Читаем без скачивания Ночь, когда мы исчезли - Николай Викторович Кононов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять молчание. Я вслушивалась в него с надеждой, что тишину не нарушит присвист или смешок, и у Роста получилось. Они чуть-чуть задумались. После прощания с воспитателем на крыльце мне захотелось обнять его, и я обняла. «Я слышал, что вы за дверью», — шепнул Рост.
На обратной дороге мы взялись за руки. Душа моя летала, вспоминая всё, что случалось со мною за всю жизнь, и отшелушивая чудеса от плевел будней.
Повесив моё пальто, Рост прошёл на кухню, отвинтил вентиль у газового баллона и зажёг огонь. Потом налил половину мятого жестяного чайника, дождался, когда он загремит и заклокочет, и сказал тихо, что хочет, чтобы я стала его женой, и, если я согласна об этом хотя бы подумать, он должен открыть мне тайное. Я, не раздумывая, как в прорубь, согласилась, и он рассказал мне о «зелёных романах».
Они с сараевскими скаутами отшатнулись от верований своих отцов-монархистов и решили, что в новой России надо строить демократию на основе солидарности и защиты интересов каждого класса. Разумеется, они придумали это не сами, а наткнувшись на брошюру о принципах Народно-трудового союза русских солидаристов с зелёной обложкой. Такие брошюры назывались романами. Рост написал по адресу в конце брошюры, и они встретились в Белграде с тамошними скаутами. Выяснилось, что скаутизм был чем-то вроде молодёжной работы для поиска новых солидаристов.
Чтобы ты представила, какие у солидаристов были нравы, перескажу одну сценку. Незадолго до войны мимо Сараево проезжал председатель союза Байдалаков. Он прислал Росту карточку с адресом гостиницы. Тот явился, и они поприветствовали друг друга рукопожатием. Байдалаков сказал: «Позвольте, я научу вас здороваться со старшим». И, не дожидаясь ответа, начал учить: «Когда старший протягивает руку, смотрите сперва на руку, затем слегка сжимайте её и смотрите прямо в глаза, а затем слегка опускайте руку вниз…»
Короче говоря, несмотря на все разговоры о демократии, младшие у них железно подчинялись старшим, и дисциплина была армейской. Не знавший других манер Рост принял этот урок с рукопожатием как должное — вроде как поклон опыту, надо быть благодарным.
Именно через Байдалакова ему удалось получить от архиепископа Сергия пропуск во Псков. Несколько священников миссии знали, что к ним едет солидарист. И в Варшаве Росту помогали, к примеру, посоветовали у вокзала садиться в трамвай, несмотря на то что до нужной квартиры было проще дойти пешком. Оказалось, на привокзальном отрезке улицы проверяют документы у всех мужчин подряд…
Я слушала всё это и страшилась, чувствуя, что в моей жизни начинается что-то такое, что уже нельзя будет отменить, сдать билет. Отогнув фанеру у стенки шкафа, Рост достал «зелёные романы» и оставил меня с их идеями на час. Я прочитала и попросила рассказать, что делают другие солидаристы во Пскове.
Не ведаю, блаженно пожал плечами Рост. Никто из нас не знает более двух соратников. Чтобы опознать друг друга, принято рисовать невзначай на снегу ли, стене ли, бумаге ли трезубец — знак святого Владимира. Пока никто не попался, и мы не знаем, как обойдётся с солидаристами гестапо, но в военное время это наверняка тюрьма. Поэтому, сказал Рост, мы аккуратны даже в сношениях с епархией и священством — пока нет крайней нужды, церковь лучше не втягивать, чтобы не навредить распространению веры. Понимаете?
Ну конечно, я вас люблю, и я хочу быть с вами во всём, оборвала его я. Мы обнялись и простояли так минут десять. Затем расцепились и радостно, с чувством новой жизни прочитали вечернюю молитву и свалились спать.
Кассета 1, сторона А
…Процессия остановилась у церкви, и стало тихо. Свет через щели в стенах падал на лица колонистов, сгрудившихся в овине с австрийскими ружьями. Женщины и дети прятались по домам и молились. Мужчины сидели, привалившись к брусу под окном. В окно выглядывал староста с биноклем.
Он следил за патером Рохусом, который вышел из церкви и направился к прибывшим. Чуть переместив окуляры, староста увидел их пыльные гимнастёрки, револьверы и патронташи. Некоторых были в папахах с пятиконечными звёздами. Порожние телеги и фургоны выстроились вдоль улицы. Мы договорились, что, если патер почувствует, что возможен бой, он должен перебирать бусины чёток. Если же Рохус поймёт, что биться придётся не на жизнь, а на смерть, ему следует скрестить пальцы, жест горького отчаяния — колонисты будут стрелять первыми.
Слухи о том, что большевики рассылают отряды, которые должны забирать парней в армию, циркулировали уже год. Болтали также, что красные отбирают зерно, и немцев, конечно, пока не трогали, но наверняка возьмутся и за них. Пока приезжали только переписчики. В случае боя мне наказали мчать за подмогой в Нейфрейденталь — вражеский отряд был не настолько огромен, чтобы перекрыть все тропинки.
Патер смиренно поклонился. Перед ним стояли трое военных и ещё какой-то в чёрном костюме с полевой сумкой. Остальные двадцать бойцов устроились на повозках и курили. Открыв планшет, гражданский перелистнул несколько страниц, начал показывать нечто патеру, и тот учтиво кивал. Списки, просвистел староста сверху.
Наконец планшет закрылся, и патеру что-то приказали. Он дёрнулся и, наклонившись ближе к тройке, переспросил. Человек в папахе гаркнул на него, и мы безо всякого бинокля увидели, как рука Рохуса задрожала и потянулась к чёткам. В овине раздался вздох страха.
Гражданский схватил патера за рукав сутаны и произнёс несколько слов, указывая на колокольню. Рохус подтянулся, выслушал и вновь закивал, а затем чуть поклонился и направился к кирхе. Плечо его подрагивало.
Староста выругался, и стало ясно, что патер скрестил пальцы. Кто-то стал шёпотом молиться, а кто-то уточнил, в своём ли уме святой отец. «Времени нет, — сказал староста, — и если такой трус, как Рохус, осмелился решить, что лучшее, что мы можем сделать, — это драться… Значит, готовимся к залпу и, когда колокол зазвонит, стреляем, как учили! Каждый в своего, слева направо. А если начинается бой, рассеиваемся по садам. Ханс и Гуго, быстро в Нейфрейденталь и вцепитесь в них намертво, чтобы ополчение мчалось как молния!»
К щекам моим прилила нежность. К каждым белёным воротам, к наособицу раскрашенным ставням, к камню с крестом, где висел поновляемый деревянный Христос, и лестничкой, по которой он забирался на крест. Да ко всему, чего уж: к эльзасским люлькам с резными солнцами, которые
