Читаем без скачивания Иван Молодой. "Власть полынная" - Борис Тумасов

Князь Иван игру принял:

- Не испугаешься? Коли так, приходи.

- Ну, жди. И убежала. А у великого князя Ивана Молодого сладко забилось в груди. Олесю вспомнил, но лицо её лик Глаши затмил.

Глава 14

На лево- и правобережье Москвы-реки надвинулась иссиня-чёрная туча. Рванул ветер, завихрил, поднял не скованную льдом воду, сорвал местами плохо уложенную солому на крышах изб и утих разом, будто и не дул. Потом налетели снежные хлопья, и вскоре снег валил белой стеной, в двух шагах человека не видно.

А в соборе пахло ладаном, свет неяркий. Прихожан мало: день непраздничный. Но службу правит митрополит Филипп.

Перед святыми образами горели свечи. Какими художниками эти иконы писаны? Своими ли, пришлыми с горы Афонской? Строгими очами глядят они на прихожан, сурово судят жизнь человеческую. Для Всевышнего все люди равны, и нет для него великого человека и малого, имущего или черни. Каждого Бог судит по делам его и поступкам…

Крестится молодой князь Иван, отбивает поклоны. Грехи замаливает. А в чём они, ему ли знать? Убивал? Нет! Прелюбодействовал? Да! Но то естество человека, его влечение, его грех извечный. И так ли уж велик он, коли от него удовольствие обоюдное…

Нет, не чувствует он, князь Иван Молодой, вины своей. Молится и благодарит Всевышнего, что послал ему Олесю, что есть такая Глаша, какая сулит явиться. Благодарит, что кровь горячит его и как он ждёт их, этих посланниц Всевышнего. Прости их, Господи, и его, князя, прости…

Отслужив службу, митрополит Филипп неслышно подошёл к князю Ивану, прервав его молитву:

- Сын мой, зрю я старания твои. В молитве грех земной отмаливаешь… Проводи меня, сыне…

Когда они вышли из собора, ненастье унялось и снег прекратился.

Они шли до митрополичьих палат, и говорил только владыка, молодой князь слушал внимательно. О жизни мирской вёл речь Филипп, о суете сует, какая нередко губит человека. Но вот владыка о главном речь повёл:

- Сын мой, гоже ли великому князю, государю в одиночестве пребывать? В его ли годах? Поразмысли, сыне. Не доведи Бог до поступков греховных. О том я государя просил, пора в палаты дворцовые великую княгиню ввести…

В тот вечер был меж ними разговор серьёзный, хоть и короткий. Случился он после трапезы. Едва слуги убрали со стола и вытерли столешницу, как Иван Третий остановил намерившегося уйти сына:

- Погоди.

Помолчал, потом сказал, словно спрашивая:

- Небось митрополит Филипп о моей вдовствующей жизни заботился? Видел, как от собора вы вместе уходили.

- Почти так, отец.

- Вот и я думаю. Без жены, великой княгини Марьи, я уже три года. А любил я её, один Бог ведает как. Да и поныне забыть не могу… Но прав владыка: живой о живом думает…

- Тебе, государь, решать. А я, как ты скажешь.

- Вот и ладно, сын. А выбор свой я сделаю. Не по любви и зову сердца, по велению государственному… Слыхал, зарится на нас папа римский. На меня, сказывают, глаз положил. Он царевну царьградскую у себя держит и мнит через неё веру нашу с католической повенчать. Тем унию у нас насадить.

И государь усмехнулся. Долго глядел куда-то вдаль прищурившись. Иван Молодой внимательно смотрел на отца. Ждал, что он дальше скажет.

- Ан нет, хитрость латинян нам ведома. Они эту унию нам ещё на Флорентийском соборе навязывали. Но отец мой, великий князь Василий Тёмный, завещал, чтобы мы вере нашей верны были, коварство латинян упреждали.

Загорелось ночью в Белом городе. Ветер мгновенно разнёс пожар. Ударили, зазвонили тревожно по всей Москве. Иван Молодой вскочил, на босу ногу обул валенки и, накинув полушубок, выскочил на крыльцо. Из Кремля к воротам бежал люд, кричал:

- Белый город горит!

И спешили, кто с ведром, кто с багром брёвна раскатывать.

Иван Молодой попал на пожар, когда пламя слизало уже четверть Москвы. Огонь перебрасывался с крыши на крышу, и солома полыхала жарко. С треском рушились стропила, далеко разбрасывая искры. Они разлетались роем.

Государь уже был на пожаре. Слышался его громовой голос:

- Воду, воду подавайте! Крушите вокруг избы, не давайте огню перекинуться!

Иван Молодой вырвал багор у старухи, оттаскивал тлеющие брёвна, сбивал пламя.

На боярских хоромах дворня заливала водой крыши, не давая им воспламениться.

