Читаем без скачивания Широкое течение - Александр Андреев

— Вот видишь… — говорил Володя, ведя бригаду к начальнику. — Я был уверен, что выйдет. А ты боялся…

Выйдя из-за стола, Костромин стремительно приблизился к Антону, схватил его за плечи, встряхнул и сказал отрывисто:

— Вы сделали большое дело. Даже Полутенину и Дарьину не удавалось давать такую высокую выработку этой детали… О работе бригады я доложу директору завода.

Ребята стояли в ряд и переглядывались; Гришоня толкал в бок Сарафанова, который горделиво и картинно выпрямился, как должное, милостиво принимая похвалы начальника; Антон, покраснев, смущенно опустил голову. Настя как впилась глазами в начальника, так и замерла от значительности и торжественности момента.

Костромин, распахнув халат и сунув руки в карманы пиджака, выдержал паузу, потом левая бровь его сердито поползла к виску, взгляд темных неподвижных глаз сделался строгим, голос прозвучал властно и требовательно:

— Но запомните: рекорд ваш не стоит и ломаного гроша! — он передохнул и повторил: — Да, не стоит!.. Если он останется голым рекордом. Нам такие рекорды не нужны — время для них прошло. Теперь известно, что при нашей технике можно давать более высокую выработку. — Он отступил, окинул взглядом примолкших ребят и продолжал: — Если вы сумели взлететь, то будьте любезны удержаться на этом уровне. Сами поднялись и других тяните. Вот как встает вопрос сейчас. Тогда вам хвала и честь! И ваше сегодняшнее достижение я рассматриваю как заявку на такую же отличную повседневную работу.

Костромин круто повернулся, прошел и сел за стол, вытянул руки перед собой, неожиданно усмехнулся:

— Правильно я говорю, Володя?

— Конечно, Леонид Гордеевич, — отозвался Володя.

— А что скажет бригадир? — Костромин взглянул на Антона испытующе и решительно.

Антон в затруднении шмыгнул носом, покосился на товарищей и промолвил кратко:

— Посмотрим. — И скомандовал своим: — Пошли мыться!

Но Гришоне не терпелось высказаться, он вполголоса спросил Антона:

— Чего ты молчишь? Заверь его: сделаем, мол… — Повернулся и громко оповестил: — Не тужите, товарищ начальник, мы удержимся на этой высоте.

Сарафанов грубовато подтолкнул его к двери:

— Иди, оратор, на ноги наступлю.

Через два дня бригада Карнилина выдала тысячу семьдесят поковок, затем тысячу сто.

В заводской газете напечатали снимок бригады: Антон выглядел растерянным; из-за плеча его высовывалась бойкая и пронырливая мордочка Гришони Курёнкова; закинув клещи на плечо, Сарафанов возвышался над всеми надменный и свирепый; Настя крепко вцепилась в его рукав и казалась испуганной.

В перерыв Гришоня, разворачивая газету, потешался, смешил Настю:

— Гляди, у Сарафанова вид, как у Соловья-разбойника: сейчас свистнет и пойдет махать своей дубиной…

Илья бухал, как в бочку:

— Зато сразу видно, что кузнец, а не фитюлька какая-нибудь, вроде тебя.

— А бригадир красную девицу изображает, скромничает… Оч-чень интересно! — не унимался Гришоня.

Таня Оленина, проходя мимо, через плечо Гришони заглянула в газету на фотографию.

— Смешные какие… — сказала она, и Антон встретился с ее глазами, большими и темными; в них было что-то загадочное, влекущее…

Последнее время Антон все чаще и чаще встречал Таню Оленину — в цехе, во Дворце культуры, на катке, в комсомольском бюро. Она непрошенно вторгалась в его воображение, заслоняя собой образ другой девушки. Немой и строгий взгляд ее глубоких темных глаз тревожил его. Он много раз слышал ее низкий и певучий голос, но разговаривать с ней наедине ему не приходилось.

Однажды в февральский вьюжный вечер Антон с Безводовым сговорились идти в бассейн. Гришоня увязался за ними.

— Сиди дома, еще утонешь, — сказал Антон.

— Вытащите, небось, если ко дну пойду, — ответил Гришоня.

В купальном зале было тепло и влажно, пахло паром, отовсюду слышались всплески воды, голоса гулко и трескуче отдавались в пустых углах. Свет электрических ламп пронизывал воду до самого дна, разлинованного широкими полосами. На поверхности покачивались головы купающихся.

Оставшись в плавках, Антон подошел к краю бассейна. Рядом с ним топтался Гришоня в длинных, до колеи, трусиках, похожих на юбочку. Володя побежал на вышку.

