Читаем без скачивания Княгиня Ольга. Зимний престол - Елизавета Дворецкая

– Через море прямиком надо пробираться, – ответил Вигот. – Если отсюда прямо на северо-запад взять, то через день пути будет остров, а от него коса песчаная, и вдоль нее на запад идти.

– Что за остров?

– Кто его Лебяжьим зовет, кто Долгим, а кто Соленым. А остров хороший – там всегда купцы пристают, колодцы есть, и места на всех хватит. Там переночуем и дальше на запад пойдем.

– А точно за день дойдем?

– Если с ветром повезет, – Пороша оглянулся к морю и прислушался, – то и быстрее.

На переход запаслись пресной водой: наполнили бочонки, амфоры и даже серебряные кувшины из добычи. К воде добавили вина – кое-что удалось раздобыть в греческих селах фемы Херсонес, куда не дошел ранее Песах. Подняв паруса, четыре сотни скутаров оставили справа берег и двинулись в синюю даль. Непривычные к открытому морю, русы чувствовали себя так, будто вовсе покидают белый свет, чтобы пройти через туманное ничто и выйти очень далеко от прежнего места. Было тревожно: все еще помнили, как посеревшие валы двое суток гнали их, мокрых, голодных и усталых, от Боспора Фракийского совсем не в ту сторону, из-за чего их путь домой стал заметно более длинным и трудным.

Но сейчас морской царь был в добром расположении духа: светило солнце, ветер выдался попутный, в море резвились «морские коровы»[23]. К этому времени русы уже попривыкли к ним и не так пугались, как при первых встречах. Боярам за время стоянки в Ираклии даже довелось, по примеру греков, попробовать мяса «морских коров».

Давно скрылся позади степной берег Таврии. Словно длинный морской змей, войско русов текло через морской простор на север, к родным краям. Оглядываясь, Мистина мог видеть далеко не все лодьи, но грязно-белые полотнища парусов мелькали на зеленовато-голубых волнах в таком множестве, что напоминали лепестки яблоневого цвета на ветру. Их возвращалось домой вдвое меньше, чем уходило, но вид их внушал ему гордость своей силой и безграничным упорством. Погибли те, кому было суждено, – выстояли те, об кого злая ведьма-судьба обломала железные зубы.

Попутный ветер помог: еще вовсю сияло солнце, когда впереди показалась низкая ровная полоса суши. Плоский остров – полотно белого песка у воды, дальше низкая зелень – уходил на запад сколько хватало глаз. Необитаемый, он был совершенно пуст, лишь взлетели при появлении такого множества людей тучи чаек и прочих морских птиц.

– Лебеди! – вскрикнули на соседней лодье.

И правда, с прибрежной заводи поднялись три белых лебедя. Тычина выхватил из-под скамьи лук и принялся натягивать: в походе у всех возникла стойкая привычка есть все, что можно разжевать.

– Не трогай! – остановил его Доброш. – Все равно жарить не на чем – дров здесь нет.

В ближайшие дни питаться предстояло вяленым мясом и рыбой. Хороши они тем, что маленький кусочек можно долго жевать, но зато от них особенно хочется пить, а с питьем было туговато. Вигот и Пороша знали на острове пару колодцев, но Мистина не слишком рассчитывал, что воды в них хватит на десять тысяч человек.

Под стоянку заняли сухие участки, покрытые степными травами. Дальше от воды блестели соленые озерца и мелкие болотца, заросшие тростником и осокой; кому-то пришлось устроиться и между ними, проклиная комаров. Костров не разводили, зато везде среди ковыля и полыни белели навесы из парусов, сновали то золотистые, то бурые от загара спины и плечи, мелькали спутанные, много дней не чесанные рыжие, русые, золотые бороды. Уже три десятка лет не видели духи острова такого многолюдства: войско русов бывало здесь в последний раз, когда люди Олега Вещего направлялись к Боспору Киммерийскому, чтобы через земли кагана пройти в богатые сарацинские страны.

Ночь прошла неплохо, а самое тяжкое началось после. Два дня шли на запад вдоль песчаных кос, где не было ни растительности, ни воды; порой ветер стихал, вынуждая наваливаться на весла, но приходилось беречь каждую каплю. Казалось, конца не будет этому пути между горячим небом и сверкающим морем, такими приветливыми на вид и такими безжалостными к тем, кто оказался в их власти, как мошкара между ладонями. Почти голые, обмотав головы грязными сорочками от жестокого солнца, обливаясь потом, измученные жаждой русы не имели лишних сил даже на проклятия, но гребли и гребли – другого выхода не было.