К утру пожар загасили. Мужики тушили головешки, успокаивали баб:

- Аль впервой Москве гореть, новые избы срубим…

Во дворце Иван Молодой с государем мылись над тазом, гридень поливал им на спины. Отец говорил:

- Не кучно надобно строиться, аль места мало? Да крыть не соломой следует, а дранкой. Эвон, как бояре терема кроют либо иноземцы. Тогда и огню не так вольготно разгуляться.

Иван Третий во гневе. Последними словами поносит коварство казанцев и старую ханшу. Ведь приговорили Казань не воевать, вняли просьбе Гульнары.

Ан нет. Воеводы Нагой-Оболенский и Беззубцев уведомили, что хан Ибрагим попытался перекрыть им волжские пути да ещё пригрозил Нижний Новгород взять.

Но русская рать хана побила и отбросила к Казани. На Думе государь вопрошал:

- Доколе?

Но бояре отмолчались. А князь Курбский заметил:

- В коварстве суть ордынская!

Иван Третий призвал своих братьев: Юрия из Дмитрова и Андрея из Углича. Закрылись в малой палате, стали думать, как с казанцами поступить. Андрей заикнулся было:

- К чему нам Казань? Её тронешь, вся Орда поднимется.

Нахмурился государь, но тут Иван Молодой на Андрея накинулся:

- Аль мы татар первыми тронули? Не они ль до самой Вятки достали нас, вятичей замучили, пограбили?

Иван Третий решительно взмахнул рукой:

- Нет, братья. И ты, Юрий, и ты, Андрей, с дружинами своими выступите к Нижнему Новгороду. Там соединитесь с воеводами Беззубцевым и Нагим-Оболенским. На Казань двинетесь, поучите казанцев... А Ордой нас, Андрей, не стращай, мы ноне не те, какие были во времена Батыя. Вся русская земля за нами.

Вёрст за сто до впадения в Волгу Суры-реки братья Ивана Третьего князья дмитровский и угличский решили расположиться и дождаться прихода воевод из Нижнего Новгорода. Шли, не встречая сопротивления. Будто вымерли леса, и ни русских, ни татарских поселений.

У излучены Волги разбили дружинники лагерь, поставили князьям шатры, себе соорудили шалаши и навесы. Окрестности стоянки огласились многими голосами, конским ржанием. Горели костры, и дым, запах варева слышались не на одну версту.

С вечера лагерь одолевали комары. Их полчища слетались со всей дальней и ближней округи. Они звенели, кружась, вились вокруг ратников.

Князья выходили из шатров, садились у костра под спасительный дым и, отмахиваясь от назойливых комаров, переговаривались:

- Понесла нас нелёгкая в такую даль, - брюзжал князь Андрей. - Мне бы к Угличу прирезал Иван два-три городка, и с меня довольно. Нет же, погнал Казань воевать!

Юрий рассмеялся:

- Иван спит и зрит всю землю русскую под себя подгрести.

- Ему всё мало. Эвон, на Новгород позарился!

- На Новгород и отец наш, Василий Тёмный, замахивался, да смерть помешала.

- Однако новгородцы и сами повинны. Корыстны безмерно. К чему Литве кланялись? Мы-де люди вольные, город вечевой! Иван лишит их такого удовольствия. Забудут, как колокол их трезвонит…

- Помрёт Иван, не бессмертен, - переделим уделы.

- Как переделишь? Иван и о том подумал. Ивана Молодого отчего великим князем Московским поименовал? А себя государем величает! Русь-де моя, и вы, братья меньшие, не боле мне, чем люди служилые. А ослушаетесь - и того лишу, что отец вам выделил…

Ещё не отчалили суда и ладьи из Нижнего Новгорода, не выступили полки Нагого-Оболенского, а татарские лазутчики уже донесли хану Ибрагиму, что на Казань пойдут объединённые силы русских.

Горластые бирючи [29] на пыльных улочках города, по базарам и у мечетей зазывно кричали, чтоб поднимался народ, вставал на урусов.

Везли в город камень, крепили стены и башни, готовили костры, подвешивали казаны, варили смолу, чтоб варом обдавать, ежели пойдут на приступ. А скорые мурзы помчались по отдалённым аулам, чтоб старейшины вели татарских воинов к хану Ибрагиму…

Настал час, когда на переполненных судах подняли паруса, а на ладьях, выгребая волжскую воду, тронулась в плавание судовая рать, раскрылись нижегородские ворота и потянулись пешие и конные воины. Шли под хоругвями и червлёными стягами, под звуки труб и удары барабанов.

Полки двигались, не опережая судовую рать. Та плыла днями и ночами, продолжая путь, зажигала сигнальные огни. Оглашая Волгу, подавали команду воеводы, перекликались ратники.