Читаем без скачивания Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

— Станислав Егорыч, куда испарилось ваше чувство самоуважения? Взгляните хоть раз на себя со стороны: ведь вы едва ли не каждый месяц бьете поклоны, уговариваете, упрашиваете нас, призываете на штурмовщину, а мы перед вами фордыбачим, выламываемся. Неужели вам все это не кажется унизительным?

Ветлицкий промолчал. Теперь не так остро и болезненно воспринимались обиды, как бывало в первые дни его работы на участке четыре года тому назад. Нынче он даже с некоторой гордостью вспоминает междоусобную войну, охватившую участок и оставившую навсегда в душе его горечь и удовлетворение одновременно. Удовлетворение собственной победой, которая резко подняла его авторитет в глазах рабочих.

Осталась она не только в памяти начальника, о ней знают все, но предпочитают не вспоминать в присутствии Зяблина. Заикнись кто, и он тут же становится очень обидчивым и начинает с избытком выкладывать собеседнику различные неприятные вещи, ибо вовсе не гордится ролью, которую сыграл по собственной глупости в те, прошедшие времена.

До Ветлицкого ни один начальник больше трех месяцев на участке не удерживался, как вообще не удерживались ценные рабочие и другие настоящие специа–листы. Черта ли с такой работы, когда ни прогрессивки, ни премий, ни даже — благодарности! Да что благодарность! Доброго слова ни от кого не слышали, потому и расставались без тоски, без печали… Текучку кадров можно было сравнить разве что с потоком пассажиров на Курском вокзале в курортный сезон. А ведь участок поставлял «начинку» для подшипников всем сборочным цехам завода! Малейший сбой тут же начинал всех свирепо трясти. Это, как известный лакмусовый эффект: меняется среда — меняется цвет бумажки. По тому, как работают цеха, «начинки»: роликовый, шариковый, сепараторный, можно судить о делах подшипникового завода в целом.

Прежний директор, на место которого пришел Хрулев, оставил после себя много всякой дряни. Нахлебались и горького и соленого, пока удалось поднять завод. Одолевали внезапные и непонятные провалы, вызывавшие глубокую и всеобщую разочарованность, а редкие взлеты были кратковременны, как у небуксируемого планера. Над Ветлицким откровенно смеялись. Узнали откуда–го на каком прекрасном месте работал он раньше, даже сколько зарабатывал, и по такой причине напевали вслед ему ехидную частушку: «Бросила хорошего, вышла за поганого…»

Большинство рабочих считало его мужиком «с приветом», другие — человеком себе на уме. Уж коль пошел на потерю заработка, значит, интересуется чем‑то другим. А что может быть другое для «варяга», прибывшего в столицу на «ловлю счастья и чинов»? — судили–рядили о нем, глядя с собственной колокольни. Но истину никто так и не узнал.

Инженер Ветлицкий хорошо разбирался в практике станкостроения, а подшипники — отрасль, известная ему лишь в общих чертах. Пришел на участок, а подсказать некому. Встал посреди громыхающего вразнобой пролета, поглядел кругом: сколько непонятного, чужого! Было над чем призадуматься. Со всех сторон подстерегающие взгляды, шепоток за спиной: «Кого еще подсунули? Что за деятель свалился на нашу голову? Куда крутить–вертеть станет? Неужто сумеет отмочить штуку еще более смешную, чем уже было?»

В первый день работы, на стыке двух смен, Ветлицкий собрал рабочих участка и, назвав себя, заявил:

— Как мне известно, здесь происходило весьма оживленное мельканье всевозможных начальников. Так вот, товарищи, поверьте, больше этого не будет. Даю слово коммуниста, я пришел к вам надолго. Да–да, без смешочков! — подтвердил он, видя скрытные улыбки в глазах наладчиков. — А если говорить по правде, то признаюсь: я большой любитель юмора и надеюсь, мы еще не раз посмеемся вместе с вами, но пока прошу всех вас, отменных специалистов, не отворачиваться от меня, объяснять непонятное. До поры до времени непонятное… Я постараюсь освоить дело как можно скорей и, надеюсь, сумею постигнуть с вашей помощью тонкости и профессиональные тайны производства.

Наладчики опять недоверчиво заулыбались, а Зяблин, шевельнув дугами бровей, уронил:

— Оно так, конечно, но мы тут годами упражняемся в ловле микронов, а вы хотите — бац! — и в «девятку»…

— К сожалению, у меня нет времени растягивать на годы. Придется сжимать годы в месяцы.

Зяблин пожал плечами. Рабочие первой смены разошлись, а когда утром явились на работу, не поверили своим глазам: их начальник в замаранной спецовке с закатанными рукавами занимался регулировкой штампов. По его красным усталым глазам, по серому осунувшемуся лицу нетрудно было догадаться, что он не уходил домой и ни часа не спал. Потолковав о чем‑то коротко с мастером Кабачонком, он вскоре исчез.

