Читаем без скачивания Разорвать тишину - Николай Петрович Гаврилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Смотри, сученок… Жаль, что мы с тобой в Тобольске расстаемся. Так бы самого замуж выдали. Лужа, пошли… — Козырь повернулся и, уже выходя, тихо добавил: — Шапку возьми.
— На память о нашей любви, звездочка, — Лужа отпустил женщину, взял лежащую у изголовья рыжеватую соболью шапку и вздохнул. — Ухожу с разбитым сердцем…
Поздно вечером, когда все, стараясь не смотреть друг на друга, разошлись по полкам. Алексей тихонько шептал Вере, гладя ее руку:
— Ничего, ничего… Еще двое-трое суток и мы забудем этот вагон, как сон. Ничего… Не будем спешить, в Тобольске снимем комнату с газовой колонкой, с горячей водой, отмоемся, отоспимся спокойно все втроем… Жалко монаха, жалко других, им придется терпеть дальше. Еще чуть-чуть, ты, главное, постарайся не переживать…
«Они приходили за шапкой. Всего лишь за шапкой. Ну, еще чтобы испугать…» — рассеянно думала Вера. — «Сломать, растоптать, а потом забрать что надо. И никто слова не скажет, все будут рады откупиться. Страх сильней… Господи, быстрее бы доехать!»
Подобно тому, как некогда древний человек сначала вырубал топором на бревне грубые черты идола, а затем в благоговейном трепете ползал перед ним на коленях, теперь жена инженера, вытирая слезы, шепотом просила у мужа прощения. Как понять, в чем на самом деле есть любовь?
На верхней полке шептались.
— А вы раньше знали этого Козыря? — тревожно спрашивал Досифея курчавый впечатлительный парень. Санька лежал рядом, слушал.
— Сидели вместе неделю на сборном, — коротко отвечал монах, не отрывая взгляда от темного окна.
— Скажите, а почему вы из монастыря ушли?
— Смерти бояться перестал, — после молчания очень серьезно произнес Досифей… — А для монаха, брат, это последнее дело — смерти не бояться. Давай спать…
* * *
Его звали Михаил Григорьевич Беленький. Для инженера он оставался просто Михаилом, без отчества, для остальных обитателей купе еще проще — Мишей, Мишенькой. «Мишенька, если вам не трудно, принесите мне, пожалуйста, кружку воды…» Русые курчавые волосы, бородка, круглое лицо и впечатлительные добрые глаза придавали ему сходство с Иванушкой из старых детских сказок. Он действительно жил вне времени, полностью погруженный в мир своего странного творчества, воспринимая реальность отдельными фрагментами. Миша был художником-авангардистом.
Серое, пасмурное, грустное небо, пройдя сквозь призму его воображения, превращалось в оранжевый купол, решетки на окнах — в обрывки паутины, а вместо лица человека, на бумаге оставались только изгиб губ и глаза со спрятанным в зрачках страхом.
— Надо найти главное, — горячо говорил Миша инженеру, рассматривающего его альбом со скептической улыбкой. — Главное — это чувства, эмоции, все остальное не имеет никакого значения…
Похоже, он действительно был талантливым художником. Как-то вечером Вера, забравшись с ногами на полку, листая его альбом, нашла несколько пейзажей, выписанных с потрясающей реальностью. Каждый из рисунков показывал одно и то же место, но в разных ракурсах, а один даже открывал вид сверху, словно художник рисовал это место, сидя на облаке. Если автору хотелось запечатлеть свое настроение, то это ему удалось.
…Низкое, темное, тяжелое небо с красноватыми просветами где-то на горизонте. Обросшая лишайником чахлая осина, редкие вкрапления клюквы на замшелых кочках, а возле осины, в сухих камышах, темное, как небо, окно воды. Художнику как-то удалось передать перспективу пространства, сразу было видно, что болото вокруг огромное, даже бесконечное, но бескрайние просторы, как воронка, собирались в одну точку, в этот заросший камышами омут. Именно окно с темной водой больше всего волновало автора.
— Это из головы, — пояснил Миша, заметив вопросительный взгляд женщины. — Сам не знаю, что на меня нашло. Может, во сне увидел…
Вера перелистнула еще несколько рисунков и вздрогнула. Опять то же место, то же небо, только возле омута. Оперевшись рукой на осину, в черном пальто, спиной стоял кто-то очень знакомый. Чувство узнаваемости было таким сильным, что по затылку и спине пробежал озноб. Мише удалось передать начало движения, казалось, человек вот-вот обернется — она увидит его лицо, и тогда она закричит. Но нарисованный человек не оборачивался, и Вера с непонятным облегчением захлопнула альбом. В ту ночь она почти не спала, ворочаясь на полке.
Благодаря Мише, в их купе стала заходить гостья. Девушка ехала в ссылку одна, патруль забрал ее как бродяжку, когда она сидела на ступеньках магазина и вглядывалась в лица проходящих мимо людей. Девушка была немая. Худое скулистое лицо, потрепанная одежда, затравленный взгляд и скорбная, взрослая складочка на переносице. Она не была красавицей, но Миша почему-то видел в ней что-то симпатичное.
Немота девушки не являлась врожденной. Она слышала, но не могла говорить. Иногда, силясь что-то сказать, она тихонько, нечленораздельно мычала, но тут же спохватывалась, прятала глаза и краснела от собственной беспомощности. Сжимая плечи и опустив голову, девушка садилась рядом с Мишей на самый краешек полки и, стесняясь чужих взглядов, прикрывала худыми руками заштопанные дыры на длинной потрепанной юбке. Там, у себя, она спала где придется — в отсеках бродяг не жалеют слабых, с ней никто не разговаривал, только рявкали, когда она лишний раз попадалась на глаза. Миша был единственный человек на свете, которого она не боялась, он говорил с ней как равный, и она розовела от его внимания. Наверное, она считала Мишу ангелом, посланным ей с неба.
Даже инженер не возмущался, когда она приходила. Вера и женщина в желтом берете на время уступали им нижнюю полку, они садились рядом, касаясь плечами друг друга. Миша что-то шептал ей на ухо, она слушала, опустив лицо, но в ее редких, быстрых взглядах светилось столько счастья, что тем, кто успевал их заметить, становилось не по себе… «Не обмани доверившегося…»
Каждый день Миша снова и снова рисовал ее портреты. На листке бумаги морщинки исчезали, по плечам золотом рассыпались волосы, черты лица теряли свою блеклость, взгляд больше не прятался в пол. С рисунка на людей смело смотрели большие, красивые с зеленью глаза. Миша рисовал ее принцессой, под его карандашом, даже старенькая с чужого плеча, выцветшая кофта превращалась в какое-то фантастическое жабо. Ведь авангардисты все видят наоборот.
Один из рисунков он подарил девушке. Отвернувшись от всех, она около часа рассматривала свой измененный портрет, беззвучно шевеля губами. Потом подняла глаза на художника, попыталась что-то сказать, но услышав собственное мычание, вскочила и выбежала из купе. Карманов у нее не
