Читаем без скачивания 墨瓦 Мова - Виктор Мартинович

Возможно, скоро необходимость во мне для опознания исчезнет. И возникнет потребность в бригаде психиатрической «скорой помощи» для дяди Саши. Бреду в свою квартиру, механически открываю дверь за ручку, сильно обжигаюсь, она же раскаленная. Захожу. Прислоняюсь к теплой стене. Тетя Галя умерла. Надо позвонить Ирке. Но она просила ей не звонить. Нужно просто постоять вот тут, и все наладится. Потом снова провал. Потом… Я стою у той же стены, на улице светает. Где-то рядом ясно слышен медвежий рев, не прекращающийся, на одной ноте. Рядом со мной – интеллигентное лицо мужчины в очках. Он наклонился ко мне, внимательно смотрит в глаза. Он медленно, почти по слогам, что-то говорит мне, и его слова сливаются в одно, превращаются в фон, потому что я перестаю концентрироваться на том, что он говорит, а говорит он монотонно: — Вам не о чем беспокоиться. Абсолютно не о чем. Вам поставят новую дверь. Я психолог из Центра медицинской реабилитации при чрезвычайных ситуациях. У вас абсолютно нет поводов для беспокойства. Взрывы газового оборудования случаются, поскольку оно давно устарело. В вашем доме оно будет полностью демонтировано. Ничего страшного не произошло. Ваша квартира была застрахована. Государство вас поселит в приличную гостиницу и отремонтирует все за две недели. Вам поставят новую дверь. Да, согласен, дверь сильно пострадала. Железо погнулось от взрыва. Но государство вам поставит новые двери, за которыми вы будете ощущать себя полностью защищенным. Вы получите компенсацию. Серьезную компенсацию. Потому что ваша квартира застрахована. А дверь вам поставят новую, металлическую, с защитой от взлома. Я лично прослежу. Надежную, отличную дверь». В коридоре слышатся шаги, появляется еще кто-то, одетый в белый халат, лицо его поцарапано. — Слышь, Петрович, вколи ты этому психу что-нибудь! – задолбались уже его вязать. — Он не псих! – доктор отворачивается от меня и спокойно, тихо говорит санитару. – Он потерпевший. Который пережил серьезный морально-психологический стресс. И поэтому с ним надо вести себя деликатно, Миша. Вот нахера ты его вообще собрался вязать? — А что, оставить его, чтобы он стоял посреди квартиры и ревел? А если он вообще не заткнется?

Потом – снова провал и розовый интерьер гостиницы «Турист», в которую меня поместило государство на время, пока за казенный счет во всем доме будут делать ремонт. В номере розовые обои, скромная, я бы сказал, солдатская кровать. Подушка ночью, когда не спалось, казалась то слишком мягкой, то слишком твердой. Серое покрытие на полу. Когда ходишь из угла в угол босиком, ощущение, будто ступаешь по наждачной бумаге. Панели ПВХ с лампочками на потолке. Душевая кабина. Талоны на завтрак. Стол с настольной лампой с обшарпанной дешевой позолотой поверх пластмассы. Лампу можно включить и выключить, больше от нее пользы никакой. Все это в совокупности оставляло такое концентрированное ощущение беды, что я сутками не находил в себе сил выйти из комнаты. Сидел и наблюдал за тем, что происходило на площади возле универсама «Беларусь». Изредка возвращался мыслями к тому, что произошло. Если это был не просто взрыв газа, а спланированный взрыв – то зачем? Какие-то загадочные враги триад искали книгу? В таком случае зачем уничтожать полдома? Искали и не нашли (потому что мое потайное место фиг найдешь) и просто сожгли дотла? Значит, им была нужна не книга! Им нужно было, чтобы книга не попала в руки к триадам. Но почему? Что в той книге, кроме напечатанных офсетом слов?

Время от времени ко мне стучался грузин Вано – тоже погорелец, на государственном содержании. С ним мы играли в домино. У него на пожаре погиб маленький сын. Женщина, которая родила мальчика, сейчас хорошо зарабатывала и потому могла себе позволить встречаться с более молодыми, чем Вано, мужчинами. «Скажи, друг Серго, почему наша жизнь – такая задница?» — спрашивал меня Вано. Причем спрашивал, и когда проигрывал, и когда выигрывал. – Почему наши женщины больше не с нами? Почему никто никому не нужен? Почему никому не интересно, что ты за человек? А только есть ли у тебя бабло? Почему так, друг Серго? Когда так случилось, когда мы все проиграли?» Я молча пожимал плечами. Я не знал, что ответить. Я же говорил, я не философ. Я в принципе не очень умен, вы же видите. 

