Читаем без скачивания К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

Идем вместе с Кавериным к другому бакенщику — дяде Илье: здоровый, ленивый, на него было заведено не одно судебное дело (бакены у него были не в порядке, и теплоходы садились на мель). Посмотрел Каверин, как дядя Илья чесал себе пузо, и с восторгом сказал потихоньку: «Да, это подлинный мужик времен Ивана Грозного...»

«Кормить будешь?» — только и спросил дядя Илья. Два дня в ожидании теплохода мы провели с дядей Ильей на берегу, слушая его россказни. Как управлялся он с бакенами, одному богу известно. Но подкатил дядя Илья к теплоходу лихо!

Летом 1943 года нарком электростанций Жимерин вызвал меня в Москву и предложил переехать в столицу. Он оказался моим болельщиком, и с этого началась наша дружба с Дмитрием Георгиевичем. Прямой, подтянутый, требовательный, организованный — многому я у него учился. Главная его сила, конечно, в поиске решения — администратор высокого таланта. Относился он ко мне трогательно. Жимерин помог мне в достижении трудной цели.

Тогда я уже подумывал о матче с чемпионом США Решевским. В войне был перелом (когда я в первый раз был в кабинете наркома, ему позвонили и сообщили об успешном сражении на Курской дуге — с каким напряжением и радостью получали тогда вести с фронта). Надо было обеспечить безусловное право на матч с чемпионом мира. Алехин тогда выступал в турнирах в оккупированной немцами Европе. А что, если он будет отлынивать от матча со мной?

Керес после матч-турнира сорок первого года не имел особых прав, бедного Капы уже не было на свете (зимним утром 1942 года, когда я шел на работу, один рабочий остановил меня и горестно сказал: «Слышали радио? Капабланка умер...» Велика была популярность кубинца); Файн не был чемпионом США, значит, оставалось победить в матче Решевского...

Решил воспользоваться пребыванием в Москве и позондировать почву. Звоню Б. Подцеробу — два месяца мы учились вместе с Борисом Федоровичем в Ленинградском университете. Был он приятелем Славы Рагозина, сам неплохо играл в шахматы, имел первый разряд. Он много играл по переписке и впоследствии был участником полуфинала чемпионата страны (по переписке). Хорошее знание французского, широкий кругозор, отличная общая подготовка, талант и симпатичная внешность обеспечили его продвижение по дипломатической службе. Подцероб был начальником секретариата Наркоминдела.

— Дело сложное, — говорит Борис Федорович. — Попробуйте обратиться к Литвинову, он сейчас в Москве (Литвинов был тогда послом в Вашингтоне).

Максим Максимович принял меня в служебном кабинете (НКИД помещался на площади Воровского). Встретил он запросто, как старого знакомого.

Я был ошеломлен: наслышался о его подпольной, опасной работе до революции, о его проницательности и энергии, об его энциклопедичности, о твердом (если не упрямом) характере. А это был среднего роста, несколько расплывшийся человек, с мягкими чертами лица; говорил нараспев — поистине разрыв формы и содержания!

— Я, как посол, конечно, за, — сказал Литвинов и улыбнулся, — всегда поддержу ваше соревнование с Ре-шевским, но сам это не могу решить!

Стало ясно: дело безнадежное.

Осенью 1943 года попросился я в чемпионат Москвы для тренировки: со скрипом, но получил приглашение сыграть вне конкурса. Турнир продолжался весь декабрь. Смыслову я проиграл, но в итоге занял первое место. К сожалению, тогда текст партий я уже не переписывал, а бланки с записями были утеряны организаторами — так несколько интереснейших партий пропало без вести.

Во время турнира получаю приглашение на обед к Б. С. Вайнштейну (однофамильцу моего друга С. О. Вайнштейна, которого уже не было в живых), председателю Всесоюзной шахматной секции. Встречаю там Н. М. Зубарева, он сменил Снегирева на посту заведующего шахматным отделом Комитета физкультуры. Был я настороже, догадывался, что речь пойдет о матче с Алехиным.

Обед по тому времени отличный: домашние котлеты, вино. Котлеты съел, от вина отказался. Затем началось... Алехин — политический враг, играть с ним нельзя, надо лишить его звания чемпиона, советский чемпион обязан выполнить свой гражданский долг и первым потребовать исключения Алехина из шахматной жизни. Нужно ли перечислять все эти демагогические домыслы? Говорил Вайнштейн, Зубарев поддакивал. Спокойно, резко и твердо высказываю свою точку зрения и откланиваюсь. (Ясно, что с таким председателем матча с Алехиным не сыграешь.)

К вопросу о встречах с Алехиным за шахматной доской можно было подойти с двух точек зрения. Однако все это обсуждалось еще в двадцатые годы и было принято, что, осуждая Алехина как человека, мы воздаем ему должное как шахматисту. Отказ от общения с шахматистом Алехиным не мог не нанести ущерба советским шахматам. Именно поэтому я играл вместе с ним в турнире в Ноттингеме и АВРО-турнире. Решение правительства в 1939 году об организации матча Алехин —• Ботвинник окончательно положило конец всей этой полемике.

Конечно, как человек Алехин был достаточно уязвим, а как шахматист?

В молодости Алехин предпочитал комбинационную борьбу, стремительные атаки, внешние эффекты, но затем большое влияние на него оказало творчество Капабланки. Спокойный стиль Капабланки, гармоничное сочетание тончайшего позиционного понимания со счетом вариантов придавали партиям кубинца особое изящество. У Капы все фигуры играли вместе, они были крепко связаны. Капабланка был одинаково силен и в сложных и в простых позициях.

Понимание сложных позиций у Алехина было весьма высоким, а простых? Здесь Алехин пошел на выучку к своему старшему другу — пока Капабланка представлял в Петербурге в десятые годы нашего столетия Кубу, Алехин и Капа были неразлучны. Но борьба за первенство мира сделала их врагами.

Алехин умел управлять собой. Хоть он предавался человеческим порокам (и это, несомненно, подорвало его здоровье), но, когда вино, курево или карты мешали ему, он все делал в интересах шахмат. Так он и шахматы изучал: когда он осознавал свои недостатки, он с удивительной проницательностью находил пути к совершенствованию. В итоге многолетнего, кропотливого труда Алехин в 1925—1934 годах предстал перед миром как шахматный титан, владевший самыми различными сторонами любимого искусства и спортивной борьбы. Немалую роль в его росте сыграли аналитические труды, опубликованные Алехиным в тот период.

Я видел Алехина в 1936—1938 годах, когда он уже перевалил через вершину своих успехов, и, признаюсь, с трудом представлял его молодым. В мае 1973 года я увидел молодого Алехина: во время гастролей в ФРГ мне пришлось переезжать из Келя в Шомберг — дорога шла через Триберг. В этом городишке в 1914 году немецкие власти разрешили поселиться интернированным русским шахматистам — Боголюбову, Романовскому и другим. Сначала они