«Ушел отсыпаться, — подумали о нем. — С первого дня дурь свою показывает ретивый начальник. В первой смене, когда решаются все вопросы и обеспечивается нормальная работа на целые сутки, его нет. Зачем-то полез собственными руками в штампы, на кой они ему? Его ли это дело — в прессах–штампах ковыряться? Все ясно: начальник до первой получки…

Но в этот раз пророчество не исполнилось: к началу оперативного совещания Ветлицкий явился чисто выбрит, от него разило одеколоном, и опять он весь день провел возле наладчиков у многооперационных прессов. Знакомился с рабочими не по фамилиям, не по отзывам мастеров, а отработав с подопечным вместе две–три смены.

Некоторым простота начальника нравилась, еще бы! Уделяет всем так много внимания, вникает в самую суть, в мелочи. Такого на участке не бывало. Однако большинство смотрело на него косо, настороженно, подозревая, что хитрый начальник зарабатывает дешевый авторитет.

Укоренившиеся у рабочих наивные понятия о роли, деятельности и обязанностях низовых руководителей не оставляли места для иного, нового взгляда или оценки поведения Ветлицкого. Действия его казались странными, необычными и потому непонятными. Издавна считалось, что физический труд чуть ли не унижение, так станет ли человек, занимающий пост начальника участка, возиться с тяжеленными железяками, если он настоящий начальник?

«Чудачит… — заявил уверенно Зяблин. — Шустрый больно, в каждую щелку сует свой нос. Показуха все это… Намутит и сбежит, как многие до него».

Когда Ветлицкому стало известно, что о нем говорят и думают (об этом довольно подробно проинформировали его в парткоме завода), он решил провести с некоторыми трепачами идеологическую работу. На очередном собрании выступление его опять‑таки выглядело странным, поскольку не касалось болезненных производственных мелочей, заедавших участок.

— Человек, которому привили рабскую психологию, — говорил Ветлицкий, — не только презирает физический труд и тех, кто им занимается, он считает такой труд страшной карой всевышнего. К сожалению, барские замашки не чужды и некоторым нынешним руководителям рабочих коллективов. Своим поведением они уподобляются одному арабу из Каира. Араб этот, по имени Бошра, работал дворником в нашем посольстве. При убийственной инфляции и страшной дороговизне, многодетный араб влачил жалкое нищенское существование, как между прочим и большинство трудящихся Египта. Консул пожалел его и добился в Министерстве иностранных дел повышения ему зарплаты. Дворник стал получать на треть больше. Прошла неделя и вдруг консул с удивлением видит, что газоны поливает новый дворник. Спрашивает своих: «Почему уволился Бошра? Мы же сделали прибавку к его жалованью». «Потому и уволился, — отвечают, — на прибавку он нанял другого, еще более нищего, а сам сидит теперь и ничего не делает, он уже господин». Смех и грех! Об этом мне поведали работники консульства, когда я был в Египте, — пояснил Ветлицкий и добавил в заключение: — Вот такими же ничтожно–жалкими и смешными выглядят барствующие начальники — белоручки и верхогляды. Неужели кому‑то хочется, чтобы и я был таким? — посмотрел Ветлицкий пристально на Зяблина. — Если кто‑то и хочет, то такое хотенье трудно назвать благородным.

И в дальнейшем Ветлицкий, забывая про сон и отдых, вел себя так, словно участок — его квартира, из которой уходить некуда. Возможно именно эта верность своему слову, неиссякаемая жажда охватить разом и как можно быстрее все дела и начала нравиться рабочим, привлекать к нему симпатии. Лед отчуждения постепенно таял. Первыми стали обращаться к нему по работе, а затем и по личным делам женщины–станочницы, что же касается наладчиков многооперационных прессов, то никто из них за советом или содействием ни разу так и не подошел, словно сговорились игнорировать его. Они по–прежнему работали спустя рукава, но притом умудрялись как‑то зарабатывать и не выполнять план. Это было удивительней всего. Если же Ветлицкий требовал увеличить съем продукции и доказывал, на сколько можно увеличить, его тут же засыпали массой требований и всяческих вопросов. Одному надо срочно то‑то, другому — то‑то, иначе вообще наступит всеобщий простой участка, развал и полный крах. При этом никто не врал, действительно всем чего‑то не хватало, но почему нужда возникла именно в этот момент, почему не учли заранее возможность ее появления? Докопаться было невозможно. Один спихивал на другого, другой на третьего, и все сообща смотрели с удивлением на Ветлицкого, как на чудака, мол, чего возмущаешься? Так всегда было, так будет и впредь.