Читаем без скачивания Шевалье - Синтия Хэррод-Иглз

– Король определенно очарован ей, хотя, я думаю, больше ее познаниями и манерами, – уклончиво начал Карелли. – Он спрашивал нашу матушку, не может ли она отдать Альену в королевскую детскую в качестве компаньонки принцу Джеймсу и принцессам. Он обещал сделать Альену фрейлиной принцессы как только сформируется ее двор.

– Что ж, хорошие новости. Наша матушка должна быть довольна.

– Так и есть.

– Хотя ей будет одиноко без дочери. С ней рядом никого нет. Но скажи мне, ты не ответил, Альена красивая?

Карелли поднял на брата глаза, в которых отразилось беспокойство.

– Она самый прекрасный ребенок, какого я когда-либо видел. Она образована, грациозна и совершенна. Она поет как птица, играет на спинете[7], ездит верхом, как амазонка, танцует, как лебедь, скользящий по глади озера, ведет разговоры на латыни, говорит по-французски и итальянски словно на своем родном языке. О, нет конца перечню ее достоинств. При всем этом она скромна и ласкова, как... – о, я не знаю.

– И красива, – осторожно настаивал Морис, чувствуя, что где-то здесь кроется тревога Карелли.

– Словно маленькая фарфоровая статуэтка. Нежная белая кожа, глубокие голубые глаза, мягкие кудри темных волос, – Карелли остановился и проглотил комок в горле, – Морис, я думаю, что должен сказать тебе. Это жжет меня, как острие стрелы. Я обязан тебе сказать.

– Что ж, говори, дорогой братец. Что тебя беспокоит в нашей сестре?

– Вначале я не замечал, но она подросла, сходство стало таким, что невозможно ошибиться. Тогда я начал сопоставлять факты, замеченные мной, когда мы жили в Англии, и россказни людей, и слухи, которые нечаянно доходили до меня от слуг. Морис, она точная копия Мартина. Мартин... ее... отец.

Наступила тишина. Карелли смотрел на Мориса, ожидая, когда смысл сказанного дойдет до его сознания. Морис лишь улыбался, и Карелли вынужден был сказать более определенно:

– Неужели ты не понимаешь? Это значит, что... наша мать... была любовницей Мартина.

Морис тихо рассмеялся и пожал брату руку.

– О, Карел, и это все? Я знал это давно, уже не помню с какого времени. Конечно, они были любовниками. Конечно, Альена их ребенок. Иначе откуда ей взяться? Наш отец умер задолго до ее появления на свет. Ты думал, она – подарок Бога?

– Тебя это не заботит. Неужели это не шокирует тебя.

– Нисколько, – сказал Морис и, видя выражение Карелли, добавил, – видишь ли, Карелли, они не родственники. Между ними нет кровного родства. Она была мачехой Мартину, а это ничего не значит, всего лишь отношения, определенные законом. Вспомни, мы росли и считали его почти что своим отцом, он был для нас в большей степени отцом, чем родной отец. Так что почему бы нашей матери не относиться к нему как к мужу? Почему это задевает тебя?

– Но Альена, она нам сестра? Или дочь нашего брата? Я не могу это охватить.

– Какая разница? Все это только слова. В мире слишком мало любви, чтобы осуждать ее или отворачиваться от нее, когда мы с ней встречаемся. Мартин был замечательным и храбрым человеком, которому мы многим обязаны.

– О, я не обвиняю ее, – проговорил Карелли с какой-то горечью.

Морис беспокойно взглянул на него.

– Карелли, не давай семенам злобы против матери прорасти в твоей душе. Ненавидеть ее значит ненавидеть себя. Ты должен понять ее и простить, если чувствуешь, что прощение необходимо. Но ты не должен ненавидеть ее.

– Но как же я могу когда-нибудь поверить... когда-нибудь поверить... женщине? После этого?

– О, Карелли!

– Я так обожал ее. Она была и солнцем и луной для меня...

– Может быть, в этом суть. Почему бы тебе не считать женщину человеком, каким есть ты сам?

– Как я? Но я же мужчина. Морис ушел от ответа.

– Когда я уеду в Италию, ты навестишь меня? Может быть, ты найдешь там себе службу? – сказал он, резко меняя тему разговора. – И мы найдем тебе прелестную девушку для обожания. Говоря это, я думаю, о незаконченном деле, лежащем на мне. Вот об этом создании с ямочками на щечках.

Он обхватил рукой девушку, и та хихикнула, хотя посмотрела на него понимающим взглядом. Его тревожило, что все женщины казались ему порочными, несовершенными. Как он сможет влюбиться? Он не мог поверить, что когда-нибудь найдет такую совершенную женщину, которая могла бы стать, по его мнению, соперницей музыке, которую он обожал. Казалось очень вероятным, что никто из них не женится. Им уже минуло двадцать шесть и двадцать пять, и это, должно быть, беспокоило их мать. Кому перейдет титул? Бедная матушка. Бедный Карелли. Он пытался забыться в поцелуях страстной маленькой путаны, но мысли его вновь обращались к Альене. Он желал увидеть ее, всего лишь раз, прежде чем она вырастет такой же несовершенной, как и остальной мир.

Генри Элдрич являлся настоятелем собора Святой церкви. Его пухлое мягкое лицо можно было принять за женское, если бы не решительность утонченных черт и спокойствие и ум в глазах. Кловис неоднократно встречал его в Лондоне на собраниях Королевского Общества и в Департаменте общественных работ в компании с Кристофером Реном[8], другом Кловиса и его наставником. Элдрич, Рен и Ричард Басби, директор Вестминстерской школы – это трио часто видели в окрестностях Лондона и Оксфорда, – сошлись на почве общей любви к архитектуре.

Эта любовь склонила Элдрича взять Кловиса на осмотр строений перед обедом, на который Кловиса пригласили одним летним днем 1698 года. Они прогуливались по прямоугольному двору, восхищаясь новой статуей Меркурия, поставленной на место старого фонтана со змеем на шаре в центральной чаше. Потом обошли стройный корпус высокой куполообразной башни, построенной Реном над сторожкой. Башня служила приютом для колокола Большой Том, раньше висевшего в колокольне собора Святой церкви. Каждую ночь колокол отбивал сто один удар – сигнал для закрытия ворот. Число ударов означало первоначальное количество учеников в колледже, когда он был основан.

Кловис смотрел и восхищался. Они говорили понемногу о том и о сем, как подобает образованным и культурным людям. Затем Элдрич затронул вопрос, который Кловис предвидел.

– Думаю, лучше сказать вам спокойно и без околичностей об этом, – начал Элдрич, – потому что я в самом деле в неловком положении.

– О лорде Баллинкри, я полагаю.

Он почти ожидал, что Артура отошлют домой с позором раньше. Причина упущения открылась, когда Элдрич повернулся к нему с приятной улыбкой и произнес:

– Я не святой, как вы, наверное, слышали, Морлэнд. Вино, табак, экстравагантные развлечения – они мне знакомы. Действительно, господа студенты говорят, что они только подражают мне, когда позволяют себе светские кутежи. Поэтому мне довольно неловко заводить речь о вашем пасынке.