Читаем без скачивания Честь самурая - Эйдзи Ёсикава

Со всей тщательностью подходя к намеченному делу, Кацуиэ должен был пересмотреть сложившееся у него отношение к Инутиё затем, чтобы вернее управлять им впоследствии. Инутиё оказался человеком, власть и влияние которого возрастали с годами. Подобно Сассе Наримасе, он по приказу Нобунаги принимал участие в войнах под началом Кацуиэ. На протяжении пятилетней северной войны Кацуиэ относился к нему не хуже, чем к собственным сторонникам, а Инутиё в свою очередь выполнял все его приказы. Но теперь, когда Нобунаги не стало, Кацуиэ не был уверен, что их прежние взаимоотношения останутся неизменными. Размышляя над этим, он пришел к неожиданному выводу: его собственное влияние зависело от доверия, питаемого к нему Нобунагой. А когда Нобунага погиб, сам Кацуиэ оказался лишь одним из военачальников — и не более того.

— У меня нет ни малейшего желания воевать с Хидэёси, — посмеиваясь, сказал Кацуиэ. — Боюсь, молва представляет все несколько по-иному.

По мере того как человек достигает зрелого возраста, он приобретает умение скрывать смехом свои подлинные чувства и намерения.

— Мне кажется странным, — продолжил Кацуиэ, — отправлять посольство к Хидэёси, с которым мы вовсе не находимся в состоянии войны, но я получил множество писем от князя Нобутаки и от Такигавы, в которых мне настоятельно советуют такое посольство направить. Со дня гибели князя Нобунаги прошло менее полугода, а вокруг уже столько разговоров о том, что его оставшиеся в живых приверженцы затеяли междуусобную смуту. Это сущий позор! И, кроме того, мне кажется, нам не следовало бы предоставлять кланам Уэсуги, Ходзё и Мори благоприятную возможность, которой они только и дожидаются.

— Я понимаю ваши чувства, мой господин, — отозвался Инутиё.

Кацуиэ никогда не умел толком объяснять свои поступки, и Инутиё готов был удовлетвориться услышанным, не вдаваясь в подробности. Того, что ему поведали, было достаточно. На следующий день он покинул Китаносё. Вместе с ним в путь отправились Фува Хикодзо и Канамори Горохати. Оба были испытанными и доверенными приверженцами клана Сибата, и их обязанность заключалась не только в том, чтобы принимать участие в мирных переговорах, но и в том, чтобы по мере надобности присматривать за Инутиё.

Двадцать седьмого числа десятого месяца все трое прибыли в Нагахаму, чтобы взять с собой в дальнейший путь и Кацутоё. К несчастью, молодой комендант крепости прихворнул. Посланцы настоятельно посоветовали ему остаться дома, однако Кацутоё все-таки решил отправиться в дорогу вместе с ними. Вчетвером они переправились из Нагахамы в Оцу на лодке. Проведя ночь в столице, посланцы на следующий день прибыли в крепость Такарадэра.

Эту крепость возвели на том месте, где прошлым летом потерпел сокрушительное поражение Мицухидэ. Вместо заброшенной деревушки с пришедшей в упадок почтовой станцией появился и начал разрастаться процветающий крепостной город. Переправившись через реку Ёдо, посланцы увидели, что вся крепость стоит в строительных лесах. Дорога пестрела глубокими следами воловьих и лошадиных копыт; все вокруг говорило о напоре и размахе строительства, предпринятого Хидэёси.

Даже Инутиё поневоле призадумался, каковы же истинные намерения Хидэёси. Кацуиэ, Такигава, князь Нобутака обвиняли Хидэёси в том, что он пренебрегает правами и интересами малолетнего князя Самбоси, стремясь достичь одному ему ведомых целей. В Киото он возвел мощную цитадель своего могущества, а в окрестностях столицы принялся строить одну крепость за другой. Причем все эти укрепления не имели ничего общего с замыслом воспрепятствовать вражескому вторжению с запада или севера. Но если так, то с кем готовился Хидэёси воевать в самом сердце страны?

Что говорил сам Хидэёси в ответ на эти обвинения и подозрения? У него тоже находилось на что пожаловаться: вопреки решению большого совета в Киёсу, малолетнего князя Самбоси еще не перевезли в Адзути, а на устроенной им заупокойной службе по Нобунаге отказались или не смогли присутствовать и Нобутака, и Кацуиэ.

Хидэёси принял посланцев в частично восстановленной главной цитадели крепости. Перед началом переговоров подали чай и яства. Хидэёси с Инутиё виделись впервые после того, как погиб Нобунага.

— Инутиё, сколько тебе лет? — спросил Хидэёси.

— Скоро сорок пять.

