Читаем без скачивания Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

— Суматошнее, чем сегодня? — спрашиваю я.

Алессандро наклоняет большую голову:

— Сегодня еще до заседания все знали, что Сонино не появится. Завтра будет совсем другое дело. — Потом он интересуется, как я себя чувствовал на галерее для публики.

— Неуютно, — замечаю я.

Он обращается к Луизе за помощью:

— Неуютно? Я не понимаю.

— Inquientante,[37] — поясняет она.

— А-а, — тянет Алессандро. — Луиза рассказывает, там была Еугения Саварезе. Очень могущественная женщина. Я знаю ее много лет.

Это заявление меня поражает, но уточнить, что имеется в виду, я не решаюсь: не хочу, чтобы он подумал, будто мне интересны только его отношения с каморрой.

— Я помог ей подняться по лестнице.

— Очень добрый поступок, — кивает Алессандро.

Меня так и подмывает поинтересоваться, таит ли появление на галерее для публики какую-либо опасность для меня, но, сочтя подобный вопрос бестактностью, вместо этого спрашиваю о том воинственном молодчике, который показался мне самым неприятным. Алессандро разговаривал с ним в конце заседания. Лоренцо Саварезе. Внук Еугении. Алессандро сообщает, что Лоренцо был вторым человеком в группировке «Каморра модерна», правой рукой Сонино. Сонино считался (и в каком-то смысле считается до сих пор) capo di tutti capi, боссом всех боссов. Узнаю, что Саварезе, очень горяч, но еще и вполне разумен; на процессе он, Саварезе узнает о себе самом кое-что новое. Чувствую, это важное открытие для Алессандро в его попытках постичь психологию гангстера. Спрашиваю про Сонино, но Алессандро останавливает меня, подняв руку — жест очень похож на тот, каким он сегодня утром призывал зал суда к тишине. Я умолкаю на полуслове.

— Я вам расскажу, — произносит он, — но прежде позвольте подать рыбу.

Встает и направляется к духовке. Открывает дверцу, выпуская громадный клуб жара, и, втиснув руку в толстую варежку-прихватку, достает завернутую в фольгу рыбу, которая лежит на противне, напоминая спящего космонавта. Тем временем Луиза собирает грязные тарелки, складывает их в большую прямоугольную мойку и тут же садится обратно за стол со слегка виноватым видом. Неужели даже это может быть расценено как нарушение распределения домашних обязанностей? Алессандро подает нарезанную рыбу на стол. Затем возвращается к плите, снимает крышку с булькающей кастрюли и склоняется над ней.

— Perfetto, Louisa, perfetto, — повторяет он, раздувая ноздри и вдыхая ароматные пары. Потом несет кастрюлю к столу. Пока он раздает тарелки, я искоса гляжу в кастрюлю. В ней томатный соус с приправами, что Луиза покупала накануне. Апессандро усаживается за стол, берет обернутый фольгой кусок рыбы и укладывает себе на тарелку. Луиза делает то же самое, а за нею следом и я. Развернув фольгу, мы поливаем рыбу соусом с помощью черпачка. Мякоть морского окуня и в самом деле замечательная, плотная и сочная. И соус ей не уступает: легкий, пахучий, ни один из ингредиентов не перебивает аромата других, не портит вкуса рыбы. Я расточаю Луизе щедрые похвапы, приговаривая, что ничего лучше я уже давно не едал.

— Кстати, хлопоча у плиты, я не проронила ни звука, — замечает она, сверкнув взглядом на мужа.

Алессандро откладывает нож и тянется к жене через стол. Он ее не касается, но само движение, порыв безошибочно свидетельствуют о преклонении, как будто даже о его неспособности в полной мере наделить ее любовью, которой она заслуживает. Луиза спокойно улыбается уголками губ. Во взгляде ее светится обожание, позволяющее Луизе терпеливо сносить придирчивость и мелкие капризы мужа. Момент трогательный. Я поднимаю свой бокал. Алессандро тут же поднимает свой.

— За что? — спрашивает он.

— За Луизу.

Луиза изумлена:

— За меня?

Алессандро тоже не очень понимает, с чего это я удостаиваю его жену такой чести, но скоро осознает. Благодаря ей мы собрались здесь, она свела нас вместе, приготовила чудесную еду: то и другое заслуживает тоста. Алессандро польщен. Мы со звоном сдвигаем бокалы. Потом Алессандро решает, что теперь его черед произносить тост.

— За ваше пребывание в Неаполе, — говорит он.

Мы поднимаем бокалы. Алессандро смотрит на Луизу, явно желая, чтобы она тоже приняла участие в обмене здравицами, предложив выпить за что-нибудь. Подумав немного, Луиза, глядя на меня, восклицает:

— За нашего нового друга!

