Читаем без скачивания Преступление доктора Паровозова - Алексей Моторов

Ну, насчет профессии, которая меня кормить будет, я почему-то сразу подумал, что мне поваром предлагают стать, но спрашивать постеснялся.

— Согласен, сынок? — продолжил директор. — По глазам вижу, что согласен, пошли тогда со мной.

И он повел меня в подвал, где, вопреки моим ожиданиям, не оказалось никакой кухни с поварами, а была тяжелая дверь с табличкой «Слесарно-механический кружок».

Директор толкнул плечом дверь, мы вошли в огромную комнату, где вдоль стен стояли большие станки, а за столом одиноко сидел рыжий, кудрявый человек и откусывал от батона, запивая кефиром прямо из бутылки.

— Здорово, Валентин, — поприветствовал того директор.

Тут Валентин прожевал, проглотил и отвечает:

— Здорово, Игнат Петрович, с чем пожаловал?

А директора нашего, значит, Игнат Петровичем зовут.

— Да вот, — говорит Игнат Петрович, — ты же мне вроде жаловался, что совсем без учеников остался.

— Да, почитай, уж с весны учеников нет, — вздохнул Валентин. — Сижу целыми днями, кроссворды разгадываю. — Он отложил батон и потряс газетой. — Сегодня уже второй кроссворд разгадал, только слово одно не знаю, город в Индии на «К» начинается, на «А» кончается. Не знаешь ли, Игнат Петрович, что за город за такой, по клеткам Караганда подходит, но она вроде не в Индии.

— Да ты чего, Валентин, какая Индия, — удивился Игнат Петрович, — откуда мне знать, спроси чего полегче.

Тут я набрался смелости и сообщил, что город этот индийский никакая не Караганда, а Калькутта. Валентин быстро взял газету, ручку, посмотрел, присвистнул и вписал в клеточки нужные буквы.

— Ишь, какой грамотный, — восхитился Игнат Петрович, — а ведь я его тебе в ученики привел. Из наших паренек, рабочая косточка, хочет станки освоить. Ты откуда так города знаешь, читал что-нибудь?

Ну, я плечами только пожал. Я как в первом классе нашел на помойке старый глобус с вмятиной в районе Полинезии, так за полгода изучил его вдоль и поперек. А дома, вместо обоев, полюбил клеить на стены географические карты и знал почти все крупные реки, горы, озера, города на земном шаре. И уж Калькутту с Карагандой никогда бы не перепутал.

Тем временем Игнат Петрович говорит:

— Ты, Валентин, возьми паренька в ученики, а то он все своего Трофимова дожидается, как пришитый сидит перед его дверью, мается.

— А как он сам, Трофимов-то? — спрашивает Валентин. — Говорят, у него белая горячка приключилась?

Игнат Петрович показал на меня глазами и, понизив голос, сказал, что, почитай, уже месяц, как Трофимов со своей белой горячкой в дурке лежит, и когда его выпустят, никто не знает.

— Ну а не рано ему на станке-то работать? — узнав, что мне всего одиннадцать, спросил Валентин.

— Да в самый раз, — ответил директор, — я в его годы вовсю работал, дрова зимой с братом по Пресне на санях развозил.

— Вот что, сынок, мастера твоего зовут Валентин Иванович, ты тут с ним, я думаю, поладишь, а мне уж и идти пора.

Игнат Петрович пожал Валентину Ивановичу руку и удалился.

— А где родители-то твои работают, Алексей? — спросил меня после того, как мы познакомились, мастер. — На «Салюте» небось?

«Салют» — это такой здоровый завод, на котором работала половина жителей района.

— Нет, — говорю, — не на «Салюте», а в институтах своих, со сложными названиями.

— А кем, — продолжает мастер, — рабочими?

— Да нет, — сразу застеснялся я, — этими, как его, старшими научными сотрудниками!

— С чего тогда Игнат Петрович сказал, что ты наша рабочая косточка? Ну да ладно, давай я тебе объясню тут про все, про технику безопасности, а дальше понятно будет, что нам с тобой делать.

И пошел день за днем. Я приходил в кружок три раза в неделю, в понедельник, среду и пятницу, с четырех до семи, и каждый раз не мог дождаться следующего занятия. Я освоил три станка: фрезерный, сверлильный и токарный, который и стал моим любимым. Через полтора месяца меня даже назначили старостой, правда, кроме меня и мастера, никого в этом кружке не было.

Потом мы с мамой переехали в другой район, на Коломенскую, и занятия в кружке, к моему большому сожалению, пришлось прекратить.

А когда в девятом классе у нас начался предмет под названием УПК, что значило Учебно-производственный комбинат, то среди всяких возможных профессий я, не задумываясь, выбрал токарное дело. Мастера моего звали Николай Серафимович, он был тоже рыжий и кудрявый и такой же добрый и спокойный мужик, как и Валентин Иванович.

