки мои были кривы и предназначены для внутреннего употребления.
Путешествия Коваля сгущались из воздуха. Однажды в его мастерской ко мне подошла женщина и, посмотрев на мою чадящую трубку, сказала:
— Я работаю в журнале. В редколлегии у нас есть Буратино и Чипполино. У нас есть Дюймовочка. По-моему вы капитан Врунгель.
Дома я проверил паспорт. Я не был уверен в том, что там написано.
В этом была сила Суера и Выера, фрегата «Лавр Георгиевич» и правильных путешествий, про это написана последняя книга Коваля.
Пергамент «Суер-Выера» — это кроки. Кроками называется рисунок, замещающий карту. Карт для путешествия по жизни нет, их нужно рисовать самостоятельно.
Извините, если кого обидел.
26 января 2004
История про послесловие (III)
Я говорю, что это путешествие с привкусом горечи, потому что, остановившись, сразу тянет посмотреть назад. На одном из островов попадают сказочные путешественники к девушке с персиками.
— Да, да, — говорит капитан. — Та самая. С персиками.
И на краю её стола видно прошлое и будущее.
«Мы призадумались, и я внимательно глянул туда, в даль стола. Кажется, там было и прошлое. Поначалу я видел только стены и зеркала, реки и фрегаты, вдруг Лаврушинский переулок, ресторан-поплавок возле кинотеатра «Ударник», трамвай на Малой Пироговке, Хоромный тупик, толпы, толпы, кто-то читает стихи».
И этого времени больше не будет. Впрочем, грустить о прошлом — занятие преступное.
Потом Коваль исчез. Я думаю, что он уплыл на самом лёгком фрегате в мире. Он ушёл на нём по Яузе, никем не замеченный, и отправился в плавание к Островам.
Среди прочих книг остался «Суер-Выер».
Были ещё его дневники, написанные для себя, совсем не предназначенные для детского чтения. Какие к чёрту дети, когда там написано про Ялту: «Прогулка по набережной без всякого сомнения, — всегда любопытна. Вот курортные молодцы шастают взад-вперёд, глазами излавливая девиц. Да немного ныне на свете девиц — так, не поймёшь чего шандалит по набережной — и недоростки, и переростки, и откровенно поблёкшие бляди». Да и ещё рисунок с автографом: «Вот и девки, ждущие женихов». Такие, однако, толстопопые. Какие уж тут, к чёрту рекомендации для детского чтения.
Но, между тем, это детская книга. Не потому что она написана детским писателем, который кисточками и карандашами собирает детскую картину мира, когда всё под рукой — вот бабочка пролетела, вот жучок ползёт, вот дядька в валенках, а вот собака писает, а вот тётка с сапогами через плечо. Сапоги верёвочкой связаны, чёрные. Страшные!
Извините, если кого обидел.
26 января 2004
История про послесловие (IV)
…Впрочем, про сапоги, кажется, это я придумал. Но дело не в них, дело в том, что Коваль глядел в мир не через маленькое отверстьице для крохотных жучков, а так, невооружённым взглядом. Широко распахнутыми глазами. Внимательно.
И литературную жизнь, он, кажется, воспринимал будто мальчик со стороны — глядя по-доброму, не научившись занудной науке литературной злости.
Вот Ковалю очень нравился критик Владимир Лапшин, он к нему относился очень нежно и уважал. И вот однажды он вышел с Бэлой Ахмадуллиной из главного корпуса писательского заказника «Переделкино.
«Вдруг встретился Лакшин. — Добрый вечер, Владимир Яковлевич, — сказал очень дружелюбно. — Здравствуйте, Бэлочка, — ск. Вл. Як. Б.А. повела плечами:- Простите, не будучи представлена… — Да ведь это… — засуетился я, — … — Не знаю, не знаю… — сказала Б.А. — Напрасно вы так, — сказал я попозже. — Он — добрый человек. — Но о нём плохо писал Солженицын, — заметил Андрей Битов, бывший с нами. — Видимо, это я и имела в виду, — ск. Б. А.».
Коваль всё время ошибался в этой игре. Например, он как-то по-детски хотел Государственную премию. Большой печальный Коваль очень хотел Государственную премию, а ему её не дали. На кой хрен она ему была нужна, совершенно непонятно. Но он по-детски очень её хотел.
И вот устроили какое-то собрание по выдвижению, разные люди говорили о нём правильные хорошие слова.
Говорят, потом одна поэтесса, сочинявшая пионерские речёвки, кричалки и вопилки, позвонила какому-то начальству и попросила прекратить это «нескромное мероприятие» Так одним движением пальца в наборном диске, она одним махом разрушила этот карточный домик.
И не дали Ковалю никакой премии. Так и остался он негосударственным. Это очень обидно, потому что государству это стоило мало, а человеку — радость. Немного в общем, человеку нужно.
Извините, если кого обидел.
26 января 2004
История про послесловие (V)
Коваль был особенным человеком, будто выдернутый из не настоящего, а придуманного поэтами Возрождения. Если этого никто не сказал, так я скажу.