Там, под самым потолком, на краю площадки стояла стройная девушка в синем купальнике и резиновой шапочке. Вот она, чуть присев, бесстрашно оттолкнулась, распластав руки, птицей мелькнула в воздухе и канула в глубину, взметнув снопы брызг. У Антона чуть дрогнуло сердце, а Гришоня прошептал в восхищении:

— Эх, как пикирует!..

Через мгновение девушка упруго взлетела над водой. Антон с радостным удивлением узнал в ней Таню Оленину. Она подплыла к ним, засмеялась; голова в этой шапочке казалась детски маленькой, забавной.

— Плавать не умеете? — крикнула она задорно. — Я научу вас, прыгайте!

Сквозь прозрачную толику воды видно было, как шевелились ее ноги и руки. Антон невольно улыбнулся и напомнил, как всем известное:

— Я на Волге вырос…

— Помогите мне вылезти, — попросила Таня. Антон, наклонившись, протянул ей руку; она схватилась за нее обеими руками и с неожиданной ловкостью опрокинула его в воду. Гришоня кинулся за ними, смешно забарахтался. Антон вынырнул, отбросил с лица липкие пряди волос, взглянул в ее влажные, дразнящие глаза со светлыми капельками на ресницах, на вздрагивающие ноздри.

— Ах, вы так со мной!..

— Испугались?

Антон приготовился наказать ее за коварство, но в это время с вышки послышался возглас Володи Безводова перед прыжком. Воспользовавшись заминкой, Таня нырнула и всплыла далеко от него, затерялась среди купающихся.

Антон ощутил необычайный прилив сил. Он буйствовал, пенил воду, подныривал под Гришоню, шумно фыркая, отдуваясь, ухая, возил его на себе, пока не угомонился. Гришоня сочно похлопывал его по лопаткам. Отдыхая, Антон искал и не находил взглядом Таню.

…Вскоре случай свел их у молота.

Антону пришла интересная мысль об изменении и упрощении штампа. Антипову он ничего не сказал, — еще иронизировать начнет! — а пошел к старшему технологу Елизавете Дмитриевне Фирсоновой, объяснил ей. Она одобрила, помогла ему разработать чертеж, оформить предложение.

Оно попало к Семиёнову. Иван Матвеевич долго рассматривал чертеж, читал объяснения; потом он позвал к себе Таню Оленину.

— Взгляните, Карнилин предложением разразился, — сказал он, улыбаясь, и прибавил негромко: — Оказывается, он не только похищать девчонок мастер…

— Ну и как? Интересно? — спросила Таня, заглянув в чертежик, и смутилась оттого, что сделала это слишком поспешно, как будто даже с волнением.

— Ничего, ничего, — ответил старший конструктор поощрительно. — Не слишком густо, но любопытно. Для первого раза сойдет… Вам придется изготовить чертежи, Татьяна Ивановна. Пожалуйста… — Иван Матвеевич передал ей листки.

Таня поймала себя на том, что, читая это предложение, она невольно думала о его авторе, отчетливо представляя, как он думал над каждым изгибом ручья, как писал строчки крупными, почти печатными буквами, и покраснела от смущения, усмехнулась сама себе.

Когда новые штампы были готовы и их поставили на молот, Таня пришла проверить, как они работают.

Антон злился: ковка не клеилась, сталь надоедливо вязла в ручьях, выводя кузнеца из терпения; от этого и молот как будто стал неузнаваемо тяжелым, непослушным, а удары «бабы» — странными, неверными; как нарочно, сквозь сальник цилиндра просачивалась горячая вода и при каждом взмахе брызгала на лицо штамповщика, а попадая на раскаленные штампы и поковки, шипела и испарялась. Антон никак не мог приноровиться, свирепел от досады и бессилия.

Понаблюдав немного, Таня спросила кузнеца, как идет штамповка. Антон сердито крикнул ей, будто она была виновата во всем:

— Не видите — как? Плохо! Ни к чорту не годится! Что вы там сделали со штампом — не знаю! Испортили совсем. Конструкторы!.. Чему вас только учили…

Таня строго выпрямилась — руки в карманах халата, плечи приподняты. Она смерила Антона холодным и презрительным взглядом, ничего не сказала, повернулась и пошла прочь, отчужденная и непримиримая.

Опомнившись, Антон хотел вернуть ее, чтобы оправдаться. Но пестрая косынка женщины, мелькнув вдалеке, скрылась, заслоненная вращающимися маховиками прессов, багровыми полотнищами вспышек. И весь день парня терзало раскаяние…

Позже, зайдя с Алексеем Кузьмичем к Фирсоновым, он увидел Таню, как и в первый раз, с ногами сидящую на диване; так же горела одна настольная лампа; Елизавета Дмитриевна укладывала сына, который, услышав, что пришел отец, не хотел засыпать, капризничал. Елизавета Дмитриевна вышла из детской и сказала мужу: