Читаем без скачивания Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

Поскольку отца удивили мои слова, я рассказала ему все, Арман. Надо вам признаться, я не должна ничего от вас скрывать, но ни его доброта ко мне, ни строгость, которую возлагало на него отцовство, ни ярость против господина де Серни, ничто не удержало его после моего рассказа, и, когда я открыла ему роковую тайну моего мужа, он так расхохотался, что никак не мог успокоиться. Сидя на стуле, он корчился от смеха, беспрестанно повторяя: „Импотент!“ В перерывах между приступами смеха он кричал:

„О! Мои добрые высшие суды, что с вами стало? Какой сладостный процесс могли бы мы заварить! Я заставил бы изучить это дело всех парижских правоведов, он не осмелился бы носа высунуть из дома, мальчишки забросали бы его камнями, и, признаюсь, никогда еще я так не презирал и не ненавидел философов и революцию, которые положили конец всему этому“{501}.

Наконец, после больших усилий, мне удалось призвать его к благоразумию. Он согласился принять некоторые меры, чтобы вернуть мне свободу, и сказал, что вернется назавтра с Б… — нашим знаменитым адвокатом, которого он привез с собой из Парижа. В ожидании их я и пишу вам это письмо, Арман, его передаст вам мой отец, так как без его помощи я не смогла бы переслать вам его, отвечайте мне на его имя, в придорожную гостиницу, и сообщите мне, когда вы возвращаетесь, мне так необходимо вас видеть. Верните мне рукопись Генриетты Бюре, когда наведете все необходимые справки, помните, что мы еще должны вернуть девочку матери и что я только что привела вам пример несчастья, к которому может привести неожиданная встреча.

В тот момент, когда я заканчивала мое письмо, Арман, вернулся доктор и сообщил мне, что состояние госпожи де Карен внушает ему все большие опасения. Генриетта совершенно лишилась рассудка, она укачивает свою дочь, поет ей колыбельные и все время повторяет одно и то же, — ей кажется, что она снова в той жуткой темнице, где родилась ее дочь. Я заканчиваю письмо, Арман, уже темнеет, и, несмотря на хорошее ко мне отношение в этой тюрьме, мне не положен свет, я буду думать о тебе, мне это необходимо после всех тех ужасающих потрясений, которые я пережила за такой малый срок. Помнишь ли ты тот экипаж, когда я, умирая от холода и страха, просила тебя любить меня, быть моим? Не забывай, что ты мне ответил. По мере того как я писала тебе обо всем, чему стала свидетелем, сомнение стало одолевать мое сердце. Где же правда на земле, Господи? Из всех этих женщин, что окружают меня, не самая ли я безумная, раз чувствую, что не смогу жить, если не буду верить в тебя как в Бога! До скорого, Арман, до скорого, возвращайся скорее, возвращайся, не знаю, что меня страшит, откуда такое отчаяние, но мне кажется, что в тот момент, когда я пишу тебе, со мной или с тобой происходит нечто ужасное, эта слабость сильнее меня, только ты можешь победить ее: приди, приди.

VII

Начало разгадки

Чувства и мысли Армана менялись, пока он читал это письмо, но они отличались от тех, что могли быть у какого-нибудь другого читателя: его они погрузили в ужасающую печаль. Все люди, которых он повстречал по дороге после отъезда из Парижа: Малыш Пьер, старый слепец, нищенка, аббат Сейрак, Жаннетта и даже Фернан, который обещал ему рассказать что-то, что заранее внушало ему страх, а теперь еще Генриетта Бюре и госпожа де Карен, — все казались персонажами драмы, которая подходила к своему завершению, а он — ее главное действующее лицо. Не подходит ли он тоже к концу своей жизни, и теперь, после обвинения в убийстве, не ждет ли его развязка на эшафоте?

Луицци так глубоко задумался, что не заметил прихода тюремщика, который сообщил ему, что время его одиночного заключения подошло к концу и он может выйти во двор на прогулку с другими заключенными. Тюремщик, удивившись столь равнодушному отношению Армана к новости, которая обычно вызывала бурную радость у тех, кому он ее приносил, повторил ее так:

— Вы слышали? Я сказал, что вы свободны.

Это слово ошеломило Луицци, и он воскликнул:

— Свободен! Свободен!

С этим возгласом Арман бросился вон из камеры, вообразив, что его выпускают из тюрьмы. Но, едва спустившись с лестницы, которая вела во двор, он резко остановился и обернулся к тюремщику, который шел за ним смеясь, да-да, оказывается, тюремщики тоже умеют смеяться.

— В самом деле, — сказал Луицци, — я сошел с ума, я забыл, что не знаю, где здесь выход.

— Выход! — продолжал посмеиваться тюремщик. — Я сказал, что вы можете выходить из вашей камеры. Вы что, забыли, что скоро вас ждет суд присяжных? До тех пор вся ваша свобода — прогуливаться вместе с товарищами по несчастью.