— Мы с тобой становимся стариками.

— О чем ты толкуешь? В любом случае я моложе тебя.

— Да… это верно. Ты мне как младший брат — всего на год моложе. Но, судя по внешнему виду, ты выглядишь более зрелым мужем.

— Да нет, это ты выглядишь старше своих лет.

Хидэёси несколько насупился:

— Я всегда выглядел стариком, даже в юности. Но, честно говоря, сколько бы лет мне ни стукнуло, я все равно не могу почувствовать себя взрослым. Меня это даже начинает тревожить.

— Кто-то сказал, что человек, достигнув сорока лет, больше не меняется.

— Это выдумка!

— Тебе так кажется?

— Благородный человек не меняется — если приводить пословицу точно. А человек низкого происхождения только начинает меняться, достигнув сорока. Разве это не относится к тебе самому, Инутиё?

— Ты все еще любишь дурачиться, твоя светлость Обезьяна. Не правда ли, господа?

Инутиё улыбнулся своим спутникам, от внимания которых не ускользнуло, что он с Хидэёси настолько на дружеской ноге, что позволяет себе называть его в лицо Обезьяной, пусть и с добавлением шутливого титула.

— В каком-то смысле я не могу согласиться ни с вашим мнением, мой господин, ни с точкой зрения господина Инутиё, — сказал Канамори, оказавшийся в этой компании по возрасту самым старшим.

— Как это прикажете понимать? — поинтересовался Хидэёси, получавший явное удовольствие от непринужденной беседы.

— Что касается такой смиренной и дряхлой развалины, как моя скромная особа, то я могу сказать, что не изменился с пятнадцатилетнего возраста.

— Не слишком ли это рано?

— Это как раз тот возраст, в котором самурай принимает участие в своем первом сражении.

— Вот тут вы попали в точку. Человек не меняется с пятнадцати лет, еще меньше меняется с девятнадцати или с двадцати, но, достигнув сорокалетнего возраста, постепенно начинает меняться. А что происходит с ним, когда он входит в почтенную пору старости?

— Лет в пятьдесят или в шестьдесят начинаешь во всем на свете сомневаться.

— А в семьдесят или в восемьдесят?

— Начинаешь мало-помалу забывать причину недавних сомнений.

Все дружно расхохотались.

Казалось, беззаботному времяпрепровождению суждено было затянуться до вечера, однако Кацутоё плохо себя чувствовал, причем ему становилось все хуже и хуже. Разговор затронул более серьезную тему, и собравшиеся по предложению Кацутоё перешли в соседнее помещение. Позвали лекаря. Он сразу заставил Кацутоё принять снадобье. Пришлось позаботиться обогреть комнату, в которой должны были начаться переговоры.

Как только все расселись по местам, Инутиё начал:

— Думаю, вы уже получили письмо от князя Нобутаки, который готов вместе с князем Кацуиэ заключить мир.

Хидэёси кивнул, выказывая готовность выслушать все, что ему скажут дальше. Инутиё напомнил об общем долге приверженцев усопшего Нобунаги, затем без обиняков согласился, что именно Хидэёси оказался человеком, которому удалось исполнить долг по-настоящему. Но после завершения борьбы против Мицухидэ он, Хидэёси, пришел к противоречиям с другими старшими соратниками клана, полагающими теперь, будто он пренебрегает службой князю Самбоси и занимается исключительно тем, что обещает выгоду лично ему. И даже если подобная оценка неверна, ему, Инутиё, жаль, что действия Хидэёси могут быть истолкованы подобным образом.

Он предложил Хидэёси взглянуть на происходящее с точки зрения Нобутаки и Кацуиэ. Один из них испытывает горчайшее разочарование, тогда как другой попал в затруднительное положение. Кацуиэ, которого называли Сокрушителем Стен и Злым Духом, ныне безнадежно отстал, не сумев угнаться за Хидэёси. И разве не довелось ему испытать нового унижения в ходе большого совета в Киёсу?

— Не пора ли покончить с этими распрями? — воскликнул Инутиё, завершая речь. — Для человека вроде меня в этом нет ничего серьезного, но семья усопшего князя Нобунаги по-прежнему охвачена недобрыми страстями. Разве не кажется вам недостойным, что оставшиеся в живых приверженцы клана, пребывая под общим кровом, видят столь различные сны?

По мере того как Инутиё приводил свои доводы, выражение лица Хидэёси менялось. Ничего удивительного: по сути дела, гость перекладывал на хозяина вину за возникшие раздоры. Инутиё волей-неволей приходилось считаться с тем, что Хидэёси может разгневаться.

Вопреки ожиданиям Хидэёси, выслушав упреки, кивнул.