Читаем без скачивания Горький мед любви - Пьер Лоти

О, геройская битва, достойная быть воспетой Гомером, она останется в безвестности, как многие другие битвы далекой Африки! Молодые, сильные, смелые спаги дорого продали свою жизнь. Но даже в Сен-Луи их забудут через несколько лет. Никто не вспомнит павших в Диамбуре на полях Диалакара.

Между тем грохот тамтамов приближался.

Спаги, как сквозь сон, увидели показавшуюся на холме многочисленную армию негров. Полуобнаженные воины, увешанные гри-гри, беспорядочной массой неслись к Диальде; с ними были огромные военные барабаны, которые едва волокли четверо. Легкие лошади пустыни, полные огня, в блестящей сбруе, с длинными гривами и хвостами, выкрашенными в кровавый цвет, летели точно бешеные. Шествие казалось фантастическим маршем демонов, африканским кошмаром, мчащимся, как ветер!

Это наступал Бубакар-Сегу. Он шел на французский отряд; шел, даже не обратив внимания на спаги, предоставляя покончить с ними сидевшим в засаде. А спаги оттесняли все дальше от воды — в бесплодные пески, туда, где томительный жар и ослепительный свет обессилят скорей. Ружей вторично не заряжали — бились ножами, саблями, ногтями и зубами; зияли большие раны и окровавленные внутренности.

Два негра с остервенением набросились на Жана. Он был сильнее и отбрасывал их, яростно защищаясь, но они снова нападали. Скоро он уже не в силах был отбиваться, его окровавленные руки бессильно скользили по голой коже, он ослабел от ран.

Перед его глазами, как в тумане, проплыли неясные образы: упавшие рядом товарищи и все еще бегущая негритянская армия, готовая скрыться из глаз, хрипящий рядом красавец Мюллер, у которого течет кровь изо рта, а там вдали среди негров высокий Ниаор саблей пробивает себе дорогу к Сальде.

Но вот трое негров навалились на Жана, опрокинули на землю, держа за руки, и один из них вонзил ему в грудь большой железный нож. Страшная минута — Жан почувствовал, как нож вонзается в его тело. И некому помочь, все пали, рядом никого! Красное сукно куртки и грубое полотно солдатской рубашки не поддавались — нож был плохо заточен. Негр налег, Жан испустил громкий хриплый крик, в его груди что-то хрустнуло. С ужасным скрипом лезвие проникло в грудь; его повернули, потом выдернули двумя руками и оттолкнули тело ногой…

Он был последним. Испуская победные крики, черные демоны отправились своей дорогой; через минуту они уже мчались, как ветер, догоняя свою армию. Спаги оставили одних, и наступило спокойствие смерти.

XXV

Столкновение двух армий произошло позднее; оно было жестоким, хотя и не наделало большого шума во Франции. Эти сражения горстки людей в далекой стране проходят незамеченными, память о них живет лишь у тех, у кого они отняли сына или брата. Силы небольшого французского отряда слабели, когда Бубакар-Сегу получил почти в упор полный заряд дроби в правый висок. Мозг короля негров брызнул из черепа; он упал среди своих слуг под звуки труб и железных кимвалов, путаясь в длинных лентах амулетов, и его смерть была сигналом к отступлению. Негрская армия устремилась в непроходимые дебри, в глубь страны, и ей не препятствовали — французы уже не могли ее преследовать.

В Сен-Луи доставили красную головную повязку непобедимого вождя — она вся была обожжена, продырявлена картечью и увешана амулетами — вышитыми мешочками с таинственным порошком, кабалистическими знаками и молитвами на языке Магреба. Его смерть потрясла туземное население. Следствием сражения была покорность большинства мятежных вождей, что свидетельствовало о победе.

Отряд поспешно вернулся в Сен-Луи, все участвующие получили повышения и награды, но ряды спаги сильно поредели.

XXVI

Жан дополз до тамарисков, нашел под их легкой листвой тенистое место и лег, ожидая смерти. Его мучила жажда, во рту пересохло, и легкие спазмы начали сжимать горло. В Африке он не раз видел, как умирали его товарищи; и знал этот зловещий признак конца, который называется в народе предсмертной икотой. Из раны текла кровь, и сухой песок впитывал ее, как росу. Ему стало легче, и, если бы не жажда, от которой горело внутри, он бы почти ничего не чувствовал.

Чудные видения вставали перед спаги: цепь Севенн, далекие родные места и его дом на горе. Тенистые леса, зеленый мох и вода… А вот его дорогая старушка-мать, она тихонько поднимает его и ведет за руку, как ребенка.

