Читаем без скачивания Жизнь в розовом свете - Людмила Бояджиева

— Бог мой! Что за литературный роман! Какие старомодно — утонченные отношения. — Ди вздохнула. — Собственно, чего ещё можно было ждать от моей сестры? Ведь мы с Родриго вообще флиртовали в письмах.

— Нам и впрямь не хотелось быть современными. То есть, не хотелось ничто упрощать. Нам нравилось наслаждаться нюансами — тонкой сервировкой банальнейшей влюбленности… Тогда я этого, конечно, не осознавала. Просто изо всех сил старалась ему нравиться. И даже помогла обмануть нашего преподавателя живописи. — Эн смотрела в огонь, помешивая кочергой угли. Ты будешь смеяться — Грег оказался дальтоником! Он прекрасно рисовал, но когда дело дошло до живописи — все получалось в коричнево-зеленых тонах… «У вас своеобразный колорит, юноша, — сказал господин Марцевич. — Но почему так мрачно? Ведь здесь, кажется, Вы хотели передать солнечное освещение?»

— И ты помогла ему изобразить солнце. Вот когда зародилась твоя страсть к украшательству, — подшучивала Эн, стараясь смягчить развязку, к которой приближался рассказ сестры.

— В общем, я кое-что подрисовала, и Григорий остался в нашей группе. Каждый день после занятий он провожал меня до подъезда дома, касаясь локтя лишь в тот омент, когда мне грозила опасность попасть под автомобиль или провалиться в открытый канализационный люк.

— Не верится, что Грег был так робок. Он производил впечатление любимчика дам.

— В нем не было и двух черт, которые могли бы тесно совпасть друг с другом, как кусочки мозаики. Застенчив, но дерзок, опытен и наивен, тщеславен и при этом начисто лишен самолюбования. Он умел умиляться и быть злым. Но всегда фонтанировал особым, непередаваемым очарованием.

— Грег заразительно смеялся и постоянно шутил сам, — вставила Ди.

— Казался трогательным и опасным одновременно. Порой во мне вспыхивала почти материнская нежность, а иногда я поражалась его искушенности. лихому, гусарскому легкомыслию. И кроме того…

— Остановись, Эн. Сделай перерыв. Твое горло не выдержит. Похоже, ты собираешься говорить о нем до утра.

— И все равно не смогу описать… — Эн вздохнула. — Уверена, нет никого похожего на Грега.

— Полвека прошло, а твоя влюбленность благоухает как майский сад. Завидное умение сохранять свежесть чувств! Но что касается похожести, то возникли сомнения: разве парень у моря не потряс тебя сходством?

Эн грустно усмехнулась: — Минуло пятьдесят лет. Остается лишь думать, что Грег Армет явился слюда в новом воплощении.

— Мне кажется, тебе хочется порассуждать о каких-то мистических, очень высоких материях. Здесь совершенный ноль.

— Но ведь именно этому разряду можно отнести дальнейшие события… Эн повернулась и внимательно глянула на сестру поверх очков. — Во всяком случае, я до последнего вздоха не поверю тому, кто назовет мою любовь «обычной». И не пытайся опустить меня на землю, дорогая. — Эн снова не сводила глаз с огня. — В те дни я витала в небесах: Грег поцеловал меня.

Знаешь, где это случилось?

— Разумеется, в Венском лесу. Вы стояли на виноградном холме в лучах заходящего солнца, взявшись за руку, присягая перед светилом в вечной любви и верности.

— Это, наверное, совсем неплохо… Но мы не клялись. Болтали о всякой чепухе, предчувствуя, предвосхищая то, что надвигалось на нас, подобно…

— Скорому поезду на Анну Каренину.

— Если б знать, если б знать…Как мы легкомысленно резвились, наэлектризованные ощущением надвигающейся грозы! В парке, прямо на плоту, плавающем посреди крошечного озера работал дешевый венгерский ресторанчик. Седой цыган в широченной рубахе, с серебряным кольцом в ухе играл на скрипке, а полная чернявая дама с усиками и огромным декольте на дряблой смуглой груди разносила мясо. Они жарили его на углях и подавали с кислым вином и жгучим соусом. По всему парку разносился аппетитный запах, от жаровен тянуло дымком и трудно было удержаться, чтобы проглатывая слюнки, не завернуть сюда.

Вечерами, очевидно, там шла хорошая гульба, но мы-то пришли днем и оказались почти одни, не считая стайки лебедей, крутившихся у плотика. Они разевали клювы, жеманно изгибая шею, и красиво трепетали белыми, словно хризантемы, крыльями.

Это не было показательным выступлением, гордые птицы просто-напросто клянчили: они ждали свой кусок венгенской «поджарки». Нам принесли большое блюдо, соусник, вино. Голодные, взволнованные прогулкой, мы жадно вгрызались в темные с пепельным налетом ломти…Увы, прожевать их не удалось даже нашими молодыми зубами. А лебеди заглатывали полетевшую к ним добычу целиком. Мы налили соус в стаканы и макали в него хлеб. С кислым вином это фантастически вкусно!

— Ты всегда изображала из себя гурманку.

— Поверь, Ди, с этим не сравнилась бы и кухня «Максима». Но пока мы блаженствовали, небо стало серым и все вокруг как-то странно замерло. Лебеди попрятались в своем плавающем домике, официантка забегала, сдергивая со столиком скатерти, цыган со скрипкой исчез на кухне. Опустошив тарелки, мы спешно расплатились и побрели к остановке трамвая, держась за руки, потому что надо было взобраться наверх по крутому склону, а меня здорово пошатывало. Ты ведь не хочешь знать, что я чувствовала?

— Ты была счастлива. И обмирала от того, что помогла понять, как и почему это случилось. Да и вообще, что это за штука такая — сумасшедшая радость от того, что твою ладонь сжимает его рука.

— Правда, Ди… Такое происходит лишь однажды — душа предчувствует это и замирает, боясь упустить драгоценные мгновения. А они проходят, проходят и с каждым прощается твоя боль, затаившаяся в тени ослепительного счастья… Когда мы выбрались к остановке трамвая — тяжелая багрово-сизая туча уже закрыла полнеба. Под ветвями огромного платана жались несколько человек, не прихвативших зонтик. Грег вышел на трамвайные пути, пытаясь высмотреть за поворотом звенящий вагончик. Но его не было. И тут все сорвалось с места, взвилось, затрепетало — ветви, листья, бумаги, афиши на тумбах, моя юбка, волосы, шарф… Грег обнял меня, защищая от бури несущей тучи песка и пыли. Он оказался большим и теплым, как дом, в котором прячется заблудившийся путник. Мы крепко зажмурились, спасаясь от шквала, и оказались совсем одни — одни в целом свете.

Так и стояли, среди тьмы разбушевавшегося ливня, укрытые как в шалаше ветвями платана.

Когда мы вернулись со своего необитаемого острова — никого вокруг не было. Буря пронеслась, трамвай увез промокших людей, а вокруг нас, словно очерченный волшебной палочкой, светился круг сухого асфальта.

Мне повезло. В моей жизни был тот самый поцелуй — единственный, ради которого стоило появиться на свет.