Читаем без скачивания Доктор Ахтин. Возвращение - Игорь Поляков

Киноцефал спокойно и неподвижно сидел, смотрел на него грустными глазами и прижимал к груди раненную руку.

— Фамилия, имя, отчество? — спросил майор, нажав на кнопку диктофона и придвинув к себе лист бумаги.

— Лобанов Максим Леонидович.

Вилентьев писал и слушал ответы. Убийца подробно и без уточнения отвечал на вопросы, которые он задавал. Вообще-то, он этого не ожидал, поэтому, подозрительно глядя на собеседника, ждал подвоха.

— Маска твоя? — показал он рукой на помятую маску волка, лежащую на столе.

— Да, — улыбнулся Максим, — когда я был маленький, у нас в детском садике ставили сказку. Мне досталась роль волка, и мама мне купила эту маску. Жаль, что её помяли. Я столько лет её хранил. Она мне дорога, как память о маме. Знаете, мама умерла. Уже давно.

Майор Вилентьев неожиданно для себя закашлялся и, сглотнув слюну, подавил першение в горле.

Что-то было не так. А точнее, всё, абсолютно всё было не так. И он решил зайти с другой стороны.

— Как часто и где вы встречались с Михаилом Борисовичем Ахтиным?

Лицо Максима напряглось. Он задумчиво поморгал глазами и спросил:

— А это кто?

— Доктор из терапевтического отделения.

Максим облегченно улыбнулся.

— Из терапии к нам редко приходят. У них люди очень редко умирают, поэтому в морге им делать нечего. Я не знаю, про кого вы спрашиваете.

— Это тот доктор, который в прошлом году убивал людей и выдавливал у них глаза.

— Да, вы что? Доктор из нашего терапевтического отделения? Убивал и выдавливал глаза? — удивленно переспрашивает он. — А я и не знал.

Майор Вилентьев с размаху ударил кулаком по столу и закричал:

— А кто тогда надоумил тебя выдавливать глаза у жертв?

Максим даже не вздрогнул от звука удара и, недоуменно посмотрев на злое лицо майора, спокойно ответил:

— Как кто, конечно, Бог!

— Тьфу ты! — Вилентьев откинулся на спинку стула и замолчал. Вот он, тот подвох, которого он ожидал. Этот урод сейчас начнет нести чушь, и ему придется отправлять его на психиатрическую экспертизу. А там его признают недееспособным. И на этом всё, это ублюдок избежит наказания. Жизнь в психбольнице, конечно, не сахар, но все-таки значительно лучше, чем в одиночной камере для пожизненно заключенных.

Иван Викторович снова навалился на край стола, приблизившись к Киноцефалу. Нажал на диктофоне кнопку отключения, и тихо сказал:

— Я из тебя, сволочь, сейчас выбью это дерьмо. И ты мне скажешь имя своего гребаного бога. Я буду бить тебя по почкам, и ты будешь ссать кровью. Я раздавлю твои яйца каблуком, и ты будешь визжать, выкрикивая имя этого бога. Ты будешь умолять меня, чтобы я записал имя и продиктуешь его мне по буквам.

Максим слушал, широко открыв глаза, и потом сказал:

— Да, Бог мне так и говорил. Придет время, сказал он мне, и придется страдать. Нестерпимая Боль, — да, он говорил, так выделяя слова, что мне сразу стало понятно, что это будет замечательно. Это будут лучшие дни в моей жизни. Я ждал их с нетерпением. Я говорил Богу — зачем тянуть, давай уже сейчас. Я хочу страдать и умирать для Тебя. А Он говорил мне — терпи, еще не время. И вот я дождался. Пронзительная Нестерпимая Разрывающая Боль, которая станет откровением для меня, и я взойду по Ступеням Страдания в Чертоги, где Он ждет меня.

И тоже немного приблизившись к лицу майора, он с идиотским выражением лица трагическим шепотом закончил:

— Пожалуйста, сделай мне так нестерпимо больно, чтобы я снова увидел Его!

Хуком сбоку Вилентьев свалил эту наглую морду на пол. Неторопливо обошел стол и со всей силы пнул в открытый живот, лежащего на полу человека. Еще несколько ударов ногами, и хныкающее тело забилось в угол.

Вытерев рукавом пот со лба, майор вернулся за стол. И упав на стул, задумчиво уставился на стену.

Хреново. Этот Киноцефал — крепкий орешек. Такого в его практике еще не было. Даже Парашистай был проще, — тот ничего особо и не скрывал. Он жил своей жизнью, в которой ему, Вилентьеву, не было места.

