Читаем без скачивания Семья как семья - Давид Фонкинос

– Да-да… но…

– Что «но»?

– Это не только из-за романа. Хотя в какой-то степени… Мы встречаемся, разговариваем. Но я хотел видеть вас еще и из-за другого.

– Слушаю.

– У меня домашнее задание по французскому, сдавать завтра, а я ни черта в этом не смыслю, вот я и подумал, что вы можете мне немного помочь.

– …

Я потерял дар речи. Он, наверно, понял, что я ждал совсем другого. Было от чего разочароваться. Оказывается, он вызывал не писателя, а репетитора. Ну что ж, может, это шанс завязать с ним контакт. Разговор о литературе послужит ловушкой для дальнейших признаний.

Увидев текст, заданный Жереми, я сразу понял, что задача будет не из легких. Речь шла о «Балладе повешенных» Франсуа Вийона. Рискуя разочаровать читателя, должен признаться, что никогда не был любителем средневековой поэзии. В юности у меня были замечательные учителя, некоторые привили мне любовь к слову, но я сомневаюсь, что подростка можно увлечь средневековым французским. Разумеется, я не стал говорить об этом Жереми, чтобы он окончательно не пал духом. Наоборот, я изобразил великий энтузиазм, уверив его, что страшно люблю это стихотворение. Правда, убедить его, по-моему, не удалось – и неудивительно: я говорил, как актер, которого вот-вот выведут из спектакля.

Первые строфы баллады:

Потомки наши, братия людская, Не дай вам Бог нас чужаками счесть: Господь скорее впустит в кущи рая Того, в ком жалость к нам, беднягам, есть. Нас пять повешенных, а может, шесть. А плоть, немало знавшая услад, Давно обожрана и стала смрад. Костями стали – станем прах и гнилость. Кто усмехнется, будет сам не рад. Молите Бога, чтоб нам все простилось[15].

Прежде всего я заглянул в учебник Жереми, чтобы освежить в памяти всю историю. Франсуа Вийон написал это стихотворение в тюрьме, думая, что его, возможно, приговорят к смерти. Для начала можно указать на трагичность текста.

– Тебе нужно проанализировать это стихотворение… исходя из того, что поэт считал его последним. Обрати внимание на семантическое поле.

– На что?

– Семантическое поле. Это когда слова группируют по какому-то одному признаку. Ты заметил, что тут много грубых и жестоких слов?

– Точно! Например, «обожрана» и «гнилость».

– Вот с этого ты и можешь начать анализ. Что тебе приходит в голову?

– Гнилость? Сгнивший фрукт.

– Допустим. А что еще?

– Разлагающийся труп.

– В точку! Очень хорошо.

– Противно все это. Не понимаю, зачем нам велели это читать.

– Потому что это классическая литература…

* * *

ЗАНИМАТЕЛЬНЫЕ ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ КАРЛА ЛАГЕРФЕЛЬДА (2)

Его мать была женщиной суровой. Мадлен рассказала, что как-то видела ее в Доме Шанель; мать была уже очень старой. И Карл сказал тихо: «Моя мама всегда находилась в этом возрасте…» Несмотря на его горький юмор, чувствовалось, что он ее любит и ею восхищается, – притом что она никого к себе близко не подпускала. Из-за внешней строгости ее считали картезианкой, а у нее между тем имелась некая скрытая зависимость – она обращалась к гадалкам. Летом 1939 года она пригласила одну из них к ним домой. Карлу она велела сидеть тихо, но он к этому привык. Тишина была любимой мелодией его мамы. Сколько лет ему тогда было? Никто не знал, потому что он никому не сообщал своей даты рождения. Наверно, четыре-пять. Он забился в угол гостиной и зачарованно наблюдал. Ему казалось, что рядом с торговкой будущим с ее картами мать выглядела девочкой. В какой-то момент обе женщины повернулись к нему. Он вздохнул слишком громко? Нет. Даже его выдохи возвращались в глубину легких. Просто женщины говорили о нем. Позже Карл понял, о чем именно шла речь. Мать спросила гадалку: «А малыш, кем он станет?» Та закрыла глаза, словно контуры будущего яснее прорисовывались в темноте, и уверенно объявила: «Священником!» Мать чуть не упала в обморок. Хоть она и веровала, но представить, что сын посвятит жизнь Богу, не могла. Предсказание ей страшно не понравилось. Оно не должно было сбыться: к ясновидящим иногда обращаются не для того, чтобы узнать будущее, а для того, чтобы изменить его. С этого дня мальчик Карл больше никогда не появлялся в церкви. Мать не разрешала ему присутствовать даже на свадьбах и похоронах. И хотя его карьера оказалась чрезвычайно далекой от карьеры священника, жизнь он вел почти монашескую, и его одежда очень часто походила по стилю на облачение служителей церкви.

* * *

Как видите, я снова вынужден прибегнуть к помощи Лагерфельда. Не нагружать же роман комментариями к тексту Вийона. На нынешней стадии это было бы слишком рискованно. Тем более что мои попытки весьма приблизительного анализа заняли не меньше часа. Убедить Жереми оказалось трудно. Я прекрасно видел, насколько он удивлен. Он не понимал, почему писатель не знает в совершенстве историю литературы или почему ему досконально не известны замыслы всех его коллег. В глазах подростка я был кем-то вроде профессионального футболиста, который, выйдя на поле, не способен ударить по мячу. Хотя я и пытался ему объяснить, что можно писать и не зная ничего о теории литературы. И даже создать шедевр, не будучи культурным и начитанным. Но что поделать – Жереми, видимо, привык к стандартному образу писателя, который творит, живя в мансарде и роясь в энциклопедиях. Может, мне надо было честно признаться, что я не силен в средневековом французском? Я не знал, как себя с ним вести.

С приходом Валери мои мучения наконец прекратились. После расставания с Жереми я был раздосадован еще и тем, что не узнал о нем ничего нового. Но нужно ждать и не терять надежды. Мои замыслы требовали терпения, а мне его явно недоставало. По правде говоря, мы все стали слишком нетерпеливы. Из-за того что можно очень быстро получить все желаемое, из-за того что мы связаны друг с другом постоянно, мы не хотим ждать. Как занимаются йогой, чтобы расслабиться, так следовало бы, наверно, практиковать и ожидание. Заботясь о других, неплохо бы нам иногда опаздывать на запланированные встречи.

Валери как раз попросила меня подождать, пока она соберется. Я сидел один в гостиной и думал, что вернулся в прошлое. Все то же самое, что в первый день. Но тут появилась Лола; она прошла мимо, удостоив меня лишь кивком. Явный регресс: я больше не имел права даже на звук ее голоса. Но зато я подметил интересную деталь: она никак не предупреждала о своем появлении. Другими словами, она всегда является внезапно. Это наводит меня на мысль о Ставрогине, герое «Бесов»