Читаем без скачивания Варвара Асенкова - Юрий Алянский

Режиссер театра Куликов запечатлел эти взаимоотношения в стихах:

Крутицкий не щадит по дружбе все усилья,Бежит, кричит, зовет пред публику Василья,В нем беготня так взволновала кровь,Что, выпустив Надежду, Веру,Раз сгоряча, забыв и стыд, и меруОн чуть не выпустил пред публику Любовь!

Любовь Васильевна Самойлова в своих режиссерских устремлениях вмешивалась во многие стороны работы театра. Тот же Куликов сочинил по этому поводу эпиграмму

Хотя я Веру не люблю,Но если с ней соединюся,Тогда с Надеждой примирюся,Любовь же к. Софье я пошлю.

Артистка Александра Ивановна Шуберт вспоминает-

«Надежда Васильевна Самойлова сразу стала соперничать с Асенковой, которая была гораздо талантливее ее. Надежда и Любовь Самойловы сплетничали… Самойловы относились к Асенковой доброжелательно-ехидно (я говорю о Надежде и Любови, Вера еще не служила). Много сплетничали, стараясь выставить ее, как особу легкого поведения».

А «Северная пчела», отчасти в связи с поступлением на сцену Надежды Самойловой, писала:

«Г-жа Асенкова не может играть одна всех ролей. Три роли в вечер! Да этим можно убить любой талант!»

Нет, не тяжкий труд убивает любой талант, а атмосфера постоянного недоброжелательства, злобы, зависти и сплетни.

Да, у Вареньки было столько поклонников, сколько не бывало еще ни у кого из актрис ее времени, и это вызывало разноречивые толки. Драматург Дьяченко стрелялся из-за нее на дуэли и был выслан. Некий кавказский офицер, ворвавшись к Асенковой и не застав ее дома, в исступлении изрезал кинжалом мебель. Зимой, по вечерам, молодежь в ожидании выхода Асенковой после спектакля грелась перед театром у костров, шутила с кучерами, а потом, с восторженными криками, несла артистку от подъезда до кареты. Хотелось разглядеть из-под рюшей возбужденное лицо, ручку из-под лисьего атласного салопа, и это было наградой за долгое ожидание. Летом молодые офицеры провожали карету Асенковой верхами, бросали в карету цветы и письма, и потом, за устройство такого почетного эскорта, отсиживали на гауптвахте. А Павел Воинович Нащокин выкупил у горничной Варвары Николаевны огарок свечи, при котором артистка учила свои роли, и оправил его в серебро. И никто не делал ничего подобного по отношению к не очень талантливой и не слишком привлекательной Надежде Самойловой.

Можно ли не сердиться, не завидовать? Разве не вместе гуляли они в клубном саду на Мойке, равные во всем? За что же Вареньке такие почести, такие знаки славы?

О, зависть, великая и стародавняя сила тяжелого механизма искусства, который так мало в моральном и нравственном отношении поддается управлению! Его колеса, колесики и шестерни смазаны ядом и желчью, и трудно очистить от них старый, сработавшийся механизм.

Зависть рождается от бессилия.

Тот, кто может, делает И делом доказывает свое- право, утверждает свое положение, обеспечивает свой успех. Тот, кто не может. Нет, не уходит Уйти из театра добровольно почти невозможно. Но чтобы остаться — надо действовать, что-то доказывать. Если нельзя доказать, что сам ты хорош и талантлив, остается объявить всем, что твой соперник по сцене плох и бездарен.

И все силы, все запасы воли и упорства бросаются не на собственное дело, а на очернение деятельности другого. Расчет точный: если удастся принизить другого, значит — поднимешься сам.

Увы, увы, не от актрисАктрисе ждать пощады.Младые грации кулис,Прелестны вы — с эстрады:Там вся поэзия души,Там места нет для прозы,А дома зависть, барыши,Коварство, злоба, слезы.

Эти строки напишет, прекрасно изучив мир кулис, Некрасов.

Сила неправого отрицания, зависти, злобы сметает на пути своем все, ни с чем не считается. Человеколюбие? Побоку Уважение к труду другого? Смешные бредни. Честность в борьбе? Предрассудок. Ложь, клевета, сплетня, анонимное письмо, чернящее адресата, — вот орудия, вот средства завистника, вставшего на путь бескровопролитного убийства более удачливого соперника, на путь неподсудного преступления.

Этим можно убить любой талант — писали газеты.

Можно.

В первых числах октября 1838 года в магазинах появился лучший из портретов Асенковой, сделанный художником В. И. Гау и литографированный в Париже Анри Граведоном. Асенкова изображена на нем в роли Эсмеральды, открывшей молодой актрисе поприще серьезных, драматических ролей. Портрет быстро разошелся, несмотря на высокую цену раскрашенные листы стоили 25 рублей. А 5 октября к Асенковой приехал Полевой, «случайно», как записал он в своем дневнике. Драматург сидел в будуаре Варвары Николаевны, прислушивался к стуку дождя за окном. Варенька куталась в платок — ей теперь часто бывало зябко.

— Написали бы вы для меня новую пьесу, Николай Алексеевич, а то ведь, сами знаете, хорошего-то ничего нет Право, написали бы.

— Как же нет? Вы ведь каждую неделю новые роли учите!

— Так ведь то все больше водевили. Ругают меня за водевили в газетах.

— Постараюсь, Варвара Николаевна.

Записи в дневнике Н. А. Полевого:

«10 октября.

С 6-ти часов принялся за «Дедушку русского флота» для Владиславлева и Асенковой. Кончил к обеду…

11 октября.

К Асенковой — отдал «Дедушку русского флота». Читал ей.

12 ноября.

После премьеры «Дедушки русского флота» — у Асенковой, где было много народу. Чай. Ужин. Она была очень мила. Воротился в два, за что сердилась на меня жена все утро и упрекала, что я «свожу знакомство с актрисами».

За этими скупыми строчками дневника брезжит большое увлечение писателя Асенковой, которое тот не в состоянии скрыть.

«Дедушка русского флота» — «исторический анекдот, с большим искусством переложенный на разговоры для сцены», по определению Белинского. Асенкова играла в нем голландочку Корнелию, внучку мастера Брандта, строителя ботика. Корнелия любит молодого оружейного подмастерья. Их любви и счастью покровительствует Петр I.

Тем не менее эта драматургическая «безделка», как назвал ее сам автор, заметно изменила его положение: недоверие правительства, связанное с закрытием журнала «Московский телеграф», сменилось похвалой, даже царским перстнем. В пьесе звучали патриотические интонации. Спектакль выдержал подряд 23 представления, по тем временам — очень много. Публика шла на этот спектакль даже в те дни, когда в Большом театре танцевала Тальони.

Усталость! Усталость! Как Варенька устала! Чем больше успех спектакля — тем больше приходится трудиться. Чем шумнее слава — тем упорнее надо на нее работать.