Читаем без скачивания Тропою грома - Питер Абрахамс

— Если вы не торопитесь, давайте посидим минутку. Мне хотелось бы объяснить вам кое-что.

Он ждал ее ответа, но она как будто и не собиралась отвечать. Она напряженно всматривалась в его лицо, смутно выступавшее из темноты, словно силой своего взгляда могла рассеять мрак и все его мысли прочитать у него в глазах. Потом вдруг отвернулась и опустилась на колени. Мгновение постояла так, положив ладони на мягкую траву, потом села.

Ленни закурил и сел рядом.

— Когда я сейчас вспылил, это сердился не только я. Это во мне сердились все цветные, похожие на меня; все, кто стремится к свободе; все, кто не чувствует себя хуже других только потому, что у них кожа более темного цвета. Поймите, мы все знаем, что в любую минуту можем ждать оскорбления, ну и стараемся его предупредить. Мы всегда настороже и всегда наготове. Это выходит само собой, помимо нашей воли. А когда у человека так обострена чувствительность, немудрено, что он подчас усматривает оскорбление там, где его нет. Я не хотел сердиться на вас. Теперь вы поняли?

Сари Вильер слушала и старалась понять, но это ей не удавалось. Не одним только цветным свойственно сердиться. Она попыталась вообразить себя цветной. Как бы она себя чувствовала, если бы Ленни был белый, а она — цветная? Она могла представить себя с коричневой кожей. Она могла даже представить себя с такими непокорными волосами, как у Мейбл, но почувствовать себя цветной она не могла. Она не знала, как это должно быть. Мейбл была для нее цветная. О Мейбл она думала как о цветной. Но с Ленни совсем другое. Он просто человек. Именно потому, что он просто человек, она и сидит сейчас с ним на пригорке. Он мужчина, а она девушка. Да, кожа у него такого цвета, как у цветных, но он просто человек.

И чем больше она размышляла, тем все это становилось сложнее и непонятнее. Как ей почувствовать в нем цветного, когда для нее он просто человек?

— Вы поняли? — повторил Ленни.

— Да, — сказала она. — Только больше так не надо!

Они встали и пошли дальше, к вершине холма, откуда открывался вид на обе долины. Почти все дома уже были погружены в темноту. Почти все люди легли уже спать.

— Пора мне домой, — сказала она.

Он подавил в себе желание сказать, что проводит ее.

— Я рад, что вы пришли, — сказал он.

— Правда? — просто спросила она.

— Да.

— Завтра вечером я опять приду, — ее голос зазвучал веселее, — но только вы должны обещать, что не превратитесь опять в цветного, если мне вздумается подразнить вас. Мне нравится, когда вы просто человек. Обещаете?

— Обещаю.

Сари Вильер протянула руку. Ленни взял ее. Рука была маленькая, нежная и теплая.

— Спокойной ночи, Ленни Сварц, — тихо сказала она.

Он глядел ей вслед, пока она не скрылась из виду и шаги ее не затихли вдали. Потом повернулся и медленно побрел в Стиллевельду. Он отчетливо сознавал, что находится в южноафриканском вельде и что Сари Вильер — белая, и что с ней, как ни странно, ему было так легко и хорошо, как уже давно не бывало. С этим тревожным сознанием он лег в постель. Оно не покидало его и во сне, и он спал беспокойно и видел страшные сны.

Когда Сари Вильер ступила на порог Большого дома, Сумасшедший Сэм вылез из темного угла, где он прятался. Он прислонился к стене и громко застонал. В висках у него стучало, голова раскалывалась от боли. Он хорошо знал эту боль. Это начало, а потом он словно провалится в пустоту. Так бывало всегда. Всякий раз, когда с ним приключался припадок. Боль — потом провал в пустоту. А все, что было до этой боли, помнилось смутно, как полузабытый сон, и забывалось все больше после каждого такого провала. Ему хотелось, чтобы скорей уже наступила пустота. Страшней всего была эта медленная пытка нарастающей боли. Кровь стучала в висках, мозг распухал, давя изнутри на черепную коробку, казалось, что голова вот-вот лопнет. И все больней, и больней, и больней, так, что у него не было мочи терпеть так, что хотелось самому ускорить конец, размозжить голову об острый камень… Он стонал и хватался за стену. Все тело сотрясалось от этого биения в висках. Руки и ноги сводило судорогой. Слезы отчаяния обжигали глаза. Рассудок мутился. Пустота надвигалась, но медленно, о, как медленно!

Невероятным усилием он заставил себя собрать мысли, преодолеть боль, привести в действие слабеющий мозг. На мгновение рассудок вернулся к нему.

— Надо пойти к Фиете, — сказал он. Он весь сосредоточился на этой мысли и еще раз повторил вслух. Это был последний проблеск разума, последнее пятнышко света в наступающей тьме.