О, ласка матери! О, мать, гладящая слабыми старческими руками его лоб и освежающая водой пылающую голову. Ах нет, он никогда больше не увидит матери, не услышит ее голоса. Никогда! Что это, конец? Один, совсем один умирает он под солнцем пустыни! И, не желая умирать, он приподнялся.

— Тжан!.. иди в хоровод!

Перед ним, как ураган, как вихрь яростной бури, пронесся рой призраков. От их легкого прикосновения на раскаленном песке засверкали искры. Воздушные танцоры поднялись по спирали ввысь и, как дым на ветру, растаяли в голубом эфире.

Жан почувствовал, что могучие крылья поднимают его, влекут вслед за ними, и подумал, что умирает. Но это была лишь мышечная судорога, новый приступ жестокой боли.

Струя розовой крови хлынула из горла, и кто-то шепнул в самое ухо:

— Тжан!.. иди в хоровод!..

Им овладел покой, и, почти не ощущая боли, он снова опустился на песчаное ложе.

С изумительной ясностью промелькнули перед ним картины далекого детства. Он услышал знакомую песню, которой мать убаюкивала его в колыбели, и вдруг деревенский колокол громко зазвучал в пустыне к вечернему Angelus. По его смуглым щекам полились слезы, и солдат с детским жаром стал повторять забытые молитвы, потом взял надетый матерью образок Св. Девы и с бесконечной любовью прижался к нему губами. Молитва, льющаяся из его души, была та же, что шептала по вечерам его наивная мать. Озаренный последней надеждой, он громко повторял эти вечные слова: «мы встретимся на небе», и его голос замирал в гнетущем молчании пустыни.

Было уже около полудня. Жан страдал все меньше — раскаленная солнцем пустыня казалась огромной пылающей печью, но ее жара он даже не чувствовал. Высоко поднималась грудь, точно для того, чтобы вдохнуть больше воздуха; рот открылся, как бы прося воды. Но вот зной притупил его сознание, в последний раз широко открылся рот, и Жан умер.

XXVII

Когда Фату-гей вернулась от марабу с таинственным мешочком, женщины союзного племени рассказали ей, что сражение уже кончилось. Запыхавшаяся и усталая, она бросилась в лагерь, неся на спине завернутого в синий лоскут спящего ребенка. Первым, кого она увидела, был мусульманин Ниаор. Он перебирал амулеты и взглянул на нее мрачно.

Она отрывисто крикнула на местном наречии: «Где он?»

Ниаор выразительным жестом указал на юг Диамбура в сторону полей Диалакара: «Там, — ответил он, — ушел в рай».

XXVIII

Весь день провела Фату-гей в лихорадочных поисках, блуждая по пескам и зарослям и таская на спине спящего младенца. Уходила, возвращалась, порой металась, как потерявшая детенышей пантера. Она обыскала все кусты, все колючие заросли.

Наконец, около трех часов, она увидела на бесплодной равнине мертвую лошадь, за ней — красную куртку, вторую, третью… Здесь спаги были разбиты и погибли! Тонкие тени мимоз и тамарисков кое-где покрывали желтую почву спутанной сеткой. Вдали, на синем горизонте бескрайней равнины, виднелся силуэт деревни с островерхими хижинами. Дрожа от ужаса, Фату-гей остановилась — она узнала его. Это он лежит с раскинутыми руками, обратя к солнцу лицо и открыв рот.

Фату стала перебирать висящие на шее гри-гри и машинально шептать языческие заклинания. Она не двигалась с места, бормоча и устремив в одну точку налившиеся кровью глаза. Но вдруг заметила двух женщин вражеского племени, приблизившихся к покойникам, и догадалась о том, что должно произойти что-то ужасное.

Старые, отвратительные, зловонные негритянки с лоснящейся на солнце кожей подошли к мертвецам, звякая гри-гри и стеклянными побрякушками, и стали переворачивать их ногами, сопровождая это наглыми жестами, шутками и смехом, похожим на визг обезьян, — они оскверняли мертвых, глумились над телами. Потом содрали с их одежды золоченые пуговицы и нацепили на свои курчавые волосы, сняли стальные шпоры, красные куртки и пояса…

Фату-гей притаилась за кустом и вся подобралась, как готовая напасть кошка. Когда женщины подошли к Жану, она прыгнула, готовая вцепиться им в глаза ногтями и испуская животные крики, проклиная этих старух на непонятном им наречии… Ребенок проснулся и уцепился за спину разъяренной матери… Негритянки в страхе отступили…

Впрочем, они были уже нагружены добычей и подумали, что успеют вернуться завтра… Обменявшись словами, которых Фату-гей не поняла, они ушли, оборачиваясь, кривляясь как обезьяны и смеясь.