Читаем без скачивания Утоли моя печали - Лев Копелев

- Ну, не помню точно. Я готовился к отъезду...

Следователь еще долго говорил нарочито внятно, слушая себя, спрашивал, играя выразительными интонациями недоверия, насмешки, презрения. А тот отвечал заунывно. Рассказывал, как он собирался всей семьей выехать в Канаду, уже все было готово, и вдруг его арестовали...

* * *

Отчет о сличении голосов неизвестных А-1, А-2, А-3, А-4 (три разговора с посольством США и один с посольством Канады), неизвестного Б (разговор с женой) с голосом подследственного Иванова занял два больших толстых тома. В них вошли тексты разговоров, подробные описания принципов и методов сличения, были приложены осциллограммы, звуковиды, статистические таблицы, схемы и диаграммы, составленные по контрольным словам.

Подписали отчет начальник института инженер-полковник В., начальник лаборатории инженер-майор Т. и я - старший научный сотрудник, кандидат наук...

Фома Фомич пришел в новую лабораторию величественно-благосклонный :

- Хороший почин. Давайте, чтоб и в дальнейшем не хуже, а лучше.

Абрам Менделевич стал ему рассказывать, что мы находимся "на пороге открытия новой науки" - новых путей в научной криминалистике.

Он кивнул снисходительно:

- Ну давайте, давайте, чтоб нашему теленку, как говорится, волка скушать.

Новую науку собирался открывать я и назвал ее по аналогии с дактилоскопией "ФОНОСКОПИЯ". Мне представлялась осуществимой такая система точных формальных характеристик голоса, которая позволила бы "узнать" его при любых условиях из любого числа других голосов, даже очень похожих на слух.

Мы заканчивали оформление подробного отчета о первом фоноскопическом опыте установления личности при звукозаписи разговора. Тогда же я составил предварительный план исследований, необходимых и для развития фоноскопии, и для возможно более точного определения конкретных условий "узнаваемости" голоса, восстановленного после шифрации телефонного разговора.

Нужны были тысячи опытов.

В разработке этого плана мне помогал только Солженицын; он снабдил меня математической аргументацией.

Антон Михайлович проглядел мою "докладную" внимательно, однако без видимого удовольствия:

- Широко размахиваетесь, батенька мой. Слишком широко! Так, что заносит вас за пределы возможного... Во всяком случае за пределы целесообразного и благоразумного! Оно, конечно, прелестно бывает помечтать, но вот это уже чересчур. "Безумству храбрых поем мы славу...", "Безумец открыл новый свет..." Романтика, все - романтика. Однако нам требуются не безумные, а разумные, полезные дела - уже сегодня полезные, профитабельные!.. Да-с. А мечты - "мечты, мечты, где ваша сладость?"... А сладости позволительны, как и положено, на десерт. Вы неплохо преуспели в качестве фонетического акустического повара-пекаря. Так извольте заботиться прежде всего о пище насущной... Прежде всего и главным образом и преимущественно о наших системах, о разборчивости и узнаваемости речи в их каналах. Тут нужна повседневная кропотливая работа с каждой новой панелью, с каждой новой комбинацией узлов... Теперь вошло в моду по всякому поводу говорить о философии. Это с легкой руки американцев. Мол, философия такой-то электронной схемы или философия такой-то лампы. Кажется, вы, Абрам Менделевич, недавно очень "изячно" толковали о философии полупроводников. А теперь вот и фоноскопическая философия!... Но ведь это еще только чистое умозрение. Вы, конечно, можете и с этим повозиться - поварить, пожарить... Но прошу без отрыва от основной плиты. Как вам, должно быть, известно, "теория сера, но вечно зеленеет древо жизни".

Абрам Менделевич не возражал ему, но, когда мы оставались наедине, он весьма критически отзывался о нашем "Антоне Великолепном".

- Барин, светский болтун! Конечно, образован, толковый инженер, способен придумывать и выдумывать. Но поверхностен, вспышкопускатель... Легко зажигается идеей - чужой или своей, - иногда находит оригинальные смелые решения... Но не хватает ни глубины, ни широты. Вцепившись в одно, уже не хочет смотреть по сторонам. Свою ограниченность называет сосредоточенностью, целеустремленностью. А на поверку просто боится растеряться, боится разносторонних исследований, широкого фронта работ. Способный технарь-эмпирик с претензиями на ученость, на блеск эрудиции. Типичный беспартийный спец, хоть и в полковничьих погонах... Все же он, конечно, лучше многих других. Что называется - хорошо воспитан. Не орет, не хамит, не матерится. Но если понадобится - предаст и продаст лучшего друга...

