Читаем без скачивания Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни - Андрей Кокорев

Что мне могут сделать двое с кинжалами, если я имею хорошую шашку? — Яне допущу их к себе на расстояние трех шагов и перерублю им кинжалы. Чтобы ударить кинжалом, надо подойти к человеку на довольно близкое расстояние, а кто это допустит с шашкой. Шашка для полицейского чиновника незаменима. Помню, во время смутного периода, произошел у заводчика Забелина пожар, и на меня и двоих городовых напала толпа рабочих в 300 человек. Мы тогда отбились только благодаря шашкам — двоим нанесли рубленые раны и арестовали их, как зачинщиков. Читал я и про случай в Одессе, где толпа рабочих в числе 500 человек напала на патруль городовых в 20 человек и они на толпу ударили в шашки и не только отбили это нападение, но и рассеяли толпу, ранив до десяти человек. Вышеизложенные примеры сами говорят за себя и указывают на полную пригодность для полиции шашек».

По мнению сторонников шашки, надо не отменять ее, а наоборот — интенсивно учить личный состав пользоваться ею как эффективным средством обороны:

«Шашка — надежное и испытанное оружие и менять его на другое незачем. Наоборот, необходимо усилить обучение классных и нижних чинов владеть ею. Для этой цели было бы желательным в каждой команде иметь по одному нижнему чину-инструктору, ввести периодические занятия по определенной программе, приучая людей к вольному бою, устраивая, хотя бы раз в год, состязания на призы. Необходимо завести в командах фехтовальные принадлежности. Любители фехтования находятся, а средств на приобретение принадлежностей нет. Я, например, принадлежу к их числу, но заняться фехтованием по указанной выше причине не могу, а классным чинам очень и очень не вредно подзаняться фехтованием, а то мы опустились и действительно носим «селедку», а не шашку. Наука эта нетрудная, но очень полезная, развивающая силу и верность руки, ловкость, глазомер и находчивость и обеспечивающая победу над врагом». Кроме боевого использования, приведен аргумент эстетического характера: «Нужно оттенить также и то, что вооруженные тесаками полицейские будут иметь вид каких-то мясников, тогда как шашка выглядит скромнее и не шокирует обывателя, приглядевшегося к ней как к обычной принадлежности форменного платья».

Один из участников спора предложил вариант примирения обеих сторон, попутно попытавшись осчастливить регулировщиков уличного движения:

«Не лучше ли будет решить этот вопрос по примеру кавалерии, т. е. иметь и шашку, и тесак, укрепляя его при ножнах шашки. Явилась, скажем, необходимость людей отправить куда-нибудь лишь при коротком оружии — отстегнули тесаки от шашек, надели их на портупею и дело готово, а шашки, как ненужные на этот раз, остаются дома. Вместо тесака еще лучше было бы взять японский штык с железными ножнами, но немного его удлинить и сделать обоюдоострым с параллельными лезвиями, суживающимися к концу, а крестовины рукоятки устроить на особых, с пружинами, шалнерах (петлях). При нахождении тесака в ножнах при шашке крестовины эти будут пригибаться вплотную к рукоятке тесака, а когда тесак извлекается из ножен, то крестовины немедленно отходят на свои места, защелкиваются пружиной и самостоятельно закрыться не могут.

Этим же тесаком можно было бы заменить и жезл у тех постовых городовых, которые регулируют движение на улицах больших городов — блестящие никелированные ножны видны будут далеко, особенно если на конце ножен укрепить какой-нибудь блестящий шар с гербом города или установленной формы флажок, предположим, оранжевого цвета с белым номером поста; готов спорить, что это будет много приличнее и наряднее нынешнего деревянного жезла, напоминающего средневековую дубинку».

Немного разобравшись с оружием, которое получили полицейские в результате реформы, коснемся еще одной ее черты. Стремясь повысить личную ответственность стражей порядка, 16 августа 1859 г. правительство ввело ношение нагрудных номерных знаков для городовых унтер-офицеров и городских стражей. Объяснялось это тем, что: «При жалобах, приносимых полицейскому начальству, весьма трудно иногда отыскивать виновного по неясному указанию примет его».

То ли это обстоятельство в сочетании с общим ходом реформ, то ли возможность качественного отбора при пополнении штата (летом 1861 г. путем найма дополнительно было набрано 170 городовых унтер-офицеров), но перемена в поведении городских стражей была отмечена. Летописец московской жизни для обозначения обновленных полицейских даже использовал особое слово:

«Взгляните только на наших сержантвилей. Разве, в самом деле, они со своими ботфортами, красными шнурами, пистолетами и свистками то же, что блаженные памяти хожалые необразованного и неотесанного стиля!»

