Читаем без скачивания Одна кровь на двоих - Татьяна Алюшина

   Хорошие деньги в доисторические времена счастливого незнанием застоя светили только военным. Академиков, артистов, дипломатов и министров с их помощниками на всех не хватало, да у них были свои девушки, а для остальных — только военные.

   Кадетские танцы в училище — это был верх экстрима!

   Который начинался взятием штурмом дверей, ведущих к будущему благополучию. Что вытворяли девоньки для того, чтобы попасть в заветные врата, — это отдельная тема!

   С таким же напором, азартом и ненавистью во времена глобального дефицита ломились в магазины за колбасой.

   Маменьки и папеньки города-героя затачивали с детства доченек под одну цель — «за военного!». С ясным видением и пониманием их светлого будущего благополучия.

   Марина тоже представляла эту категорию. Но она была премиленькой, клялась, что любит его до слезы в глазах, и прицельно шарашила таким убойным сексом, что он порой еле ноги волочил. К тому же без жены ехать к месту несения службы было никак нельзя. Если ты не хотел тронуться крышей, подвывая на одной из сопок, расположенных на самой дальней оконечности.

   С Мариной как-то сразу было тяжело и нерадостно. Полгода пилила его, что затащил ее черт знает куда, а не воспользовался отцовскими связями или связями друзей отца, чтобы получить хорошее место назначения.

   Комнатулька в офицерском общежитии, в которую их поселили, размерами больше смахивала на кабину грузового лифта и всегда находилась в захламленном состоянии, потому что, как выяснилось, его молодая жена хозяйкой была никакой.

   Секс по-прежнему оставался хорош, и это единственное, что примиряло Дмитрия с семейной жизнью. Но одним сексом жив не будешь, и он сбегал с облегчением на свой корабль.

   Когда, тяжело хрустнув хребтом, стала разваливаться, рассыпаться и разлагаться страна, Марина ее врожденным, впитанным с молоком матери расчетливым умом уловила перемены, первой ласточкой оповестив о смерти империи, — собрала вещи и уведомила Диму о своем уходе.

   — Мне не нужен такой муж. И пусть ты десять раз капитан задрипанного кораблишки и раньше всех твоих однокашников получил и звания и корабль, но не приносящий зарплату и постоянно бухой! Я уезжаю к маме в Севастополь.

   Он пожал равнодушно плечами и улегся спать.

   А что тут скажешь?

   Детей она категорически не хотела и в тайне от него, пока он был в рейдах, дважды сделала аборт, не сообщив ему о беременности. Ее не устраивали никакие его должности, карьерный рост. Без сомнения, единственный расклад, который ее устроил бы, — стань он адмиралом на Карибских островах, а она ждала бы его в отдельном частном бунгало.

   В одном она была права — пили они тогда по-черному!

   Потому что чувствовали себя брошенными детьми на заплеванном грязном перроне, которым родители приказали сторожить веши, ушли и забыли про них. А дети сидели на чемоданах, непонимающе лупали глазенками, по-тихому плакали и ждали, когда же придут родители.

   Но никто не собирался возвращаться за ними и забирать.

   И вещи, которые они так старательно сторожили, оказались никому не нужным старым халатом. Их обманули, и они это уже подозревали, но не могли уйти.

   Вот они и бухали, заливая спиртом трещавшее по швам нутро, разрывающееся между чувством долга и бесполезностью какого бы то ни было геройства, стойкости и равнодушной ненужностью своей стране.

   Он продержался еще год и ушел, наплевав на все заслуги-выслуги, воспользовался только тем, что его ценили и уважали, уговорив начальство продать ему в частную собственность списанный на металлолом буксирчик.

   Уговорил уйти со службы в новое дело и своего механика Петра Алексеевича Иванова, мастера на все руки, гения и друга Лешку Демина увлек идеей. Втроем, крутясь так и эдак, договариваясь, выпрашивая, а порой просто откровенно воруя бесхозное, они за три месяца при помощи нанимаемых нелегально матросиков восстановили до красоты буксирок и чапали на нем туда-сюда, развозя, перевозя, буксируя, доставляя. Вообще не спали, жили на корабле, похудели до костей, просолились, задубели и, отмотав навигацию, сели, подбили бабки и обалдели — ничего себе!

   Сумма вышла по тем временам для людей, никогда не державших в руках многочисленные денежные купюры, весьма внушительная. На себя-то они не тратили почти, только на еду да изредка на водку, о соляре с мичманами кораблей договаривались, с починкой Алексеич сам справлялся.

   Сели они второй раз рядком, приняли спир-тику и важные решения: во-первых, создать компанию, придумать название, закрепить документально участие и долю каждого, во-вторых, двигать поближе к деньгам и большим городам, а это значит, в Питер.

   Продали они свою «Аннушку», как назывался их буксирок, за хорошие деньги и в хорошие руки, всплакнули над ней, кормилицей, и двинули в славный град Петров, налаживать связи, контакты, бизнес. И закрутилось, завертелось...

   А мужиков своих он потерял. Давно.

   С Мариной к тому времени развелся и имел сведения о ее благополучном повторном замужестве.

   На третьем этаже корпуса-шхуны в одной из комнат зажегся неяркий свет.

   «Тоже кому-то не спится», — подумал Дима, радуясь, что можно отвлечься от нелегких, тягостных воспоминаний.

   Он увидел силуэт вышедшего на балкон человека, подсвеченный из комнаты. При таком приличном расстоянии между домами было не рассмотреть, женщина это или мужчина.

   Человек стал передвигать балконную мебель. В не замусоренной городским шумом, особенно звенящей предрассветной тишине, не тревожимой даже шелестением листьев в полном безветрии, звуки передвигаемых кресел разносились по округе свободным полетом.

   «Женщина, — понял Дима и улыбнулся. — Мужчина так двигать мебель не будет. А не сходить ли за биноклем, посмотреть», — подумал он, мимолетно, бездейственно.

   Не пойдет. Зачем?

   У человека свои нелегкие мысли, не дающие спать по ночам, не стоит вмешиваться подсматриванием, ему-то самому ой как бы не понравилось, если б за ним подсматривали.

   Дима почувствовал что-то вроде товарищеского участия к собрату по бессоннице.

   Или как сказать? К сосестре?

   Небо просветлело — скоро рассвет. Раздражение, муть душевная, потревоженные воспоминания притупились, улеглись, не будоража маетой.

   «Ладно. Надо поспать, а то там Осип извелся», — решил Дима.

   Осип эти его ночные сидения терпеть не мог! Нервничал, ворчал по утрам, как бы незаметно, себе под нос, но так, что Дима слышал:

   — Ты ж там как мишень торчишь, Дмитрий Федорович! Даже для тупого, нерадивого снайпера — как ярко-красная мишень!