Читаем без скачивания Мильтон в Америке - Питер Акройд

Шум еще более усилился — и целые стаи птиц так густо усеяли небо, что я почувствовал, как они затмевают солнце. «Крылатый воздух потемнел от перьев, — произнес я. — В полете их чудовищное что-то». — «Обычно он продолжается часа четыре, а то и пять. Мы пытались сбить их с обычного пути дробовиками, но ничто не заставит их изменить взятое направление». — «Тьмы и тьмы, равно ожидающие конца». — «Они разместятся в гуще сосен к северо-востоку от нас. Солнечные лучи никогда не достигают там земли — им препятствуют построенные птицами гнезда». — «Не устрашает ли, по - вашему, эта живая тень среди белого дня?» Калпеппер не ответил и заговорил о цене бобов.

На следующее утро я истолковал этот великий перелет аллегорически, с предельной четкостью диктуя слова моему глупцу, упорно не отходящему от меня ни на шаг. «Их ровный и целеустремленный полет, — говорил я, — заставляет меня вспомнить о законах человеческого общества, кои утверждены волей Всевышнего и служат залогом внешнего спокойствия и благосостояния внутри процветающего государства».

Далее я собирался перейти к кое-каким аллюзиям касательно братского единения, но в моем собственном полете меня перехватил Гусперо. «Мальчики и девочки уже собрались в классной комнате, сэр. Не их ли молитвы я слышу?» — «А ты бы догадался, что это молитва, если бы ее услышал, дикарь ты дикарь? Принеси мне мою мантию».

Когда я поспешно вошел в небольшое школьное здание, которое самолично велел соорудить, ученики, действительно, читали молитвы. Постройку возвели из камней, сплошь испещренных полосами и пятнами, а скамейки были грубо сколочены из необструганных буковых досок, но в глазах Господа храмина знания священна и лишена изъянов. Переступая порог, я услышал набожный голосок ребенка: «Господин наш и повелитель, сладчайший Иисус, десяти лет от роду вступивший в спор с учеными мужами в храме Иерусалимском, так что все поражены были Твоей необыкновенной мудростью, просим Тебя наставить нас, чтобы в этой школе, главой и покровителем коей Ты являешься, мы могли шествовать по тропе Твоего учения». — «Очень хорошо сказано, Уильям Коугшелл. И как мы можем следовать по этой божественной тропе, Джоуна?»

Я знал этого самого Джоуну как тупицу и отъявленного лоботряса, с умишком не выше муравьиного. Он наверняка и следил за пробежкой какого-нибудь мураша на полу, когда я к нему обратился, и потому выпалил наобум: «Добрейший наставник, индейцы прокладывают ее в лесу».

Я знал также, где этот олух сидит — и, шагнув к его месту, схватил Джоуну за левое ухо. «Надо быть прилежным, — проговорил я, выкручивая мальчишке ухо. — Внимательным. — Я повернул ухо еще раз. — И точным. — Дурень слабо вскрикнул — и я смягчился. — Джоуна Сейбрук, я присуждаю тебя к каторжным работам в глубоких рудниках знания. Каждый день выучивать наизусть по псалму. Теперь ты, Марта, объясни-ка нам, что такое моральный закон». — «Моральным законом принято именовать закон, основанный на принципах природы и справедливого разума». — «Твое определение весьма связно и полезно. Продолжай. — Пока Марта Рейнвелл, дочь благочестивого плотника, читала вслух моральную сентенцию из книги Дрейка «Простые правила и примеры для маленьких христиан», я еще раз обдумал уроки, которые мог бы извлечь из шумного перелета птиц. Когда Марта добралась до богословской проповеди о раскаянии, я ее остановил. — Если все вы будете следовать этим божественным предписаниям и поучать тех, кто придет за вами, то наша маленькая колония распространит знания и религию во все концы этой новой страны. Наш природный жар возродит прозябающих в бесчувствии и небрежении. — Где-то вдали, в глубине поселения, раздался громкий возглас, но я сделал лишь минутную паузу. — Какая нация более трудолюбива дома, более могущественна и почитаема за пределами страны, чем наша? Наше сообщество воистину способно достичь полномочной власти как единая подлинная республика, нечто совершенно новое на земле… — Внезапно до меня донеслись крики «Мир, мир!», а затем «Доброе утро, доброе утро, доброе утро». В Нью-Мильтон, дорогой брат Реджиналд, явилась компания туземных жителей-индейцев!