Часть третья

Почему трафик мовы захватили китайцы? Потому что мы, русские, оказались too lazy. Цыгане, в свою очередь, были неспособны организовать систему – изготовление, контрабанду, продажу. Единственное, к чему они онтологически предрасположены – это мелкие махинации, торговые накрутки, разбодяженный стафф. Их существование в этой индустрии объяснялось тем банальным фактом, что китайцы на Ангарскую соваться просто брезговали. Не боялись — они в принципе боятся очень немногих вещей, из тех, что способен увидеть человеческий глаз, — а именно брезговали. У джанки есть три стадии зрелости: 1. покупает у цыган; 2. покупает у китайцев; 3. заводит собственного дилера.

Первое – недешево и небезопасно, второе – дешево и небезопасно, третье – дешево и безопасно, потому что все дилеры работают с ограниченным кругом клиентов. Попасть в такой en petit comite[24] извне практически невозможно, и именно этим гарантируется счастливое и беззаботное, как то, чем занимаются герои хентай, существование схемы. После случая с цыганенком, который продал мне паленый сверток, и ментом, который меня за этот сверток пытался припугнуть, я перестал искать через объявления. Иметь дело с цыганами больше не хотелось, был сыт ими по горло. Так я оказался среди декадентов, которые постоянно закупаются в китайском квартале.

Обычно я садился в харчевне Мо Яня в той части чайна-тауна, которая находилась в Старом городе, заказывал себе курицу гунбао в кисло-сладком соусе и проглатывал ее, хрустя солоноватым арахисом, который мне как постоянному клиенту Янь проставлял gratis. За это время по китайской общине, в котором меня уже хорошо знали, пробегал слушок, что пришел тот самый лаовай, который почти никогда не торгуется. Я отщипывал вилкой кусочки запеченного в тесте мороженого и с наслаждением наблюдал, как за окном суетятся сразу несколько барыг. В саму харчевню им входить запрещалось по каким-то их внутрикитайским понятиям, но, как только выходил я, они обступали меня, заглядывая в глаза.

Я покупал эксклюзивный, исключительного качества, движ за 50—70 юаней и выходил долбиться в город. С годами постоянного употребления я понял, что парк – далеко не лучшее место для знакомства с мовой. Во-первых, есть вероятность случайно попалиться. Какой-нибудь гиперправильный манагер, питающийся обезжиренным йогуртом, займется йогой неподалеку от твоей скамейки, заметит вопиющее зрелище употребления наркотиков и вызовет «собак».

Во-вторых, погода. Дождь, снег или адская жара, другой в нашей Раше не бывает. Неприятно торчать, пока твои плечи медленно утопают в сугробе, а твоя простата превращается в холодец, God forbid.

Со временем я понял, что лучшее место для прокачки собственного сознания – кофейни. Чем кофейни лучше парка?

Во-первых, человек с листком бумаги в парке – гарантированный торчок. Человек с листком бумаги в кофейне – обычный consumer, изучающий очередной рекламный буклетик о скидках или распродаже.

Во-вторых, в сознании темного быдлобольшинства, наркот – это изнуренный обросший щетиной безработный, который просит мылостыню, чтоб на нее купить себе дури. Темное быдлобольшинство не понимает, что значительная часть знакомых ему амбициозных яппи сверлят себе мозг сверхкачественной мовой, чтобы отключиться от офисных стрессов, современный джанки – это человек в костюме Brioni и галстуке за полторы тонны.

Третья причина: официанты. Единственный, кто может свободно перемещаться между столиками и наблюдать за тем, что происходит рядом с вашей чашечкой американо – это официанты. Но они находятся с клиентом в тонкой психологической связи, имя которой – чаевые. Оставьте мальчику или девочке, которая заметила, что вы грубо нарушаете законопорядок, не 10% чаевых, а 50%, и вы увидите в ответ улыбку соучастника. Они вас никогда не сдадут. Они ощущают себя флибустьерами, а вас – своим капитаном, который не пожалеет золотого пиастра для своей верной команды.

И под кофейней я, конечно, имею в виду нашу русскую кофейню, которая находится на дистанции не менее километра от Шанхая. Потому что если вы обдолбаетесь в китайской кофейне, вас разденут, как Отелло Дездемону. «Лас-Вегас любит пьяных – легкая добыча»[25].

Так постепенно я стал завсегдатаем и чайна-тауна, и кофеен вокруг него. Время от времени я заходил туда во время обеденного перерыва и возвращался на работу, еще не до конца попустившись. Тогда креативить было особенно легко. Идеи приходили без усилия, чего не скажешь про коммуникацию с людьми, среди которых я заработал репутацию эксцентрика и большого оригинала (недоброжелатели говорили – фрика). Я тогда вкалывал в большом рекламном агентстве. Продукты моего обдолбанного сознания бомбардировали вас по сетевизору с той же регулярностью, что и Милошевич бомбардировал США в двадцатом веке. И это, кстати, было мое последнее постоянное место работы.