Арман не ответил; прежде чем тюремщик успел договорить, он уже полностью осознал свое положение: свобода, которую ему предлагали, лежала перед ним, она ограничивалась четырьмя стенами, окружавшими площадку в двадцать квадратных туазов{502}. Он бросил быстрый взгляд на двор, где прогуливались уродливые мужчины, старики и юноши, почти все огрубевшие от порока, который ведет к преступлению, и от преступления, которое ведет к пороку, и уже хотел вернуться, как вдруг заметил, что один мужчина пристально рассматривает его. Арман испугался, что узнает в этом несчастном, оказавшемся в одной с ним тюрьме, еще кого-то, с кем сталкивала его жизнь. Он сделал шаг назад, но мужчина не дал ему уйти. Он быстро приблизился к барону и спросил зычным голосом:

— Это вы брат монахини, которую зовут сестра Анжелика?

— Да, это я, — ответил барон.

— Так это из-за вас погибли мой отец и сын?

— Из-за меня? — переспросил барон.

— Я Жак Брюно, — сказал заключенный.

Луицци наконец узнал его:

— Вы? Здесь? В этой тюрьме?

— Вы тоже здесь, — ухмыльнулся Жак Брюно.

— Я здесь за преступление, которого не совершал.

Ничто не передаст выражения ненависти и злобы, появившегося на лице крестьянина.

— Это как суд решит.

— Но вы, — перебил его Луицци, — что вас привело сюда?

— Доброе дело, которое я совершил: Коротыш убил моего отца и сына, я убил Коротыша.

— Но каким образом вы оказались в тулузской тюрьме, если совершили преступление в окрестностях Витре?

— Меня арестовали только вчера, я давно уже бежал из наших краев, задолго до ареста.

Луицци внимательно вгляделся в Жака Брюно — у него появилось впечатление, что он видел его после того, как покинул ферму, но где? Он никак не мог вспомнить.

Однако вопрос этот взволновал Луицци с такой необычайной силой, что на этот раз он не отбросил его со страхом, а с жаром принялся думать и вспоминать.

Какая бы роковая развязка его ни ждала, он почувствовал, как его охватило желание покончить с тайной, которая связала его по рукам и ногам, делала его слепым, заставляла содрогаться при малейших поворотах судьбы, плутать по дорогам, которые любому другому показались бы самыми простыми. Подталкиваемый этой мыслью, он вернулся в камеру и решился прочитать письмо, которое прислал ему поэт и которое он пренебрежительно отбросил.

Мы приводим его здесь дословно, но заявляем, что не несем за него никакой ответственности.

«Милостивый государь!

В тот момент, когда я оставил вас на дороге в Сар… около Буа-Манде с господином де Серни, я обещал вам рассказать если не всю мою историю, то по меньшей мере историю нашей первой встречи и того, что за ней последовало. Вы помните Буа-Манде? Помните кровать Папы Римского? Помните девушку, которая отдалась пассажиру с экипажа, в котором вы путешествовали? Помните, как этот пассажир убил человека, который хотел наказать его, и похитил девушку, которая отдалась ему? Этим пассажиром был я».

— Я был прав, — пробормотал Луицци, забыв, что Дьявол уже просветил его, — я был прав: час пробил, это еще один луч света, который посылает мне судьба. Зло, которое сопутствует мне, заставило меня совершить еще одну оплошность: я доверил письмо к госпоже де Кони форейтору, который вез Жаннетту, рок, который преследует меня, устроил нашу встречу в Буа-Манде!

«Помните, я сказал вам, что в этой женщине есть что-то необыкновенное?»

Луицци вспомнил эти слова Фернана и вспомнил, как кондуктор, говоря о Жаннетте, сказал, что ее история — не история служанки постоялого двора, что она не годилась для места, на котором находилась.

Воспоминания заставили Луицци с удвоенным любопытством и решимостью пойти вперед по пути открытий, на который его увлекали, и он продолжил чтение:

«Неудивительно, что в этой девушке было нечто необыкновенное, поскольку странным было и ее положение: она была внучкой простого человека, ставшего знатным сеньором, история этого человека невероятна. Задолго до революции он был учителем танцев, и звали его Брикуэн. Он женился еще до 1789 года, но в девяносто третьем или девяносто четвертом году им овладела идея добиться состояния и руки некой госпожи де Кони, мужа которой он обрек на смертную казнь. Он был так ловок, что добился своего, бросил свою первую жену и дочь по имени Мариетта. Чтобы обойти закон и избежать наказания за двоеженство, он сменил фамилию и стал господином де Парадезом, и благодаря удаче, которая улыбается обычно самым последним негодяям, его первая жена умерла, ничего не узнав, и оставила дочь в самой ужасной нищете, от которой та избавилась, только пойдя по пути разврата».