Читаем без скачивания Шевалье - Синтия Хэррод-Иглз

– Пять лет – и все. Мы сделаем это, когда ей исполнится четырнадцать. Никакого беспокойства.

– Пять лет очень много. Мне жаль. Я не возражаю против помолвки и я согласен, что земли надо объединить, но мы не можем ждать, когда Матту исполнится двадцать, чтобы женить его. Кроме того, Франчес его ближайшая кузина, а среди Морлэндов и так большое кровосмешение. Меня это сильно тревожит. А что ты скажешь насчет помолвки между твоей Франчес и молодым лордом Раткилом? Они намного ближе по возрасту.

– Что, с братом Маллинкри? Но он нищий – ни денег, ни земли, ничего, кроме титула, – возразил Франкомб.

– Я, возможно, дам ему половину своего имения. У меня нет своих детей.

Франкомб усмехнулся.

– Обещания обманчивы как корка пирога. Их дают, чтобы не выполнять. Когда ты сделаешь это, дай мне знать. До тех пор – подождем и посмотрим.

Он тряхнул головой, показывая, что вопросы исчерпаны, и спросил:

– Что слышно о твоем родственнике Морисе?

Морис прибыл в Неаполь весной этого года с рекомендательным письмом от супруги курфюрста Софи, написанном в таких пылких выражениях, что ему предложили гостить в королевском дворце сколько он пожелает. Там звучало много музыки, особенно опер – форма, в которой Морис был не особенно силен. Он присутствовал на представлении оперы «Психея» и по окончании его представили композитору Алессандро Скарлатти, маэстро королевской капеллы, аналогично должности Мориса в Ганновере.

Скарлатти был на двенадцать лет старше Мориса, но человек такой энергии и обаяния, что Морис тотчас почувствовал себя его давним другом. Они могли многое рассказать друг другу. Оба изучали новые техники гармонической музыки*, постепенно заменявшие полифонические формы, которым их обучали. Скарлатти интересовался преимущественно операми, а Морис развитием оркестра, и они обменивались переполнявшими их идеями.

Очень скоро они настолько сблизились, что Алессандро предложил Морису поселиться у него. Морис с радостью принял его предложение. Дом Скарлатти был шумным и счастливым. Его семья, проживавшая там, состояла из многоречивой жены и десятерых замечательных детей: Пьетро, Алессандро, Аполлония, Фламиния, Кристина, Доменика, Джузеппе, Катерины, Карло и малыша Жуана Франческо, в возрасте от девятнадцати до трех лет. Морис веселился, заучивая их имена и привыкая отличать одного от другого, ибо они так быстро пробегали мимо, что требовалось какое-то время, чтобы определить, сколько же их действительно промелькнуло.

С ним обращались с преувеличенным уважением. Маленькие дети все хотели усесться к нему на колени и умоляли рассказать что-нибудь. Старшие мальчики интересовались жизнью при других дворах и опытом Карелли в сражениях. Средние девочки прислуживали ему. Их скромно опущенные глаза при случае бросали на него взгляды восхищения. Морис с большим трудом мог сосредоточиться на работе и удивлялся, как Алессандро вообще умудряется что-то сочинять в таком сбивающем с толку гаме.

По крайней мере Алессандро не был сбит с толку в одном особенном вопросе в отношении Мориса. Прошло всего несколько дней, как глаза гостя стали сами собой выискивать Аполлонию среди детей и скучать по ней, когда ее не оказывалось в комнате. Ей было шестнадцать, самая старшая из девочек и потому, очевидно, более серьезная и спокойная, она всегда заботилась о младших братьях и сестрах. Морис поначалу заметил Аполлонию из-за ее красоты и вскоре нашел, что она – совершенство. Ее медового цвета кожа, гладкая и безупречно чистая, смоляно-черные волосы, мягкие, как шелк, большие глаза темны, как у Карелли, а фигура хрупкая и изящная. Именно она подносила ему чашу с вином и следила, чтобы та была наполнена. Когда она склонялась над ним, и глаза ее смотрели на кувшин с вином, а губы слегка сжимались, выдавая сосредоточенность, его сердце начинало так сильно колотиться, что он едва мог пошевелить языком, выражая благодарность. Иногда девочка поднимала на него глаза, ее быстрый взгляд был таким невинным и застенчивым, что сердце его таяло.

