Читаем без скачивания Мистериум. Полночь дизельпанка (сборник) - Юрий Бурносов

– Уходи, солдат, – перебил дед. – Уходи ты из нашей деревни, беги подальше и не оглядывайся. У нас, кто мог, все ушли. Побросали хозяйство, сбежали.

– А вы чего остались?

– А некуда нам бежать, разве только в чистое поле или в лес – но там еще страшней.

– И от чего бежите?

– От смерти, солдат.

– Так ведь от нее не убежишь… Ты бы пустил меня в дом, отец. О беде вашей рассказал бы. Глядишь, и придумали бы чего…

– Пусти его, батя, – шагнув из темных сеней, сказал изможденный мужчина. Из-за его плеча выглядывала заплаканная женщина. За подол ее платья держались двое детей – мальчик и девочка, погодки.

– Некуда, значит, вам идти, – тихо сказал солдат и покачал головой. – Эх, мать…

Блюдо вареной картошки с постным маслом, резаный кольцами лук, пареная морковь, ломоть хлеба и домашний квас из подполья – вот и все угощение.

Собравшаяся у стола семья смотрела, как трапезничает солдат – словно службу служит: всякое движение точное, каждый столовый инструмент при деле и на месте, ни крошки мимо рта не упадет, ни капли не капнет.

– Ну и что тут у вас творится? – спросил гость, управившись с половиной трапезы и ко второй половине примеряясь.

– Упырь у нас бродит, вот чего, – сказал, хмурясь, дед.

– Понятное дело, – кивнул солдат, ничуть не удивившись ответу. – А как зовут-то его?

– Кого? – не понял хозяин.

– Упыря, конечно. Жил, небось, у вас в деревне мужичок тихий да одинокий и помер незаметно. Вы хоронить его собрались, может, и закопали уже, как вдруг гроза случилась, после которой покойник и пропал. Так?

– Так, – кивнул дед, недоверчиво слушая солдата и словно какую подлость от него ожидая.

– А потом этот мужичок стал к вам приходить и в избы стучать. Так?

– Так!

– В чью избу постучит, там покойник. По всей деревне прошел. От дома к дому. Теперь вот ваша очередь.

– Откуда знаешь, солдат? – Дед медленно встал, за берданкой потянулся.

– Так понятное дело, – спокойно повторил солдат. – Кладбище ваше видел, могилы свежие. Пока сюда шел, по сторонам глядел, кумекал.

– А как нам от напасти этой спастись, знаешь?

– Убить упыря, да и дело с концом… – Солдат положил в рот последние крохи, встал, за котомку свою взялся. – Ну так что, добрые люди, – найдется ли для меня работа?

Времени у них оставалось не много: день да вечер – так сказал солдат. Он никуда не ушел – не отпустили его, но и за дело взяться не позволили: дед велел обождать, чтобы все обговорить с соседями. Уж две делегации приходили, смотрели на чужого гостя, расположившегося в горнице.

– А ну обманет? – опасался дед Андрей, три дня тому назад схоронивший среднего сына и теперь отчего-то думавший, что остальных его родственников упырь не тронет.

– А плата какая? – волновалась молодуха Анна Шаманова. – Чего он взамен-то хочет?

Плату солдат запросил скромную: пятую часть серебра и золота от того, что есть во всей деревне. А много ли в деревне ценного металла? Ну крестики у кого-то припрятаны, ну старые монеты кто-то сберег, ну помещичья посуда в чьем-то хозяйстве сохранилась. Поди попробуй все учти! Не станет же солдат в каждый двор ходить, в каждом доме шариться, подсчитывая, что ему недодали.

– Ну вот положу я ему подстаканник, – шептал дед, провожая гостей к воротам. – Ну пару золоченых окладов снимем. Наберем, чай, нужную часть…

Утро кончилось – кончились и совещания. Пришла в горницу делегация – сразу тесно стало, душно; в доме яблоку негде упасть.

– Ладно, солдат, – сказал дед, – есть у нас для тебя работа. И плату соберем.

– Глядите не обманите, – погрозил пальцем солдат – в шутку ли, взаправду ли. – А то бы хуже не вышло. Я ведь золото не для себя собираю. Должок на мне большой – вот и приходится по деревням бродить.

К обеду порешили все остальное – и золото нашли, и серебро, показали солдату, а потом спрятали от него клад под печку: сначала, мол, работа, потом оплата (подстаканник серебряный, оклад золотой, подсвечник, две барские ложки, сережка и тонкая цепочка).

– Помощь нужна какая? – спросил дед, готовый, если надо, свою берданку отдать.

– Не нужно, – ответил солдат. – Сам все сделаю. Вы только не мешайте.

Весь день просидел солдат в чулане: точил что-то, строгал, постукивал. Старик пару раз заглядывал к нему, звал к столу, да и уходил, не дождавшись ответа.

