Читаем без скачивания Рука Москвы - записки начальника советской разведки - Леонид Шебаршин

Бонетти в своих рассуждениях не улавливает значения спокойствия базара, ему кажется, что власть терроризировала торговца и силой заставила торговать. Симбиоз купца и муллы, базара и мечети - одно из прочнейших явлений иранской общественной жизни.

Позади советского посольства расположились торговцы старьем подержанная мебель, тряпки, лампы, старый шкаф устало прислонился к высокой кирпичной стене, рядом с ним - колченогий стол. Встань на стол, заберись оттуда на шкаф, влезай на стену и смотри, что происходит на посольской территории, а хочешь - прыгай туда. Посол выходит из себя, требует в иранском МИДе убрать самсаров - старьевщиков. Давно сменился посол, мидовские чиновники сменились, а старые шкафы, лампы, аквариумы, чемоданы стоят и лежат у чинной, респектабельной посольской стены.

Пересекаем широкую улицу Фирдоуси. Дело непростое. Машин в Тегеране много, они мчат сплошным потоком, руководствуясь не правилами уличного движения, а слепым инстинктом выживания. Изредка проносится приземистый бронированный "мерседес" с темными стеклами, сопровождаемый вооруженной охраной на мотоциклах: едет местное духовно-политическое руководство. Пулей летит машина "скорой помощи". Вылетает из переулка и мчит зигзагами, запрыгивая на тротуары, проскакивая в немыслимо узкие зазоры между машинами, марсианская фигура в яйцевидном ярко-красном шлеме, выпуклых черных очках, перчатках с раструбами и мгновенно исчезает вдали - это мотоциклист на четырехцилиндровом японском чудище.

Мотоцикл - идеальное средство передвижения для террористов, его преимущества совершенно очевидны - маневренность, малая приметность, способность проскочить в такую щель, где не пройдет ни одна машина, высокая скорость. Исполнитель сидит на заднем сиденье, за спиной мотоциклиста, у него свободны обе руки. Гремит очередь из автомата или взрыв ручной гранаты, валится жертва бородой на асфальт, бегут переполошенные стражи исламской революции - "кто стрелял?!", "держи, лови!". Но держать и ловить некого. Свидетели не заметили ни номера мотоцикла, ни примет его седоков подскочили, на секунду приостановились, выстрелили и вихрем за угол. Растекается по серому тротуару лужица крови, огораживают ее мелкими камешками, кладут букетик тюльпанов или гвоздик, горестно декламируют: "Кровь победит меч - хун бар шамшир пируз аст!"

Но это происходит в другой день и в другом месте. Нам же удается без потерь перебраться через дорогу и выйти на улицу Манучехри. Я обещал показать Бонетти маленький, неизвестный ему книжный магазинчик, а он собирается оказать такую же услугу мне.

Манучехри - улица антикваров и менял. Загадка иранской революции: торговля золотом и иностранной валютой не подверглась никаким ограничениям. Курс валюты, разумеется, кризисный. Иранский риал обесценен, спрос на доллары, фунты, марки, йены растет. Зажиточная публика на всякий случай покидает страну. Это тоже иранская традиция - переждать тяжелые времена в Париже или Ницце в твердой уверенности, что все образуется. В прошлом именно так и происходило.

Менялы-сафары одеты аккуратно, на европейский манер. Перед каждым небольшой столик-лоток, с прозрачными стенками и стеклянной крышкой. На зеленом сукне солидно поблескивают золотые монеты и пластины. Торговля без обмана, в открытую, медяшку покупателю здесь не подсунут. Менялы смотрят на всю происходящую вокруг нелепицу без трепета, есть у них какой-то свой ангел-хранитель, берегущий и от бунтовщиков, и от властей. Кажется несведущему, воспитанному в другой традиции иностранцу, что вот-вот взревут мотоциклы, зазвенят разбитые лотки и витрины, налетевшие молодчики соберут сокровища в кожаные мешки, пока их сообщники держат под дулом автоматов перепуганных, дрожащих менял и случайных прохожих. Или же, думается чужестранцу, появятся строгие бородатые молодые люди, тоже с автоматами, вежливо, но твердо попросят спекулянтов-менял проследовать в автофургон с решетками на окошечках, а лотки опечатают и бережно перенесут в надежные места для составления описи. Ошибка, ошибка! Плохо знаете Иран! Исчезают товары, исчезают люди, жизнь становится суше, тяжелее, тревожнее, но золото поблескивает на зеленом сукне, и радугой переливаются вееры банкнот на перекрестке улиц Фирдоуси и Манучехри, напротив парадного въезда в английское посольство.