Джоуна Сейбрук завопил, что нас теперь изжарят и съедят, но я велел ему замолчать. «Они, вероятно, язычники, но они не дикари. Всем соблюдать тишину и не отрываться от занятий. Я ненадолго отлучусь». Я степенно покинул классную комнату и, окликнув Гусперо, шагнул на высохшую земляную дорогу в сторону индейцев. Я стоял перед школой, не произнося ни слова. Не двигаясь, я распростер руки навстречу пришедшим. Конечно, они увидели меня сразу же; мою черную мантию украшала белая лента, носить которую в обществе братьев было моей обязанностью. Я услышал, как один из компании сделал шаг вперед, замер, потом шагнул снова. И вполголоса повторил: «Доброе утро, доброе утро». — «Доброе утро и вам, сэр. — Я приложил пальцы к глазам. — Я вас не вижу, но слухом различаю в вашем голосе властность и почтительность. Добро пожаловать. — Тут мне вспомнилось слово, которому меня научил этот самый Лашер. — Нпокуннум». Что означает: «Я слеп».

Туземец подошел ко мне ближе, и я носом ощутил запах животного жира, покрывавшего его кожу. Подавшись вперед, он накинул мне на шею нитку или шнур: потрогав его, я сообразил, что это ожерелье из речных раковин. Я поклонился, хорошо понимая, что мне дарована награда или некий знак почитания. Затем туземец заговорил на своем родном языке. «Вуннетунта, — сказал он. — Кекуттокаунта».

Гусперо, стоявший рядом, перевел мне слова язычника: «Мое сердце праведно. Давайте вести переговоры».

Позже я поинтересовался у юнца, каким образом он понял их язык. «О, — пояснил он, — я просто следил за жестами этого мошенника. Сначала он приложил руку к груди, а потом коснулся языка». — «Тонкое наблюдение. Опиши мне, Гус, как они одеты. Носят ли они просторные покровы, подобно жителям Шотландии?» — «Нет, они не столь примитивны, сэр. Старший был закутан в звериные шкуры, а другие завернулись в накидки, изготовленные из птичьих перьев». — «Удивительно, если предположить, что перья ощипаны с голубей, пролетевших в небе у меня над головой». — «Мужчины помоложе были одеты в накидки из красной и голубой ткани, завязанные у подбородка, как у старух, которые торгуют местами в Леденхолле. Но вот что я вам скажу, сэр. Я сроду не видел, чтобы эти старухи разрисовывали себе лица ярко-красными полосами или выкалывали на лбу татуировку с изображениями рыб, носили серьги в форме птиц или браслеты из раковин». — «Да, в Леденхолле другая мода. Ты повидал достаточно — хватит на целый том. Но мы не можем полагаться на зрение, Гусперо, если владеем речью. Мы должны обратиться к мистеру Лашеру с просьбой помочь нам в этих щекотливых переговорах».

Так получилось, дорогой Реджиналд, что Элеэйзер Лашер в условленные дни навещал Нью - Мильтон — служить переводчиком при моих беседах с индейцами. Тотчас же выяснилось, что они хотят вести с нами меновую торговлю: при первом посещении они принесли с собой шкуры бобров и чернобурых лисиц, лошадиные зубы, тюлений жир и маисовые лепешки, называемые ими нокаке. Взамен добрые братья дали им латунные чайники и медные котелки. Позднее нам преподнесли в виде подарка обувь, прошитую оленьими жилами, а щедрые англичане снабдили их блюдами и ложками; индейцы поставляли нам также кленовый сироп, за что мы вознаграждали их изготовлением деревянных дверей, заменивших им прежние подвесные циновки. Гусперо передал мне, что туземцы распределили между собой все эти предметы и материалы равными долями, и это побудило меня сослаться на государство Платона. «Я о нем ничего не ведаю, сэр, — отвечал он, — но порой эти дикари выглядят справедливее англичан». Я не ответил, и без того отягощенный нелегкими вопросами.

Их вождь (или сейчем) звался Катшауша, но я не замедлил наделить его новым именем Адам Ньюком в честь его первого прихода в поселение. Через мистера Лашера выяснилось, что Катшауша подбирался к Нью-Мильтону несколькими месяцами ранее и что первый услышанный им английский голос принадлежал мне. Я беседовал в саду, а он притаился за изгородью — не из боязни, по его уверениям, но любопытства ради. Он не был обнажен, добавил Лашер, и прикрывал тайные части тела небольшим кожаным фартуком. «Имя тебе, Адам, удачно выбрано, — откликнулся я благодаря посредничеству мистера Лашера. — Ты одет как наши прародители. Всевышний заслонил тебя звериными шкурами, дабы скрыть от взоров присущую каждому из нас мерзость». — «Но сэр, — возразил мне Лашер, — они живут совершенно счастливо». — «Все мы изгнаны из рая, мистер Лашер».

В этот момент Адам Ньюком решился произнести вслух английскую фразу, которую, как я установил позже, он старательно выучил наизусть: «Вы мой друг, Джон Мильтон, я желаю вашей милости и вашей власти, потому что я надеюсь, вы можете сделать великие дела. Мы бедны». — «Чего он хочет, мистер Лашер?» — Он хочет работы для своего народа».