К вечеру работа была закончена. Выволок солдат из каморки тяжелое чучело, посадил его перед дверью, березовые руки на липовых коленях пристроил, резное лицо к окну поворотил, соломенные волосы пригладил – в сумерках и не разглядишь, что в сенях не человек сидит, а деревянный болван.

– Зачем это? – недоверчиво спросил старик, оглядывая жуткое чучело, стерегущее вход.

– Положено так, – ответил солдат. – Теперь его оживить надо.

– Оживить? – ужаснулся дед.

– Ну, как бы… Сердце ему нужно… Принесите петуха!

За птицей отправили женщину. Вернулась она через несколько минут, принесла не петуха, а курицу, зажав ее подмышкой. Осиновая колода, что заменяла болвану туловище, была продолблена насквозь – вот в эту дыру солдат и сунул одуревшую от страха несушку, а чтобы та не выбралась, обернул колоду холстиной и обвязал веревкой.

– Уж не колдун ли ты? – спросил дед, мрачно глядя на манипуляции гостя.

– Может, и колдун, – пожал тот плечами. – Поди теперь разбери – время-то странное, непонятное.

– И где ты всему этому выучился?

– А на войне и выучился.

– Это на какой же?

– Просто так спрашиваешь? – нахмурился солдат. – Или на самом деле знать хочешь?

Что-то нехорошее мелькнуло в его взгляде, недоброе, страшное. Старик испугался, отвел глаза.

– Мы уже прорвали оборону и шли на Выборг, – сказал солдат, – как вдруг вокруг мертвецы начали вставать. Все солдаты, которых мы убили, поднялись и набросились на нас, только теперь пули им были нипочем. И те наши, кто погибал, тоже вставали и дрались уже на их стороне. Эх, мать, ну и страху мы тогда натерпелись! Драпали так, что штаны теряли. Из боя ушли, думали, выжили. А вот хрен! Чертовы финны! У них в каждой деревеньке, в каждом хуторке мертвецы прятались. Я два года выбирался из тех мест – и сам сейчас не верю, что выбрался. Два года я жил среди мертвецов! Проклятый Маннергейм превратил половину своей страны в ад, лишь бы она не досталась Советам… Говорят, он плохо кончил – сошел с ума и превратился в какую-то морскую тварь, скользкую, как сопля. А его мертвецы так и служат ему – и тем, кто его таким сделал… Эх, мать…

Старик мало что понял из сказанного, но выяснять побоялся.

– Я видел это много раз в финских деревнях и на границе, – продолжал солдат, глядя в окно и качая головой. – Сначала всегда появляется один мертвец из местных. Его называют вербовщиком – он ходит от дома к дому и несет смерть. Если его не остановить, он отправит на кладбище всю деревню. А потом появляется другой мертвец – его зовут поводырем…

– Прекрати это, – прошептал старик, закрывая ладонями уши. – Прошу – прекрати…

Ночью солдат вышел на улицу, глянул на звездное небо, прислушался и сразу определил, откуда ждать страшного гостя, – в северной стороне такая тишь стояла, что казалось, будто нет там ничего: ни бессонных пичуг, ни травы с деревьями, ни насекомых – только черный бездонный провал прямо в звездный космос, в вечный безмолвный вакуум, в другой мир.

– Эх, мать, – выдохнул солдат и поежился.

Он вернулся в дом, оставив дверь открытой. Заглянул в комнату, где на печи и полатях спрятались хозяева – все восемь человек. Задул лампадку, отвернул к стене икону, тихо перешел в сени, где сидел деревянный болван с живым куриным сердцем внутри, и начал доставать из торбы странные предметы: камень, похожий на череп, изогнутый медный нож, костяной рог, железный крюк. Разложив все свое имущество, солдат куском мела нарисовал какие-то знаки на стенах, начертил рассыпающей головешкой несколько символов на пороге и опустился на колени перед самым входом. В правой руке он держал нож, в левой – крюк.

Солдат был совершенно спокоен – дело свое он знал хорошо, а смерти давно не боялся.

У него еще оставалось немного времени – он чувствовал это. Вербовщик сейчас был далеко – прятался где-то на окраине, в какой-нибудь сырой яме, или на илистом дне пруда, или даже в болоте, где полно пиявок, лягушек и червей. Вербовщик набирался силы – той непонятной чужеродной силы, что возвращала к жизни покойников и убивала живых.

– Николай, – тихо позвал солдат и взял в руки маленький бубен, испещренный узорами – возможно, письменами на нечеловеческом языке.

Он почувствовал, что где-то в северной стороне словно вздрогнуло что-то – холодное, скользкое и мертвое.

– Николай, – повторил солдат чуть громче и один раз ударил пальцами по сухой натянутой коже. – Иди к нам. Иди сюда.

Тишина давила на уши. Темнота обжигала глаза.