Читаем без скачивания Преступление доктора Паровозова - Алексей Моторов

— А куда же ты все-таки умудрился своей иглой сегодня попасть, Леха?

Я пожимаю плечами, да и какая сейчас разница.

— Ничего, вот скоро тебе все объяснят, про возбудимость, проводимость, сократимость и автоматизм! И не кисни, Паровозов, в медицине все бывает, салага! — гулко хлопнув меня по спине, говорит Витя и идет в буфет пить чай.

Надо же, думаю, и точно, скоро мне все объяснят, очень скоро.

А я уже и забыл, что наконец, с шестого захода, поступил в институт. Ну что же, как правильно говорит Витя Волохов, в медицине все бывает. Только сегодня утром я ездил на Моховую и смотрел списки. Но мне кажется, что это было очень давно и не со мной.

Я сижу на стуле, уставившись на экран монитора, где зеленый зайчик шустро выписывает замысловатый путь. Когда он резко взлетает вверх, раздается сигнал. Частотой восемьдесят раз в минуту.

Мы нашли Хуторского на берегу нашей речки-переплюйки. Он лежал на спине с травинкой в губах, зажмурившись. У него было явно хорошее настроение, мне даже показалось, что он улыбается. Когда Виталик открыл глаза на звук шагов и увидел нас, то улыбка мигом исчезла, а сам он поднялся.

— Хуторской! Я тебе говорил, что у меня мама акушер-гинеколог? Говорил?

Виталик оглянулся, за ним была река. Потом он опять посмотрел на нас, мы стояли перед ним — Балаган, Вовка и я. Про балагановскую маму-гинеколога давно знали все.

— Говорил? — еще раз повторил Шурик.

Виталик кивнул, не сводя взгляда со здоровенной палки в руке у Балагана. Я заметил, что его немного стало потряхивать. Мы подошли ближе.

Тогда Виталик попятился и вдруг, поскользнувшись на мокрой глине, шлепнулся на четвереньки. Ноги его оказались в воде, руки на берегу. Хорошая поза.

— Ты на какой курс перешел, Хуторской? — поинтересовался Балаган.

— Ну… на четвертый! — выдавил тот, даже не пытаясь разогнуться.

— Я тебе еще про свою маму забыл сказать, что она секретарь парткома в Снегиревке. Еще раз в «Дружбу» сунешься, пятого курса у тебя не будет!

Балаган размахнулся и с силой запустил палкой. Виталик сжался и зажмурился. Палка, коротко просвистев, упала далеко за Хуторским на середину реки, где ее сразу подхватило течение.

— Апорт! — широко улыбнувшись, произнес Балаган.

Мы заржали, повернулись и пошли в лагерь, не оглядываясь.

Больше Виталик Хуторской в «Дружбу» не приезжал.

Я сидел и мудрил с журналом поступлений, в сводке не сходилось на одного человека. До пересменки оставалось всего ничего. В эту минуту в блок влетела Катя Орлова, она всегда так стремительно забегала, а сегодня, похоже, еще и куда-то опаздывала, наверное, на терапевтическую конференцию, которая у нас в восемь утра. Быстро подхватила со стола кипу историй болезни и в дверях бросила:

— Леша, ты что, оглох? Пятая койка аппарату сопротивляется, загрузить нужно!!!

Вдруг она запнулась, и мы оба, как по команде, посмотрели друг на друга, а потом на пятую койку, на которой вот уже неделю лежала эта девушка, самоубийца.

— не может быть!!!

Больные со смертью мозга не дышат сами, они не могут собственным дыханием сопротивляться аппарату, такого не бывает, не бывает, это аппарат чудит, или трахеотомическая труба забилась. Мы подбежали к кровати, нам хватило нескольких секунд, чтоб понять: нет, не в аппаратуре дело, но такого не может быть, чудес не бывает, не бывает…

Она дышала сама, дураку понятно, но мы все равно не верим, видим, но не верим. Только дня три назад приезжали из института Бакулева, когда стало известно, кто эта девушка. Ее коллеги приволокли с собой какую-то мудреную аппаратуру, снимали энцефалограммы, долго смотрели на них, пожимали плечами и говорили:

— Активности коры нет.

Поэтому с того дня на утренней конференции мы докладываем:

— Александра Журавлева, двадцать лет, отравление барбитуратами, состояние после клинической смерти.

И добавляем еще два слова. Эти слова — приговор. После них можно считать пациента донором органов.

— Церебральная смерть.

То есть мозг умер и диагноз подтвержден документально.

Но она дышала сама.

Я подозвал Катю, она посмотрела на то, что я показал, отпихнула меня и подняла ей веки. А в моей башке крутилась одна и та же фраза:

— В медицине все бывает, Паровозов!!!

Зрачок сузился, а главное, он реагировал на свет.

У Саши Журавлевой оказались зеленые глаза.

