Читаем без скачивания Рука Москвы - записки начальника советской разведки - Леонид Шебаршин

В Тегеране человек сталкивается со стражами ежечасно и ежедневно, они везде. Мы выезжаем по широкому шоссе, построенному для шаха американцами, в сторону небольшого городка Кередж. Погода отличная (впрочем, в этих краях она почти никогда не бывает пасмурной), движение по дороге небольшое. Издалека видно перегораживающий шоссе самодельный шлагбаум и около него несколько фигур. Нам машут: "Стой!" Останавливаемся. Патруль стражей проверяет транспорт. К нам подходит подросток, скорее мальчик лет двенадцати-тринадцати, тощенький, остриженный наголо, последний раз умывавшийся дня три назад. На мальчике потертая, защитного цвета куртка до колен, рукава подвернуты, на ногах - разбитые спортивные тапочки. Не грубо, но с оттенком высокомерного равнодушия мальчик предлагает путешественникам выйти из машины. Ах, как заманчива мысль - легонько щелкнуть мальчугана по лбу, посмеяться, дать ему на память пустяк какой-нибудь, значок или карандаш, и покатить дальше. Еще проще было бы не останавливаться, а махнуть рукой - "Не видишь, что ли? Машина-то дипломатическая!". Так поначалу некоторые и делали, и поплатились за это. Стражи не очень грамотны, и если машина не подчинилась требованию остановиться, по ней стреляют вдогонку.

Паренек чумаз, но автомат Калашникова в его ручонках выглядит внушительно и по-деловому. Держит его паренек направленным в мой живот.

Подходит страж постарше, с трудом разбирает, что написано в документах, неодобрительно отмечает, что мы "шоурави" - советские, и машет: "Проезжайте!"

Что стало с этими несчастными ребятишками? То ли сложили свои головы на иракском фронте, в хузистанских болотах, то ли разорваны на куски гранатой террориста? Или же пали в перестрелке с оппозиционерами?

Из записных книжек

Глядя на нынешний Тегеран, хочется вспомнить о наших далеких предшественниках, видевших Тегеран тогда, когда город не подполз еще к самому подножию Эльбурса, не вобрал в себя деревеньки Ниаваран, Таджриш, Дарбанд, Зарганде, не взметнулся ввысь многоэтажными коробками, равнодушно поблескивающими стеклянными стенами на азиатском, таком чужом для них солнце. (Эти коробки из стекла и бетона не имеют ни отечества, ни души, ни привязанности. Они неуместны в наших краях, среди наших берез, они раздражают глаз и на фоне благородных снежных вершин. Это гонцы из безликого, бездушного, синтетического и прямоугольного будущего. Впрочем, я начитался Замятина.)

Можно увидеть, оказывается, и сейчас Тегеран таким, каким его видел Александр Сергеевич Грибоедов сто пятьдесят лет тому назад, и именно в том месте, где пресекся его земной путь. Для этого надо подойти к памятнику Грибоедову, сооруженному в 1912 году на собранные русской колонией деньги, и отсюда посмотреть вокруг. Памятник стоит в парке посольства. На невысоком постаменте в кресле сидит наш бронзовый земляк и читает, десятилетиями, днем и ночью читает что-то написанное на бронзовом листке, слегка, почти неприметно улыбаясь.

Первоначально памятник был установлен рядом с основным зданием посольства, среди кустов вечнозеленого лавра, в окружении двух мраморных ангелочков. Видел памятник смену царских дипломатов на советских; видимо, не совсем одобрил посла Ротштейна, открывшего в духе хорошей иранской традиции посольский парк для посещения местными жителями по пятницам; смотрел на знаменитых участников Тегеранской конференции в 1943 году. В шестидесятых годах посол Г. Т. Зайцев решил, что принявший мученическую кончину в Тегеране великий русский поэт бестактно напоминает иранским гостям о печальном инциденте в истории наших отношений. Памятник вместе с постаментом перенесли поближе к жилому дому, дабы не раздражал он своим видом иранцев. По воспоминаниям ветеранов, этот посол был одержим стремлением разрушать старое и строить на обломках новое. Была уничтожена посольская часовенка в Зарганде, снесена беседка в парке, и построен один из наиболее неудобных и неприглядных домов Тегерана - пятиэтажная душная коробка, с открытыми галереями вместо коридоров, скользящими, на манер железнодорожных, дверьми в туалетах, крохотными кухонками и стенами, усиливающими житейский шум. Видимо, таково было время.

