Читаем без скачивания Валентин Распутин - Андрей Румянцев

Думаю, среди тех, кого захочет назвать сам Валентин Григорьевич, вспомнит он в те лета работавшую редактором издательства „Советская Россия“ Ольгу Васильевну Трунову. Эта вот редакторша, вечно озабоченная проталкиванием книг молодых талантов, каких-то серий и библиотек для юных дарований, уже издавшая мою книжку (в серии „Короткие повести и рассказы“), — налетела на меня буйной, взъерошенной птицей и завосторгалась, и запела, и заворковала очарованной голубицей: „Какой у нас в семинаре парень! Какой талант! Гений! Гений!.. Ты не читал?“

Не читал, говорю.

„Да как же так?! Он же тоже сибиряк. В твоём родном городе первую книжку выпустил!..“ — и примчала мне рукопись рассказа, который написан был не просто чисто и уже профессионально, но даже с эффектом. Однако отправная его суть или, как говорят наши критики, любящие иностранные слова, квинтэссенция — так ложно-патриотична, в такой привычно-бодряческий тон погружена, от которого и без того уже стонал и кренился рассохшийся корабль советской литературы и вот-вот должен был сделать оверкиль (этому выражению научил меня капитан-писатель Конецкий — ему и ответственность нести). Я, помню, спросил восторженную редакторшу, знает ли она, что такое сверхпатриотизм? Она ответила, что знает, и начала приводить примеры из войны и героического труда советских людей. Я сказал ей, что всё это чушь собачья, что сверхпатриотизм — это когда в притворе дверей зажмут мужику яйца, а он поёт „Интернационал“. „Вот и рассказ твоего гения примерно того же рода“.

Редакторша, помнится, сказала в гневе, что я хам и ничего в литературе не понимаю…

И… долго после Читы ничего распутинского я не читал».

Ну, в девяностые годы такой взгляд Виктора Петровича на «дела давно минувших дней» объясним. В рассказе молодого Распутина не было никакого «сверхпатриотизма», а просто сквозила романтика того времени, такая понятная и объяснимая в поведении молодых людей. Так что спишем резкий отзыв Астафьева на его настроение тех разрушительных лет.

Какие мы, люди с этого света?

Можно определённо сказать, что, вернувшись из Забайкалья, Валентин чувствует прилив сил и бо́льшую, чем раньше, уверенность в себе. В течение года он, продолжая работать в газете, пишет около десяти рассказов и к концу 1966-го сдаёт в красноярское издательство рукопись нового сборника. В нём только четыре публиковавшихся ранее рассказа, остальные созданы за благословенное время творческого подъёма.

Чудесный заголовок был найден Распутиным и для новой книги: «Человек с этого света». Опять он, человек с этого света, обыкновенен, родственно близок. Но достоин внимания художника. Рассказы сборника ещё неравноценны. И не едины по стилистике, по языку, однако в них чувствуется «творческий ген» Распутина-прозаика. Я имею в виду душевную теплоту, неизбывную, то печальную, то простодушно-светлую, нежность к герою, рядом живущему и не знающему, что о нём кто-то может поведать другим людям. Думается, вы согласитесь с этим, прочитав рассказы «Мама куда-то ушла», «Мы с Димкой», «В общем вагоне», «День рождения», «Как-то в середине зимы» (позже этот рассказ получил название «Встреча»).

Первыми, как и следовало ожидать, своё мнение о книге высказали коллеги автора — красноярские журналисты. Владимир Зыков вспоминал:

«Много раз я встречал в печати название книги с характерной ошибкой — „Человек с того света“. Извечный стереотип держал в плену некоторых критиков и рецензентов. Но наш автор был человеком именно „с этого света“ и проблемы современной злободневной жизни были для него первостепенными.

Говорят, первое впечатление — самое яркое. Вот каким было моё впечатление о „Человеке с этого света“, опубликованное в „Красноярском комсомольце“:

„Книга поразила меня необычной манерой письма. Вернее, разнообразием этой творческой манеры. Казалось, сборник написал не один, а несколько начинающих писателей, настолько рассказы были не похожи по стилю, по выбору темы. Автор словно демонстрировал свои творческие возможности со щедростью и озорством юности“.

Наиболее значительным в небольшой книжке на 120 страниц мне показался рассказ „Василий и Василиса“. Именно в его героях были заметны ростки распутинских характеров сибиряков и сибирячек из будущих повестей „Деньги для Марии“, „Последний срок“, „Живи и помни“, „Прощание с Матёрой“ — людей несгибаемых, обаятельных и ярких.

Редактировать книгу дебютанта выпало на долю старейшего и наиболее опытного редактора Красноярского книжного издательства Ольги Александровны Хониной, „поставившей на крыло“ не одного начинающего красноярского писателя.

На этот раз опытнейшая и поднаторевшая в литературных делах Ольга Александровна была в совершенной растерянности.

„Впервые встречаю такого автора, — откровенно признавалась она. — Да мне с этой рукописью совершенно нечего делать: ни советовать, ни улучшать её“».

Журнал «Москва» откликнулся на сборник Валентина рецензией Виктора Шишова. Он писал:

«Распутин исследует, и подчас довольно тонко, внутренний мир своих героев, фиксируя, казалось бы, неуловимые движения человеческой души, тончайшие оттенки чувств.

Оригинальность лучших его рассказов — от глубины и остроты писательского взгляда, от желания видеть и понимать жизнь такой, какая она есть, такой, какой она может быть».

Не нужно думать, что все рассказы молодого прозаика вызывали только восторги, что никто не видел недостатков в его книге «Человек с этого света», а если видел, то не хотел говорить о них так же справедливо и жёстко, как тот же Виктор Астафьев.

О трезвом взгляде критиков, зорких и требовательных к писателю, особенно к новичку в литературе, можно судить по рецензии Юрия Мосткова в журнале «Сибирские огни». Правда, он оценивал не книгу Распутина, а лишь два рассказа, опубликованных в периодике; но одна из этих новелл вошла в сборник «Человек с этого света». Название её — «Там, на краю оврага». Рецензент писал:

«Рассказ повествует о мальчике — единственном сыне женщины. Бродя по полям, он подрывается на фашистской мине, оставшейся с войны.

Мальчик не назван по имени — это вообще мальчик, „маленький, недавно спущенный на воду корабль, плывущий по великому Летнему морю“. Его мать — вообще мать, вообще женщина, как и её муж — вообще погибший мужчина. Громкие и претенциозные определения, вроде только что приведённого, характерны для рассказа. „Несколько дней — так себе, мелкая звонкая монета, на которую ничего не купишь“, — пишет автор. Или: „Через два года крепко-накрепко его расцеловала немецкая проститутка — маленькая пуля-хохотушка“. Или: „Жизнь, как игрок, не признаёт вечного шаха и всякий раз ищет новый ход…“