Лабораторию №1 Абрам Менделевич хотел сохранить, сказал, что добивается даже расширения штатов, - будем заниматься и фонетикой и фоноскопией. И еще кой-какими разработками. Прежде всего дешифрацией речи и голосов. Всегда приветливый к сотрудникам-арестантам, к Солженицыну и ко мне он явно благоволил.

Но когда я более чем подружился с одной из наших технических сотрудниц (мы оставались вдвоем по вечерам в комнате, которую полагалось запирать изнутри как "особо секретную"), она рассказала мне, что именно говорил Абрам Менделевич о бдительности на общем партийном собрании вольняг и на летучках партгруппы :

- Среди нашего спецконтингента большинство - враги народа. Есть, конечно, и такие, кто более или менее искренне раскаивается в совершенных преступлениях. Но об этом будут судить компетентные органы, а мы все должны за ними наблюдать, чтобы, если спросят, дать необходимые сведения. Есть и злобные, неразоружившиеся враги, такие, кто почти не скрывает ненависти к Советской власти. За ними нужен глаз да глаз. Пока они добросовестно работают, приносят пользу, им будут создавать условия, некоторых материально поощрять, а тех, кто помоложе, кто не закоснел, может быть, даже перевоспитывать... Но самые опасные, самые коварные враги - это двурушники, неразоружившиеся и нераскаявшиеся. Такие, как Копелев. (Он назвал еще несколько имен из других лабораторий - моя "осведомительница" вспомнила только Евгения Тимофеева.) Эти все еще в масках, все еще скрывают подлинное нутро, притворяются советскими патриотами, даже идейными коммунистами... С ними требуется удвоенная, утроенная бдительность. Нельзя верить ни одному их слову. Решительно избегать любых разговоров, не имеющих отношения к работе. Конечно, нужно учиться всему, что они умеют, использовать их знания. И поэтому не следует создавать конфликтных отношений, грубить, говорить резкости... Но о каждой попытке сближения немедленно докладывать, а самим уклоняться вежливо, но категорично...

Две из трех моих технических помощниц так и поступали. Они либо "не слышали" посторонних вопросов ("Где вы учились? Что вы читаете? Вы замужем?"), либо отвечали: "В рабочее время разговаривать не положено... Пожалуйста, не спрашивайте... Не разговаривайте, не надо, а то и мне и вам только неприятности будут" и т.п. Однако третья оказалась и смелее, и темпераментнее, и любопытнее остальных. Она была недовольна мужем полковником МГБ. Он целые месяцы в разъездах, "дома только ест и пьет до окосения... И, должно быть, на стороне гуляет, на жену не хватает ни времени, ни сил".

Большеглазая, губастая, густобровая и длинноногая дочь московской окраины, тридцатилетняя жена преуспевающего чекиста и мать двух детей, которых пестовали бабушки, прежде работала телеграфисткой где-то в органах и попала на шарашку в числе "тщательно проверенных кадров". (Большинство из таких не слишком квалифицированных вольняг составляли родственники сотрудников МГБ.) Ее направили в нашу лабораторию работать и учиться с тем, чтобы потом заменить спецконтингент. Она оказалась безнадежно невосприимчива к фонетике и к акустике, забывала простейшие объяснения, но быстро научилась изготовлять опрятные звуковиды, сушила их, ловко сортировала "на глаз", аккуратно подшивала всяческие бумажки, таблицы и т.п. При этом охотно рассказывала о себе, о начальстве, обо всех товарках и товарищах и легко уступила домогательствам оголодавшего по женской ласке арестанта. На добрые полгода она стала мне подружкой. Предостережения начальника ее не испугали:

- Он же - Абрам, а евреи всегда врут. Ты не обижайся, ты не похож на еврея. И вообще бывают исключения : у меня в техникуме подруга была Роза-евреечка. А я говорю про большинство. Ты вот за немцев заступался. Ну конечно, и среди них бывают хорошие люди, даже члены партии. Но как нация они наши враги. Правда, поляки еще хуже. Мы с мужем год жили в Польше, он там при посольстве работал. Я сама видела, какие они двуличные, как нас ненавидят. И муж всегда говорил, что они даже хуже немцев и хуже евреев.

Все попытки спорить, отстаивать хотя бы умеренно интернационалистские взгляды оставались безуспешными, так же, как и призывы к ее партийной совести. Почти не возражая, она слушала более или менее терпеливо.

- Ой, ну хватит, ты прямо, как пропагандист, лекцию завел. Вот я лучше тебе анекдот расскажу (или "случай из жизни")... Ну, я тебе верю, верю. Но это ты так учился, а в жизни бывает по-другому...