Грибоедов погиб в феврале. В Тегеране в феврале холодно, мерзнет городская голытьба, кое-как отапливаются дома побогаче. Иногда в феврале идет снег - летят отвесно в полном безветрии тяжелые сыроватые хлопья. Снежные полуметровые шапки ломают своей тяжестью огромные ветви старых чинар, сгибают в дугу до земли молодые деревца. Снег может идти день, два, а затем проясняется небо, и в безупречной, без облачка лазури вновь сияет солнце. Красота неописуемая и - недолговечная.

Но трудовой люд зимой раздражен, жмется по теплым углам, сбивается в кучки вокруг костров, натягивает на себя всю драную одежонку - ему не до красоты, надо дотянуть до весны.

Главный тегеранский базар огромен и стар, как сам город. Бесконечные лабиринты крытых рядов, подземные переходы и склады, неведомо куда ведущие лазы, большие, заваленные тканями, посудой, домашней утварью торговые залы и крохотные лавчонки, размещающиеся в стенных нишах. На базаре люди совершают покупки, торгуют, едят, спят, ходят в баню, обсуждают все торговые, городские и государственные дела.

На базаре свои мечети. Они построены как бы и отдельно, в просветах между нескончаемыми рядами лавок, но одна, а то и две стены - общие с торговыми помещениями. Мечеть убрана просто, там ничто не должно отвлекать человека от мысли об Аллахе. В стене, к которой обращаются молящиеся, находится вытянутое вверх углубление (михраб), как бы замурованный, с полукруглым сводом дверной проем. Так указывается кибла - направление, в котором лежит Мекка, а именно к ней должны быть обращены лица правоверных во время молитвы. Стоит небольшая каменная или деревянная кафедра имбар, за которой размещается по пятницам проповедник - хатиб. Имам, "предводитель молитвы", стоит спиной к молящимся, немного впереди их, лицом к михрабу. Под высоким сводом - светильник. В обычные дни в мечети немноголюдно. Правоверный может молиться на улице, дома, в лавке - его молитва дойдет до Бога. По пятницам мусульманам рекомендуется собираться на молитву в мечети. Туда же они тянутся и тогда, когда возмущается общественное спокойствие, во время бунтов, смут и неурядиц. Проповедники - хатибы - профессиональные агитаторы, до тонкости знающие своих прихожан. Проповедник ведет свою аудиторию, как дирижер - оркестр. Он может заставить своих слушателей заплакать, может довести до фанатического исступления и бросить уже не аудиторию, не собрание благочестивых мусульман, а разъяренную бешеную толпу на улицу громить врагов ислама. Так обстояло дело в 1979 году, так случилось, думаю, и 11 февраля 1829 года, в день разгрома российской миссии и убийства посланника Грибоедова.

Мы идем от базарной мечети узкими, забитыми народом переходами к переулку Багеильчи (Посольский сад), где сто пятьдесят лет назад находилась российская миссия. Идем не спеша, спрашиваем торговцев, как найти переулок, пытаемся осторожно выяснить - помнит ли базар события тех давних дней. В ответ вежливые улыбки - нет, такого не упомним; если что-то и было, то, видимо, очень давно; здесь торговал и мой отец, и мой дед, и прадед, но ни о чем подобном не слышал. Да, эту историю забыли.

Не потому ли и мы ее помним, что Грибоедов был великим поэтом, а не просто дипломатом? Для персов же он был чужестранцем, бесцеремонно вмешивавшимся в мусульманские дела, приютившим беглецов из шахского дворца и входившим на аудиенцию к шаху, не сняв калош.

Вот и Багеильчи. Переулок широк, не разделен на проезжую и пешеходную часть, ни следа асфальта - первозданная утоптанная дорога, пыльная в сухую погоду и грязная в дождь. Стоят по переулку могучие чинары. Стволы их неохватны, узловаты, вершины подсыхают, они единственные оставшиеся в живых свидетели той давней кровавой трагедии. По обе стороны переулка высокие, сложенные из сырого кирпича стены без единого окошка. В стенах прочные, старинной работы, деревянные, пересеченные поржавевшими железными полосами ворота. Над воротами кованые фонари. Когда-то в них горели тусклые масляные светильники, затем свечи, а теперь электрические лампочки - и неряшливо ползут по стене скрученные провода. Жизнь идет за стенами, мусульмане не любят посторонних глаз. В давние времена, когда муэдзины забирались на минарет и оттуда призывали правоверных к молитве, предпочтение отдавалось слепым муэдзинам, чтобы не могли они сверху заглядывать в чужие дворы.

В переулке ни души, приглушенно доносятся городские шумы, будто и нет рядом оживленного, крикливого, вечно возбужденного базара.

Сто пятьдесят лет тому назад толпа хлынула оттуда, от базарной мечети, окружила со всех сторон здание российской миссии (оно, судя по всему, не принадлежало России, а любезно предоставлялось во временное пользование шахским правительством), полезла на стены...