Мы шлепаем по ступенькам. Я, Балаган, Вовка и Юра Гончаров. У каждого на плече полотенце, идем принимать водные процедуры. Юрка нас отмазал от тихого часа, сказав крысе Надьке, что нам нужно репетировать. Ну а Костик знает, мы ему вообще редко врем.

Лестница эта всегда мне очень нравилась — длинная, крутая, хоть коляску с младенцем по ней запускай, как в фильме «Броненосец „Потемкин“». Она вела в овраг, а за оврагом — луг, окруженный речкой.

— Ну что, парни, на следующий год в бассейне купаться будете? — спрашивает нас Юрка.

— В каком таком бассейне? — не понимаю я. — Где?

— Как где? — отвечает Юрка. — Здесь, в «Дружбе»! Бассейн должны были в этом году купить и поставить, Генкин нашел где-то. Даже деньги профком выделил, шестьдесят тысяч!

— Ох, и не фига себе! — схватившись за голову, говорит Вовка. — Да за эти бабки можно восемь «жигулей» взять! Да что этот бассейн, золотой, что ли?

— Вроде нет, — задумался Юрка, — нет, точно не золотой, говорят, какой-то резиновый, я так и не понял, надувной он, что ли?

Ничего себе, думаю, да на фиг такой бассейн нужен, надувной. Еще каждый придурок папироской начнет в него тыкать, за шестьдесят-то тыщ!

— Ну, зато вот на гитарах в ансамбле играем, — продолжает Гончаров, — если бы не бассейн этот, не видать бы нам аппаратуры!

— А при чем тут бассейн? — спросил Балаган. — Какая тут связь, Юр?

— Да самая прямая! — отвечает Гончаров. — Деньги на бассейн выделили, а тут выяснилось, что на него в очереди нужно год стоять. А вы люди темные, даром что пионеры, и не знаете, что профсоюзные деньги нужно за отчетный год все до копейки потратить. А то потом не дадут ни хрена.

Начали эти шестьдесят тыщ тратить. Тратили, тратили, а они не тратятся. Уже и телевизоры цветные купили, один к Мэлсу поставили, второй в пионерскую комнату, и проигрыватели в каждый корпус по две штуки.

Короче, думали-думали, а тут ансамбль к нам на танцы приехал, Генкин посмотрел, как все радуются, и говорит: «А давайте свой ансамбль сделаем!» Вот и сделали, короче. А если бы не аппаратура, я бы этим летом в стройотряд поехал! — закрыл тему Юрка, тут и лестница кончилась.

Все уже подошли к речке, а я еще минуту стоял на последней ступеньке и думал. Как же все интересно оказалось! Я приехал сюда и остался из-за гитары. Гитара появилась из-за бассейна. Тогда получается, что я из-за этого резинового бассейна, которого тут еще никто в глаза не видел, здесь очутился! Ну и дела! А потом вприпрыжку побежал за всеми.

— А конкурс для иногородних школьников в нынешнем году — так вообще! Тридцать два человека на место! — рассказываю я уже в который раз за эту неделю. — А у школьников-москвичей пятнадцать! А главное, — продолжаю хвалиться я, — химия — профилирующий экзамен, и принимают ее будь здоров! У последнего потока на триста человек двести тридцать двоек и всего одна пятерка!

То, что эта единственная пятерка — моя, как мне кажется, уже знает половина нашей больницы, поэтому я из скромности не уточняю.

— Доктор! — доносится голос с пятой койки, он еще немного сиплый от заживающей трахеостомы. — Доктор, а вы что, в приемной комиссии были?

— Был! — говорю я, а сам думаю, не буду разочаровывать ее, что я не доктор. — Да, Саш, я шестой год в этой приемной комиссии почетный член!

Никак не могу привыкнуть, когда говорит эта Журавлева, вроде всего чуть больше недели прошло, как она тогда сама задышала, а вот лежит, в беседе участие принимает, заживает все на ней как на собаке, чудеса да и только!

К нам в отделение целыми экскурсиями повадились ходить на нее глазеть, пока мы это все не прекратили. Тоже мне, нашли достопримечательность!

Хотя я на их месте тоже приходил бы и зенки пялил.

— Доктор! — опять сипит она. — А в следующем году опять химию профилирующим оставят?

— Даже не знаю! — отвечаю я, а сам диву даюсь, как это после часа асистолии ее такие вещи могут интересовать. Да всего лишь несколько минут клинической смерти превращают человека в овощ, а тут такое!

— В следующем году сама узнаешь, если поступать надумаешь! — говорю я. — Весной уже известно будет.

— Так! — начинает кто-то из девчонок. — Хватит тут про институты ваши, а тебе, Сашка, пора банки ставить. Леша у нас — лучший баночник, он тебе и поставит, правда, Леш?

Да, думаю, поставлю, не жалко, чего не поставить! Сегодня дежурство спокойное, вот скоро сентябрь, тогда начнется, как обычно, мало не покажется.