Читаем без скачивания Неосторожность - Чарлз Дюбоу

Она добралась до места, и мать ее встретила. В квартире почти не было мебели. Краска на стенах облупилась, пахло кошками. Очевидно, Мэдди прежде не бывала в подобных домах. Она оказалась в совершенно другом мире. В единственном кресле перед телевизором сидел мужчина. Он даже не поднял головы. Из-за двери кухни робко выглядывала хорошенькая светловолосая девочка.

Подобно тому, как мы рисуем в воображении образ героя книги, Мэдди всегда представляла, как выглядит ее мать. Она была слишком маленькой, чтобы ее помнить, а отец уничтожил все фотографии. Был ли образ матери рожден смутным полувоспоминанием, неясной тенью лица, склонившегося к ней, той, что поднимала ее из кроватки, подносила к груди? Увидит ли она в матери себя, как в зеркале, показывающем постаревшее отражение?

Женщина, стоявшая в дверях, конечно, не была тем образом, какой Мэдди хранила в памяти. От красоты, которой она славилась, почти ничего не осталось. У нее было измученное нищетой лицо. Плохие зубы. Растрепанные неухоженные волосы. На мгновение Мэдди засомневалась, туда ли попала.

– Я Мэдилейн, – произнесла она.

Мэдди не поцеловала мать. Она даже не знала, как ее называть. Слово «мама» прозвучало бы неуместно. Слишком много времени прошло. Они были совсем чужими.

– Здравствуй, милая, – с явным бостонским выговором ответила мать. – Заходи.

У каждой истории две стороны. Женщины сидели в кухне, прихлебывая кофе в картонных стаканчиках, который принесла Мэдди. Не было ни обвинений, ни показных чувств, ни слез. С обеих сторон. Как вернуться почти на два десятилетия? Никак. Но Мэдди ясно понимала, что ее мать страдала все это время. Они неловко беседовали о том, что изучает Мэдди; о ее брате Джонни; даже, очень осторожно, о ее отце.

– Он был такой красивый, – заметила мать. – Никто перед ним не мог устоять.

Почему она ушла? Моей вины в этом нет, ответила мать. У них на руках были все козыри. Что я могла? Пожилая женщина невесело улыбнулась. Улыбкой заключенного, отбывающего пожизненный срок. Столько лет прошло.

Это было невыносимо. Через час Мэдди придумала повод, чтобы уйти. Прощаясь, они обнялись. О том, чтобы увидеться снова, разговора не было.

Когда Мэдди вернулась в свою комнату, я спросил ее, чего она ожидала? Неужели надеялась, что они со слезами помирятся? Упадут друг другу в объятия после девятнадцати лет разлуки?

– Это был кошмар, – вздохнула она. – Ты представить не можешь.

– Сочувствую.

– Дело даже не в том, что она бедно живет. Просто я всю жизнь так себя жалела. Думала, какое она чудовище, раз отказалась от меня. А все было совсем не так.

– Ты о чем?

– Она этого не сказала прямо, но я осознала, что настоящая жертва в этой истории она, а не я. И вдруг поняла, какая я дрянь, что все эти годы думала о ней плохо. Я всегда ненавидела ее за то, что она меня бросила, за то, что из-за нее я осталась без мамы. Но это они заставили ее уйти. Они ей угрожали. Разве у нее был выбор? У них были деньги, юристы, полиция. А у нее – ничего. Мы сломали ей жизнь.

– Мы? Ты-то тут при чем?

Она подумала.

– Я ни при чем. Но и я тоже. Это все из-за меня. Бабушка не хотела, чтобы мама меня растила. Она была не той породы. Мне заявили, будто она сошла с ума. Что ей надо было в психушку. Поэтому она и ушла. Но это неправда. Ей они сказали, что ее арестуют, если она попытается найти меня. Уничтожат ее братьев. Они ей лгали. Они лгали мне.

Мэдди плакала. Я редко видел ее в слезах. Это меня испугало. Я вспомнил ее бабушку: внушительная пожилая вдова приводила меня в ужас, когда я был маленьким, но всем сердцем любила Мэдди. Ее отец – очаровательное чудовище, замечательный спортсмен, побивший почти все рекорды клуба – в то время был еще жив, недавно развелся с третьей женой. Он был единственным родителем, которого Мэдди знала. Она не позволяла дурно отзываться о нем, даже когда он переходил все границы, – хотела в него верить, чувствуя, что ложный бог лучше, чем никакого.

Вскоре Мэдди встретила Гарри и больше не оглядывалась на прошлое. Теперь он стал ее семьей. Все должно было пойти лучше. Они не торопились с заведением ребенка. Она не была готова делить Гарри с кем-то еще. Я был с ними в день, когда родился Джонни. Во всем ощущалось движение прочь от того, что Мэдди знала прежде, к чему-то лучшему, светлому. Я так гордился ею, я и сейчас горжусь.