Прошло всего несколько недель такой восхитительной пытки, и Морис убедился, что он никогда не напишет не единой ноты, пока не успокоит сердечную лихорадку. Он попросил у своего гостеприимного хозяина и друга руки его дочери. Скарлатти был весьма доволен, что его дочь выйдет замуж за брата английского графа, который, может быть, и сам станет графом, и к тому же талантливого музыканта и композитора. Он дал согласие с готовностью, и свадьбу решили не откладывать надолго. Пир замышлялся роскошным, деньги позволяли это. А музыку сочинит сам отец невесты. Нереста, конечно, будет вся в белых кружевах – ничто иное не годилось для ее чистой красоты.

Морис подарил избраннице нить жемчуга. Она надела его для брачной церемонии, и они светились вокруг ее гладкой золотистой шеи. Жених был облачен в сапфирового цвета шелк, черный бархат и огромное количество кружев. Молодая пара смотрелась настолько прекрасно, что Алессандро настоял, чтобы они заказали придворному художнику свой портрет. Пока они терпеливо позировали, доставили подарок от матери жениха – великолепное изумрудное ожерелье для невесты и письмо, полное любви и поздравлений и не без слез. Если Морис и чувствовал себя виновным в чем-то, так это в том, что обманул ожидания матери.

Но кроме этого он не чувствовал ни малейшей грусти. Он любил глупо, страстно свою хрупкую латинскую богиню. Он желал преподнести ей белые цветы и голубей, бриллианты и семь звезд Ориона и сложить все это у ее ног. Но вместо этого он преподнес ей то, что мог – произведение своего ума и души. Он преподнес ей музыку. А на третий день после женитьбы он начал писать свою первую оперу.

Глава 6

Джеймс Маттиас стоял в церкви Божьей Матери в Морлэнде, где он нашел убежище, подобно собаке, с которой, не переставая, играют любвеобильные дети и которая в конце концов заползает под стол с опущенными ушами. Он склонился над мраморными надгробиями своих предков – Роберта и Элеоноры, и безучастно барабанил пальцами по льву, что поддерживал голову Роберта. Голова Элеоноры покоилась на единороге. Лев и единорог – символы Англии. Вдоль бордюра виднелись слова: «Храброе сердце и чистая душа вверена смерти. В Боге смерть и конец», а рядом снова лев и единорог. Он хотел знать, были ли они – хозяин Морлэнда и госпожа – такими же сто пятьдесят лет назад? Чувствовал ли себя Роберт так же, как он, затравленным, несущим тяжкую ношу, и вдобавок одиноким? Или его Элеонора занимала главное место в его сердце и поэтому каждый день казался полным радости?

Матту только что исполнилось шестнадцать лет. Он стал настоящим мужчиной, хотя его несовершеннолетие продлится еще два года. Он был, как все говорили, очень похож на своего отца и, как и его отец, никогда не станет высоким. Флора говорила, что в нем нет ничего от его матери, что Матта немного огорчало, так как ему казалось, что его мать была отвергнута и забыта всеми. Даже он сам не помнил ее. Его самые ранние воспоминания относились к леди Каролине, к шуршанию ее шелкового платья и запаху ее кожи. О своей высокой рыжеволосой матери, которая, как говорила Флора, могла скакать на любой лошади из конюшни лучше мужчины, он не помнил ничего, и никто ему о ней ничего не рассказывал. Она умерла, когда ему было три года. Когда Матт настаивал, ему обычно говорили, что она была убита разбойниками во время поездки, а затем поспешно меняли тему. Несформировавшиеся черты Матта в каждой детали напоминали его дорогого отца, без малейшего намека на мать.