Чтобы отличать облагороженных реформой полицейских от прежних «рыцарей в сермяжной броне», журналисты еще пустили в оборот слово «полицианты».

Горожане, казалось бы, должны были только радоваться, что наконец-то появились вежливые полицейские, оставившие привычку немедленно подкреплять требования закона силой кулака. Тем не менее именно это новое качество полиции вызвало волну упреков. В книге «Суд и полиция» В. Я. Фукс отметил характерное для того времени явление: жалоб на «бессилие» (пассивность) полиции в обуздании правонарушителей было больше, чем на ее лихоимство. В обзоре «Езда по московским улицам» В. Ф. Одоевский, указав на то, что бесчисленные мелкие правонарушения остаются безнаказанными, призывал полицейских все-таки власть употребить:

«Полиция, должно отдать ей полную справедливость, в настоящее время сделалась весьма вежливою — так и следует; но то беда, что многие ее исполнители смешивают вежливость с неуместным снисхождением или послаблением; необходимо им убедиться, что вежливость вежливостью, а закон законом; что при виде беспорядка на улице, подвергающего опасности жизнь и здоровье проезжающих и проходящих, должно отложить в сторону всякое снисхождение и действовать законно, но, так сказать, беспощадно, «несмотря ни на какое лицо». Виноват — задержать и под суд».

Растерянность будочников и хожалых можно понять. Еще вчера они могли почти любого обывателя урезонить «наложением длани», а нынче им это строго-настрого запрещено. А как еще приструнить возомнившего о себе простолюдина, начальство пока не научило — само в растерянности. Характерную в этом отношении сцену описал А. П. Голицынский в рассказе «Черный день». Его герой, мелкий чиновник, переживая полосу неудач, не сдержался и съездил по зубам надерзившему ему мужику. Вместо того чтобы привычно утереться, крестьянин кликнул хожалого и потащил обидчика в часть. По дороге чиновник, готовый отдать последние деньги, стал упрашивать унтер-офицера уладить дело без составления протокола. Полицейский, сочувствуя всей душой, объясняет, почему бессилен помочь: «…нынче мужика нельзя запугать», а бить — не разрешается.

Полицейский уговаривает карманника:

— Сделайте милость, оставьте! Как-нибудь еще до начальства дойдет. Нынче этого не любят-с. (кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.)

Городовой: — Куда, приятель, куда? Вот погоди ужо!

Прохожий: — Оставьте его, оставьте! Laissez passer laissez faire (формула, выражающая начало невмешательства государственной власти в экономические отношения). (кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.)

В шляпе: — Скажите, где нынче бывают кулачные бои?

С усами: — Да только в селе Богородском на бале, а больше нигде не бывают. (кар. из журн. «Развлечение». 1866 г.)

В 1861 г. москвичи и жители Подмосковья получили от правительства еще один подарок — был упразднен Сводный казачий полк, входивший в состав полицейских сил. Сообщая об этом событии, журнал «Современная летопись» писал:

«Кому из москвичей не известно, что почти на каждом шагу древней столицы, где есть от полиции пост или где живет должностное, высшего разряда, лицо, можно встретить казака или нескольких казаков? Впрочем, казака везде и всюду можно встретить, не только в самой Москве, ной в окрестностях ее, во всех рощах, парках и т. д., и в уездах по всем квартирам исправников и становых, по многим селам и деревням, одним словом, по всему лицу Московской губернии». Казаки, служившие охраной и посыльными, были такой неотъемлемой деталью поездок обер-полицмейстеров по городу, что вошли в анекдоты. Например, профессор римского права Н. И. Крылов, рассказывая студентам о консуле, окруженном ликторами, для наглядности сравнивал его с обер-полицмейстером, сопровождаемым казаками с нагайками наготове. Визиты обер-полицмейстера И. Д. Лужина в дом графини Н. А. Орловой-Денисовой остряки называли «три казака». Пока влюбленный генерал наслаждался обществом своей пассии, во дворе особняка, на фронтоне которого был изображен донской казак (элемент графского герба), томились бездельем два уральских казака. Как ни странно, но в этой картине была даже некоторая аллегория пребывания казаков в Москве.