Зачем я об этом рассказываю? Неужели и так не ясно? Годами меня считали асексуалом или геем. Я не был ни тем ни другим. Не женился потому, что уже был влюблен. Мэдди была первой и единственной женщиной, которую я любил. Я пробовал сблизиться с другими, но ни одна женщина не была так добра, как она, не обладала ее характером, ее силой. Я был испорчен с ранней юности. Но поймите, эта любовь не была эгоистичной. Когда она познакомилась с Гарри, я все понял. Они идеальная пара. Я был тогда уже достаточно взрослым, знал о своих недостатках и понимал, что ей нужен кто-то вроде него. Сильный. Верный. Тот, кто возьмет Мэдди на руки и защитит. Я являлся наперсником, товарищем и свел себя до этой роли, потому что так ей было лучше.

Однажды я попытался. Мы были подростками, лет пятнадцати, и как-то ночью, когда мы опять сбежали из дома, я попытался поцеловать ее. Но она засмеялась.

– Ты чего?

– Я тебя люблю, – сказал я, живое воплощение подростковых терзаний.

Мы находились на пляже. Выбрались на очередную ночную прогулку. Я принес зефир и бутылку вина, которую стащил из винного погреба родителей. Целую неделю набирался смелости. Нет, всю жизнь.

Мэдди молчала. Казалось, это длится вечность. Потом она сказала мне, что я – ее лучший друг, а в каком-то смысле и единственный. Ей не нужен парень. Необходим друг. К тому времени у нее уже оформилась грудь. Она была, как бы это сказать поделикатнее, восхитительно большой. На удивление. Я умирал от желания ее потрогать. Но Мэдди ее ненавидела.

– Чувствую себя уродом, – вздыхала она.

Она уже была потрясающе красива, и я не один так думал.

Несмотря на то, что время Мэдди предпочитала проводить со мной, в ее жизни возникали другие мужчины. Остановить их было невозможно. Они окружали ее, но ей не было до них дела. Появился один испанский мальчик, с которым она познакомилась в Швейцарии, но, думаю, то был в большей степени эксперимент. Желание узнать, как это бывает. Это длилось недолго. Мы никогда это не обсуждали в подробностях. Я его ненавидел, хотя мы никогда не встречались. Гонсало или Фелипе. Я даже не помню его имени, хотя он стал моим врагом, когда она мне о нем рассказала, и я не понимал, что она в нем нашла.

Но я понял Гарри. Он был именно таким мужчиной, какого Мэдди должна была полюбить, и она его полюбила. Красивый, уверенный в себе, талантливый, добрый – и он ее любил. Он был тем, кто ей нужен, и я – вечный евнух, верный друг – знал, что она счастлива. Утешение горькое, но его хватало.

7

Я вижу их в номере отеля. Гарри и Клэр. Меня там нет, но я представляю это. Тяжелые шторы задернуты. Комната тонет в пурпурном сумраке, однако предметы различимы. Лепной потолок футов в двадцать высотой. Здесь ночевали королевы и кинозвезды. Середина дня, но погода отвратительна. Шумят машины. Мимо проносятся курьеры на мотоциклах. Стоят такси, ожидающие клиентов. В холле, в витринах за пуленепробиваемым стеклом мерцают бриллиантовые ожерелья, а хорошо откормленные банкиры возвращаются с ланча.

Они в кровати, занимаются любовью. Поспешно, отчаянно, как ест умирающий от голода на пиру. Клэр даже не сняла туфли и блузку. Чемоданы там, где их поставил носильщик. Бутылка шампанского от отеля стоит нетронутая в потеющем ведерке со льдом. Только первобытные звуки. Плоть, шлепающая о плоть, рычание усилия, стон удовольствия. Половины целого соединились. Амулет, ключ от королевства. В мире больше ничего не существует.

Потом Клэр говорит Гарри, что это было хорошо как никогда. Она обнимает его, у нее прохладные руки.

– Да, – утомленно улыбается она. – О боже, да.

Он дает ей поспать, она устала из-за долгого перелета и смены часовых поясов. У него время прежнее. Гарри одевается и выскальзывает из номера, тихо закрывая за собой дверь. Лифт не вызывает, идет вниз пешком по покрытой ковром лестнице. Кивает администратору на ресепшене и швейцару, те вежливо улыбаются ему в ответ. Они его не знают. Гарри не был здесь много лет. Ему еще предстоит произвести впечатление. Они принимают его пальто, его ботинки. Он дает хорошие чаевые? Они запомнят, как его зовут, одарят его своими знаниями, связями, перед ним откроются двери. Если мало дать на чай, мсье обнаружит, что столика не найти, а билетов, к несчастью, нет. Простые отношения, самые простые.

Гарри волнует анонимность, она окутывает его, как защитный покров. Он идет по рю де Кастильоне в сторону Риволи, к колоннаде, мимо кафе и магазинов для туристов. Вдали виднеются голые деревья Тюильри, бурый газон, пустые скамьи. Он осторожно переходит пляс де ля Конкорд и направляется к Сене. Это не настоящий Париж – не Париж студентов, худых, как нож, алжирцев, старушек, подкармливающих бездомных котов. Дешевых лавочек, профсоюзов и улиц, названных в честь давно забытых побед. Это не Франция рабочих людей, обедающих дома, Франция рынков и плохой обуви. Это Париж для гостей, Париж богатых, дипломатов и тех, кто на них работает. Фасад, но он все-таки хорош.