Высадиться на ночь оказалось некуда – остановились на мелководье вдоль узкой косы и спали, полусидя в лодьях, привалившись друг к другу. Все были неразговорчивы и мрачны: казалось, путь через неведомые моря завел куда-то совсем прочь от света белого, где нет уже ни земли, ни пригодной воды, а есть только зыбь, усталость и мучения жажды. В головах от жары и усталости клубилось марево, сбивая чувство времени, и уже казалось, не два дня они так странствуют, а бесконечное число одинаковых дней, как зачарованные, без надежды на спасение.

И страшнее всего оказалась последняя часть этого пути. Вечером второго дня Вигот – на это время Мистина взял его к себе на лодью – сказал, что надо опять устраиваться ночевать: дальше опять открытое море. Уверял, что до настоящего берега с пресной водой осталось недалеко – менее половины дневного перехода. Русы ворчали, едва ворочая пересохшими языками: разведенной вином воды, горячей от солнца, оставалось по несколько глотков на брата. Иные под вечер уже впадали в беспамятство прямо на веслах и валились на товарищей. Но деваться было некуда: ничего, кроме оконечности косы впереди и моря вокруг, не просматривалось.

– Там еще пол-перехода, и будет берег, где мы были, когда в греки шли, – хрипел Вигот. – Там есть вода. Если боги смилуются – прямо у Еникелю выйдем. А там тебе воды – залейся…

Оставалось лишь ему поверить. И только к концу следующего дня, обогнув еще одну такую же бесполезную косу, полумертвые от усталости русы наконец выбрались на западный берег Греческого моря, несколько южнее устья Днепра. Эти места были им знакомы: примерно здесь они ночевали в начале лета, еще в составе большого войска и с князем во главе продвигаясь от Днепра к Дунаю.

Казалось, с тех пор миновало сто лет.

Месяц листопад застал княгиню Эльгу в Вышгороде. Живя в Киеве, в эту пору года она бывала занята приготовлением осенних пиров. И княжеская семья, и многие в дружине еще помнили обычаи северной родины, где осенние пиры, приходившиеся на середину месяца листопада, открывали зимнюю половину года. С этих дней начиналась другая, зимняя жизнь: скотину переставали выгонять на пастбище, лишнюю забивали, солили и коптили мясо, а свежим угощали на пирах и свадьбах. С этого времени прекращались далекие поездки, люди проводили время под крышей, возле очагов, женщины пряли, мужчины занимались всякой мелкой работой, а долгими вечерами рассказывали предания. К этому времени завершаются походы, и даже «морские конунги» – вожди дружин, живущие на корабле и не имеющие никаких земельных владений, – обычно находят себе пристанище до весны.

В один из хмурых осенних вечеров, когда серое небо давило на серые крыши, то и дело разражаясь дождем из-за собственной тяжести, в Вышгород явились знатные гости. Из Киева приехали бояре: Честонег Избыгневич, Себенег Илаевич, Дорогожа – старший Волосов волхв, а с ними Стемид и Тьодгейр, сын Руара, одного из давних соратников Олега-старшего. В Киеве сохранилось около десятка родов, происходивших от лучших Олеговых мужей; когда его внук, Олег-младший, не оправдал надежд дружины, они по большей части поддержали Ингвара. Благодаря их поддержке и удался затеянный Свенельдом переворот. Эльга хорошо помнила об этом и понимала: с кем эти люди, с тем русь. А значит, с тем власть. От поколения Олеговых соратников почти никого не осталось, их сыновья и внуки сейчас находились в Греческом царстве с войском.

При вести о том, какие к ней пожаловали гости, Эльгу пробрало холодком. С чем они приехали? Сердце качалось вверх-вниз, будто его подбрасывала гибкая ветка березы. Поочередно теснили друг друга мысли о себе – и о походе. Может, в Киев пришли какие-то вести? Какие? Успех или разгром? Гибель или спасение? Торопливо она поменяла простое платье на нарядное, подвесила к наплечным застежкам дорогое ожерелье из стеклянных и серебряных бусин, переменила льняной убрус на шелковый – давний подарок Мальфрид, из какой-то добычи столетней давности, уже совсем пожелтевший. И прошла в гридницу.

Здешняя гридница убранством далеко уступала киевской: все ее украшения – оленьи и лосиные рога с прежних ловов, звериные шкуры на стенах. Да несколько старых, разбитых щитов с вылетевшими плашками, оставленные на память о каких-то давних, еще Олеговых сражениях или знаменитых поединках. Глядя на них, Эльга укреплялась духом: ведь и она, племянница Вещего, сейчас вела свою битву за честь и за будущее. А старший брат ее отца не стал бы для руси тем, кем стал, если бы легко сдавался.