А Киноцефал — ловкий и хитрый ублюдок с богатой фантазией, который легко обведет вокруг пальца всех психиатров. Впрочем, и не надо особо напрягаться, чтобы обмануть мозгоправа, — эти доктора, как дети, радуются каждому новому случаю, который хорошо вписывается в ими придуманные гребаные синдромы и симптомы. Пищат, да лезут, чтобы избавить преступника от наказания.

— Хватит ныть, — сказал он, глядя на Максима, который закрывал лицо руками, — ползи сюда. Будем думать.

Он дождался, пока человек медленно вернется за стол и сядет на свое место. Протянув ему носовой платок, майор сказал:

— Вытри кровь. Справа на губе. И на подбородке.

И спокойно глядя на испачканное лицо убийцы, он предложил:

— Ладно. Мне не надо имя. Просто скажи, как он выглядел. Он высокого роста?

Максим помотал головой:

— Не знаю.

— Худощавый, мускулистый?

Парень пожал плечами и пробормотал:

— Я его не видел. Я его только слышал и чувствовал.

Иван Викторович, с треском сломав карандаш пополам, встал и вышел из допросной комнаты. И только в коридоре, мысленно выругавшись, он сказал себе, что не надо волноваться. Это только начало. Всего лишь первый разговор. Главное, что он поймал Киноцефала. И не таких раскалывали. И это запоет, как птица в клетке.

И майор, пробормотав, — петух долбанный, — пошел в свой кабинет.

4

Мой первый рабочий день в поликлинике. Иду на него, как на праздник. Я улыбаюсь встречным людям и думаю о том, что возвращение имени и работы — это лучшее, что произошло со мной за последнее время. Наверное, я люблю свою работу. Не смотря ни на что, я люблю то, чему учился семь лет и затем работал десять. Я думал об этом ночью. Снова размышлял о людях и тенях, о человеческом невежестве и желании жить, о готовности умирать и тупом нежелании понять суть бытия.

Я думал о своем божественном даре. Возможно, я снова буду пользоваться им. Может быть, не буду.

И, как бы это странно не было даже для меня, я хочу помогать людям.

Ночью я вспоминал, как всё начиналось. Годы студенчества, интернатура, первые годы самостоятельной работы. Когда я перешагнул ту черту, которая отделила меня от мира? Дар у меня был всегда, а вот разделять человеческое стадо на полезные и бесполезные особи я стал значительно позже.

Когда я почувствовал себя Богом?

Наверное, когда стал работать. Будучи студентом медицинского института, я много видел и всё понимал, но больше бравировал перед самим собой. Играл со своим сознанием в те игры молодости, которые позволяют чувствовать свою значимость. А вплотную столкнувшись с физически и духовно больными людьми, полностью осознал, что подавляюще большинство не заслуживают выздоровления. Болезнь пришла к ним не сама. Каждый из них, вольно или не вольно, виноват в возникновении боли, очага инфекции или опухоли. Хронические заболевания — это всегда вина человека. И эту вину никто из них не берет на себя. В болезни обвиняют злой рок и божье наказанье, наговор, сглаз и магические чары, докторов, которые ставят неправильные диагнозы и назначают плохое лечение.

И никто даже не пытается поискать причину в себе.

Загляни в своё сознание.

Подумай о том, что организм реагирует на твои мысли.

Вспомни зависть и злобу, которой пропитан твой мозг.

Я так часто видел человеческое нутро, что достаточно быстро понял, что люди не заслуживают выздоровления. Болезнь — это расплата, и я ни в коем случае не хочу избавлять человека от наказания.

Но среди теней были люди, для которых болезнь оказалась не наказаньем, а наградой. Как бы странно это не звучало, но — именно так. Так было с девочкой, у которой сильные головные боли из-за опухоли в голове заставили её думать о смерти. И пережив виртуальную смерть, она получила в награду способность жить человеком, свободным от общества. Она перешагнула через несколько ступенек, поднялась над этим миром, перестала бояться умереть, и нашла в своем сознании целый мир, где нет преград, где добро и зло прекрасно соседствуют друг с другом.

Боль, которая очищает мозги.

Осознание, как удачный прыжок через бездну.

Так же было и с Богиней. Он получила неизлечимую вирусную инфекцию, приняла её, научилась умирать физически и духовно, и спокойно отправилась в Тростниковые Поля. Как бы ни хотел я сохранить её жизнь, именно я научил Богиню умирать.

Я был тем, кто отправил «Ах» в Тростниковые Поля.

Я поднимаюсь по лестнице и иду в кабинет начмеда. Я точен, в поликлинике в восемь часов утренняя оперативка. Сев на стул в углу, я вижу заинтересованные лица сотрудников. Точнее, сотрудниц. Подавляющее большинство врачей — молодые женщины. Мужчин всего трое. Один — седой мужчина невысокого роста, выглядящий на шестьдесят лет. И двое — сравнительно молодые парни с серьезными выражениями лиц.