Во всем этом для иностранного наблюдателя есть какая-то беспокоящая неувязка. Идет ожесточенная борьба, по существу гражданская война. Позиции комбатантов не обозначены на карте, не роются окопы, не захватываются населенные пункты. (Хотя и такие вещи случались в Прикаспии, в горах Мазандарана, где противники хомейнистов на два-три дня освобождали городок Амоль.) Это ползучая война, подземный пожар, языки пламени которого могут вырваться на поверхность в любое время и в любом месте. Население вооружено. Старая криминальная полиция, жандармерия получают жалованье, но ни в какие дела не ввязываются - слишком много властей, каждый мулла может обвинить честного полицейского в антиисламских действиях. Ходят чиновники на работу, посмеиваются и горюют над всеобщим помешательством, ставят печати и штампы, если это требуется, ждут лучших времен. Стражи революции уголовной преступностью не занимаются. Исламские комитеты блюдут порядок в своих кварталах - мохалла, искореняют крамолу. Ни опыта, ни квалификации для борьбы с грабителями у них нет. Все компоненты вроде бы налицо - смута, слабая и разобщенная власть, богатые купцы, оружие у каждого. Должны быть налеты, грабежи, разбойные нападения, должны появиться свои иранские Япончики и Диллинджеры. Возможно, изменяет память, но за все послереволюционные годы в Иране был ограблен один периферийный банк и предпринята неудачная попытка налета на банк в Тегеране. Ворвались два вооруженных юноши в банк и потребовали деньги. То ли вид у них был не слишком решительный, то ли привыкли тегеранцы к оружию, но служащие затеяли с ними переговоры и ухитрились вызвать стражей. Отбивались налетчики, пока патроны не кончились, и сдались.

У перса нет склонности к применению насилия в целях наживы. Это явление было подмечено нашими соотечественниками еще во времена первой иранской революции в начале века. Я с удовольствием привожу своему спутнику заученную цитату из книги К. Смирнова, изданной в 1916 году в Тифлисе: "Жители Персии понятия не имеют об экспроприациях, и даже случаи воровства редки. Купец везет из банка несколько мешков с серебряной монетой и может быть спокоен, что его никто не тронет. ...Нет властей, нет законов, а между тем случаи убийств, грабежей и других крупных правонарушений, не считая колоссальных мошенничеств, чрезвычайно редки... Кроме некоторых острых моментов, когда безумствовали солдаты и всадники, в столице все время было совершенно спокойно и безопасно, несмотря на полное отсутствие ночных сторожей и тому подобное... В Европе и без всякой революции в самое спокойное время в городах гораздо больше убийств, разбоев, грабежей и тому подобных случаев, чем было в Персии в разгар революции".

Времена изменились, гибнут десятки и сотни людей каждодневно, но грабежей и разбоев, как и в начале века, практически нет.

Рядом с конторами менял по улицам Фирдоуси и Манучехри ковровые и антикварные магазины. Туда мы не заходим. Западные дипломаты для покупки персидских ковров и прочих редкостей пользуются услугами надежных частных посредников. В первые месяцы исламской власти распродавалось на аукционах имущество шахской семьи, за бесценок приобретали власть имущие и ковры, и картины, и люстры, приобретали сами, позволяли делать это своим знакомым и родственникам. Один делец за четыреста долларов купил скрипку Страдивари и продал ее в Нью-Йорке за полтора миллиона. Воспользовались распродажей и западные посольства, помогали старые связи из деляческого мира. Советским гражданам не позволяла покупать ковры и иные редкости скромность зарплаты, отсутствие соответствующей товароведческой эрудиции и поэтому интереса.

Итак, проходим мимо антикваров. Они скучают. Суровый ветер революции вымел из Ирана чуть ли не триста тысяч американцев, англичан, западных немцев, итальянцев, банкиров, экспертов, туристов, артистов кабаре, военных и гражданских советников. Для антикваров наступил мертвый сезон.

Увешаны стены лавок традиционными персидскими миниатюрами. Мотивы Омара Хайяма - красота, любовь, стремительность течения жизни и равнодушная, всепоглощающая вечность. Красивой вязью, золотом и кармином на слегка пожелтевшей бумаге выписано простое изречение: "И это пройдет", как безнадежный общий знаменатель и труда художника, и бессмертных стихов, и сумеречной антикварной лавки с ее печальным владельцем. Груды потемневших серебряных браслетов и ожерелий, покрытые зеленью медные блюда, агатовые печатки, ржавые кинжалы, монеты былых времен, расписные старинные пеналы для каламов, страницы рукописей, хрустальные флакончики - каждая из этих вещиц за свое долгое существование хотя бы раз кого-то порадовала, прежде чем оказаться на запыленном прилавке под тусклым стеклом.