— Надо пойти к Фиете.

Он постоял, ухватившись за стену.

— Надо пойти к Фиете.

Он оторвался от стены, пошатнулся и упал на колени. Преодолевая боль, он заставил себя встать и пойти. Он шел, весь скорчившись, шатаясь, как пьяный, голова моталась из стороны в сторону, словно шея не могла уже сдержать ее тяжести. Он жалобно стонал.

— Надо пойти к Фиете.

Но свет угасал. Боль становилась все сильнее. Она вытесняла разум. Он сделал еще одно отчаянное усилие сосредоточить мысль на Фиете — и не смог…

Сознание распалось. На полдороге между Большим домом на холме и Стиллевельдом Сэм рухнул на землю и остался лежать неподвижно, как мертвец.

Луна неторопливо плыла к западу. Мир застыл в мертвой неподвижности. Слабый прозрачный свет заливал землю, растворяя чернильный мрак. Медленно ползли минуты и складывались в часы. И вот наконец там, где упал больной, встал безумный. Он схватил полную пригоршню песку, растер им лицо и с диким хохотом пустился бежать по вельду.

V

В домике сестры Сварц с самого утра над всеми навис какой-то гнет. Словно перед грозой. Но это не был гнет предгрозового удушья. Гнет исходил от обоих ее детей. Мейбл вдруг превратилась в поникшую, унылую, ко всему равнодушную женщину. А Ленни был молчалив, задумчив и рассеян. Сестра Сварц совсем растерялась. У проповедника, что ли, спросить совета? Может, он ей скажет, что делать. Она подняла голову от печурки и украдкой покосилась на сына. Ленни ел, как видно, не ощущая вкуса пищи, лоб его перерезала глубокая складка.

Она перевела взгляд на Мейбл. Девочка даже не прикоснулась к завтраку. Глотнула было кофе, но сейчас же отставила чашку. Совсем не похоже на Мейбл. Когда это было, чтобы она отказывалась от еды, даже в минуту огорчения? Невиданное дело.

— Ешь побыстрей, Мейбл. Уже поздно, — сказала старуха.

— Я не голодна, — сказала Мейбл и, встав из-за стола, пошла в другую комнату. Старуха подождала немного, потом пошла за ней.

Мейбл стояла у окна и невидящим взглядом смотрела на улицу. Плечи ее горбились, точно под тяжестью. Печаль была во всем облике. Старуха подошла к ней, обняла ее одной рукой. И вдруг Мейбл повернулась и спрятала лицо на груди у матери. Дрожь прошла по ее телу. Старуха прижала ее к себе.

— Что с тобой, дочка?

— Ничего.

— Скажи мне, девочка, ведь я твоя мать.

— Ничего со мной нет.

— Кто-нибудь в Большом доме тебя обидел?

— Нет.

«Что же могло так расстроить ее?» — недоумевала старуха.

— Может, тут мужчина замешан? А? Ты попала в беду?

— Нет, мама.

Как же матери утешить свое дитя, не зная, что его удручает? Сердце у старухи заныло. А вот Фиета знает, чем удручена ее дочка…

— Я ведь твоя мать, девочка. Я больше Фиеты имею право знать, что с тобой случилось? Ведь я твоя мать. Я носила тебя под сердцем. — На глазах у нее заблестели слезы.

Мейбл посмотрела на мать взглядом, в котором было участие и снисхождение. Мать перехватила этот взгляд и узнала его: так смотрят старшие и умудренные жизнью на тех, кто жизни не знает. У детей не бывает такого взгляда.

— Дорогая моя мама, — печально шепнула Мейбл и поцеловала мать. — Ничего со мной не случилось. И ничем ты не можешь мне помочь, ни ты, ни даже Фиета. Я и ей ничего не говорила. И не бойся, я не беременна и ничего страшного со мной не будет.

Она снова поцеловала мать и вышла. В первой комнате Ленни, занятый своими мыслями, пил кофе. Мейбл помедлила, потом положила руку ему на плечо.

— Проводи меня немножко, Ленни. Хорошо?

Ленни взглянул на нее и заметил наконец, что она чем-то расстроена. Он отогнал свои мысли и встал из-за стола.

Старуха видела в маленькое оконце, как они вышли из дому и пошли по Большой улице. Безотчетный страх сжал ее сердце. Она подавила рыдание, быстро отошла от окна и принялась за уборку.

— Тебя что-то беспокоит, Мейбл? — спросил Ленни, искоса поглядывая на сестру.

— Да, — коротко ответила она.

— Ты хочешь что-то мне рассказать?

— Нет.

— Не про того ли белого, о котором ты говорила?

— А я разве о нем говорила?

— Да. С какой он фермы?

— Он не здешний, Ленни. Он англичанин, и он уже уехал к себе в Англию. И он со мной любовь не крутил, Ленни, и ребенка у меня не будет.