— Благодарю вас. — Вежливо отвечаю я и добавляю: — За моих новых друзей!

— Это мой тост! — резковато бросает Луиза и повторяет: — За нашего нового друга!

Алессандро вторит ей.

Ставим бокалы на стол и продолжаем трапезу. Я собираюсь вторично просить Алессандро поведать мне историю про Джакомо Сонино, когда он, сделав два больших глотка вина, сам начинает рассказ.

Последние десять лет никто не нагонял на неаполитанцев такого страху, как Джакомо Сонино. Будучи лидером «Каморра модерна», он несет ответственность за девяносто процентов всей преступной деятельности в городе и за его пределами: убийства, контрабанда, проституция, доставка наркотиков, рэкет и «крышевание», даже уличные ограбления. Его банда заполнила пустоту, образовавшуюся после того, как в конце 80-х годов завершилась война между кланами «Нуова каморра органиццата» и «Нуова фамилья». Воспользовавшись случаем, Сонино набрал себе молодых парней, каких смог чем-то увлечь или подчинить. А в Неаполе таких молодых парней хватает. В образовавшейся банде кровных связей было немного. Преданность обеспечивалась посвящением в гангстеры, неукоснительной круговой порукой (omerta) и легендой о Сонино. Легенда эта включала университетское образование (вещь почти неслыханная среди южноитальянских организованных преступных сообществ), склонность к поэтическим упражнениям (здесь он, правда, менее оригинален), а главное, что Сонино оказался наделен своего рода бессмертием, выйдя невредимым из схватки с тремя вооруженными громилами. Алессандро поясняет, что для неаполитанцев, крайне склонных к суевериям, быть везунчиком — это самое сильное качество, каким может обладать человек.

— И это все правда? — спрашиваю я.

— У него много шрамов.

— Тогда почему он раскаялся?

— Много людей загубил.

— Сколько человек?

— Десять.

Почему-то меня это не поражает.

— Сколько ему лет?

— Тридцать три.

Это поражает больше. Оказывается, он моложе меня.

— Чем же ему поможет раскаяние?

— Если бандитов осудят, то он получит новое имя, — говорит Алессандро. По его тону понимаю, что он презирает эту систему и сделки, которые в ней совершаются, и в то же время молча соглашается с тем, что эти самые сделки — единственный способ усадить преступников за решетку.

Пробую подойти с другой стороны:

— Почему Сонино тянет с показаниями, если это означает, что бандитов выпустят, а его нет?

— У него даже в тюрьме много власти.

— Тогда зачем же он пошел на сотрудничество?

— Он сложный человек. Но ненавидит Саварезе. Саварезе сходится… — Алессандро плотно сводит пальцы обеих рук в кулаки, — Саварезе сходится с людьми. Вам это понятно? Как в старой каморре. Он заботится о них. У него есть честь, как говорится.

— А вы как считаете?

Вопрос глупый. Алессандро молитвенно складывает ладони. Меняю подход:

— Кто, по-вашему, выиграет? — Я имею в виду Сонино с Саварезе, забывая, что на самом деле состязание идет между каморрой и законом.

При этих словах Алессандро вздыхает и качает головой:

— Не так все просто, Джим. И процесс этот не так-то прост.

И я узнаю о крупной неудаче правосудия в начале 80-х годов. Хотя сам он в том деле не участвовал, все же вспоминать ему тяжело. После того как направленный против мафии закон сделал преступлением саму причастность к преступной организации (то был единственный способ добраться до intoccabili, «неприкасаемых», мафиози, забравшихся так высоко, что лично больше в преступных деяниях не участвуют), неожиданно появились десятки pentiti, обвиняющих тысячи своих дружков по каморре. Было решено осудить всех вместе, в одном судебном процессе — maxi-processo. Длился он три года и почти целиком держался на показаниях свидетелей о том, что обвиняемые так или иначе принадлежали к каморре.

— Всего и дела-то? — изумленно спрашиваю я.

Жест Алессандро (плотно сжатые пальцы обеих рук возле груди) лучше всяких слов говорит мне, что он считает все это большой глупостью. Сначала почти все были осуждены, а затем выпущены по обжалованию приговора. Свидетельства pentiti оказались настолько ненадежными, что в прах рассыпались перед жесткой требовательностью апелляций.

— Вот почему этот процесс так важен, Джим. Вот отчего так важно понять Сонино. Если он скажет нам правду и мы вынесем обвинительный приговор, то не попадем впросак, как в прошлый раз.

— Я думал, что этих людей обвиняют во взрыве машины?