В конце мая нас всех раскидали кого куда, а меня отправили в цех под названием «Штампово-инструментальное хозяйство» при заводе ЗИЛ. На заводе мне нравилось, правда, многое казалось странным. Например, я никак не мог понять, почему у нас половина цеха приходит к началу смены на бровях, и это несмотря на то, что начинали мы работать в семь сорок утра. А уж после обеденного перерыва были готовы почти все, включая даже глухонемого Валерку-шлифовальщика.

А я почти сразу стал местной знаменитостью, так как был единственным несовершеннолетним в цехе, и мой рабочий день кончался уже после обеда. Все, кто хотел поддать, несли мне мятые рубли, и я покупал на них водку в стоящем недалеко от проходной гастрономе. Бутылки я потом подсовывал под ворота и никогда не видел, чьи именно руки принимают бесценный груз. За месяц я просунул под эти ворота не меньше сотни пузырей.

Про меня рассказывали, что вот у нас пацан работает, москвич, вся родня — профессора, а сам решил на завод идти и за это его зловредные профессора из дома выгнали. Кто пустил такой слух, не знаю, но я не особенно опровергал цеховой фольклор. На ЗИЛе меня научили делать всякие штуки, типа модных в ту пору колечек «неделька», которые я раздаривал знакомым девочкам.

Тогда-то я и получил свою первую в жизни зарплату — пятьдесят четыре рубля, из которых двенадцать с мелочью еще оставалось к моему дню рождения.

Водка бывает разная, это знает каждый уважающий себя гражданин нашей страны. Во-первых, водка бывает разная по цене. Бывает самая дешевая, по три рубля шестьдесят две копейки. Она в короткой бутылке из зеленого стекла. В Москве эта водка повсеместно пропала, а в деревнях еще встречается. Бывает водка по четыре рубля двенадцать копеек, она, как правило, в длинных бутылках белого стекла и называется «Русская». Раньше, до семьдесят седьмого года, она называлась «Экстра», и на ней какое-то время стоял знак качества. Но потом, как писали в газетах, по требованию трудящихся знак качества с водки сняли, а вслед за этим пропало и название. Есть водка за четыре рубля сорок две копейки, она или в длинных белых бутылках, как «Русская», или в длинных зеленых и называется «Старорусская». За что дерут лишних тридцать копеек, никто не знает, но я думаю, за старину и берут. На всех этих бутылках алюминиевые пробки либо с козырьками для удобства открывания, либо без оных, и тогда пробку нужно поддевать ножом или зубами. Но самое главное — это, товарищи, разлив. Самый лучший — конечно же московский. Потом идет калужский разлив, следом рязанский. И уже замыкающий — тульский. От водки тульского разлива тошнит поголовно всех, включая моего одноклассника, третьегодника Витю Турочкина, а уж Витя умеет пить даже одеколон.

А еще бывает очень дорогая и дефицитная водка с пробками винтовыми, с названиями «Посольская» или «Столичная». Такие бутылки я видел в баре у Вовкиного отца дяди Вити. Но эта водка, как объяснил мне Вовка, экспортная и не для простого народа.

У меня в кармане семнадцать рублей, нет, даже восемнадцать, сегодня после завтрака пришлось подкатить к пионерке нашего отряда Лариске Эльбаум. На пятачке у нового корпуса я нежно обнял Лариску и проникновенно заглянул ей в глаза. Она не стала ломаться, прочитав нечто такое у меня во взгляде, а, сбегав в палату, вынесла металлический рубль с Лениным. Еще рубль есть у Вовки, ну и у Балагана мелочь. Поэтому даже если водка по четыре рубля сорок две копейки, то по-любому на четыре пузыря хватит, да и на папиросы «Беломор» останется. Потому как мои два блока «Явы» уже заканчиваются, частично мы сами выкурили, частично вожатые потаскали.

А сейчас мы держим путь в деревню под названием Избище. Деревня эта находится напротив нашего лагеря, и если выйти из главных ворот и спуститься с небольшой насыпи в кусты, то через полминуты никто тебя уже не увидит, и в этом преимущество данного маршрута. А недостаток заключается в том, что нужно пройти через всю деревню, а это увеличивает риск огрести от местных хлопцев. И на все про все у нас не более двадцати минут, мы пораньше смотались с обеда, чтобы быть вовремя в палате, когда начнется тихий час.

Не успели спуститься с дороги, как на ноги налип целый пуд грязи, вся земля раскисла от этих дождей, идешь, как по болоту. Немного полем прошли, затем на тропинку вышли, она и привела нас к маленькому пруду. На берегу в брезентовой плащ-палатке сидел одинокий рыбак. И дождь ему не помеха. Сидит, курит, в воду сплевывает. Кто знает, а вдруг он местный Спиноза и под дождем ему лучше думается. Мужик положил на берег удочку, обернулся на звук наших шагов, поглядел на нас пристально и отвернулся.