Читаем без скачивания Ирландские предания - Джеймс Стивенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что там такое? — спросил Финн и ринулся со своими товарищами к тому месту, откуда доносился этот шум.
— Они сцепились со всеми псами фениев! — воскликнул вожак. Так и было. Пять матерых псов встали в круг и сражались сразу с сотней собак. Они были свирепы и страшны, и каждый удар их острых зубов нес беду для пса, его получившего. И сражались они не молча, как это было у них в обычае и как они были приучены; после каждой атаки поднимали они свои огромные морды вверх, и громко, настойчиво и тревожно звали своего хозяина.
— Они зовут меня! — проревел Финн.
С этими словами он помчался так, как бегал до того только раз, и люди, бывшие рядом с ним, полетели так, как не бежали ни разу в жизни. Они подбежали к лощине на склоне холма и увидали, как пять здоровущих гончих псов стоят кругом, отгоняя других собак, а внутри круга стоит мальчонка. У него были длинные красивые волосы, и был он наг. И не страшила его ни дикая схватка, ни гончие псы. Он не смотрел на собак, а глядел, словно юный принц, на Финна и его дружину, которая мчалась к нему, разгоняя свору остриями своих копий. Когда свара стихла, Бран и Школан с визгом подбежали к мальцу и начали лизать ему руки.
— Никогда они так не делали, — сказал кто-то. — Что за нового хозяина они себе выискали?
Финн наклонился к малышу.
— Скажи мне, мой маленький принц и сердце мое, как тебя зовут, как ты попал в середину охотничьей своры и почему ты голый?
Однако малыш не понимал языка мужей Ирландии. Он вложил свою ручку в ладонь Финна, и вождю показалось, будто эта маленькая ручка легла ему прямо на сердце. Он поднял мальчишку на свое огромное плечо.
— Мы кое-что словили на этой охоте, — сказал он Кельте Мак-Ронану. — И мы должны принести это сокровище домой. Ты станешь одним из фениев, мой дорогой, — крикнул он, глянув вверх.
Малыш посмотрел на него сверху вниз, и от благородного доверия и бесстрашия в этом взгляде сердце Финна растаяло.
— Ты мой олененок! — молвил он.
И вспомнил он ту саму лань, и, поставив малыша себе меж коленей, пристально и долго всматривался в него.
— Уверен, этот тот же взгляд, — сказал он своему встрепенувшемуся сердцу. — У него глаза Сейв.
Горе разом излилось из его сердца, и радость вскипела в нем единой волной. Вернулся он в лагерь, напевая, и люди снова увидели в нем своего почти позабытого веселого предводителя.
Когда-то Финн не мог разлучиться с Сейв, так и теперь его нельзя было разлучить с этим мальчуганом. Для него он придумал тысячу имен, одно нежнее другого. Он называл его «мой олешек», «мое сердечко», «мое тайное маленькое сокровище», или же «моя песенка», «моя цветущая веточка», «кладезь моего сердце» и «душа моя». Псы, как и Финн, также были без ума от мальчишки. Он мог преспокойно усесться посреди стаи, которая любого другого разорвала бы на куски, а причина была в том, что Бран и Школан со своими тремя щенками все время следовали за ним, словно тени. Когда он был среди других псов, эти пятеро всегда были рядом, и поистине жестоки были их взгляды, которые они обращали на соседей своих, когда те подходили слишком близко или не проявляли должного смирения. Они гоняли стаю по одному или все вместе, пока все гончие на псарнях фениев не усвоили, что этот мальчуган был их повелителем и что в мире нет ничего более драгоценного, чем он сам.
Вскоре пять матерых гончих смогли отказаться от этой своей опеки, таким полным было признание их юного господина. Однако они не отступились, ибо не просто любовь давали они ребенку, а обожание.
Вероятно, даже сам Финн был смущен их слишком тесной опекой. Он мог бы прикрикнуть на своих собак, если бы хотел это сделать, но он и не помышлял об этом; да и сам мальчишка мог бы одернуть его, если бы Финн осмелился так поступить. Ибо таковы были у Финна привязанности: сначала малыш; затем Бран и Школан со своими тремя щенками; затем Кельте Мак-Ронан и далее все прочие после благородных. Он любил их всех, но его привязанности имели очередность. Шип, вонзившийся в ногу Брана, вонзался и в ногу Финна. Все знали об этом, и не было ни одного воителя, который бы с сожалением не признавал, что для его любовей была своя причина.
Мало-помалу мальчик стал понимать их речь, научился говорить и наконец смог рассказать свою историю Финну.
В этой повести было много пробелов, ведь у малышей нетвердая память. Случившееся стареет за день, и ночь его хоронит. Новые воспоминания напирают на старые, и нужно учиться не только помнить, но и забывать. У малыша мгновенно началась яркая, запоминающаяся и совершенно новая жизнь, так что его свежие воспоминания смешивались с прошлым и затмевали его, поэтому он не мог быть вполне уверен, произошло ли то, о чем он рассказал, в этом мире или в том мире, который он покинул.
Раньше жил я, — начал он, — в просторном красивом месте. Там были холмы и долины, леса и ручьи, но в каком бы направлении я ни шел, я всегда возвращался к скале, такой высокой, что она, казалось, упиралась в небо, и такой прямой, что даже козе не пришло бы в голову на нее вскарабкаться.
— Я не знаю ни одного такого места, — задумчиво молвил Финн.
— В Ирландии нет такого, — сказал Кельте, — но у сидов такое место есть.
— Это верно, — заметил Финн.
— Летом я ел плоды и коренья, — продолжил мальчик, — а на зиму для меня оставляли еду в пещере.
— С тобой никого не было? — спросил Финн.
— Никто, кроме оленихи, которая любила меня и которую любил я.
— О боги! — воскликнул Финн в отчаянии. — Рассказывай дальше свою историю, сын мой.
— Частенько к нам приходил угрюмый, суровый человек и говорил с оленихой. Порой он говорил ласково, тихо и уговаривал, но порой снова и снова громко, резко кричал и гневался. Однако, что бы он ни говорил, олениха в страхе отскакивала от него, и в конце концов он неизменно в бешенстве покидал ее.
— Это Темный Маг из народа богов! — в отчаянии кликнул Финн.
— Именно так, душа моя, — согласился Кельте.
— В последний раз, когда я
