Читаем без скачивания 墨瓦 Мова - Виктор Мартинович

Во-вторых, погода. Дождь, снег или адская жара, другой в нашей Раше не бывает. Неприятно торчать, пока твои плечи медленно утопают в сугробе, а твоя простата превращается в холодец, God forbid.

Со временем я понял, что лучшее место для прокачки собственного сознания – кофейни. Чем кофейни лучше парка?

Во-первых, человек с листком бумаги в парке – гарантированный торчок. Человек с листком бумаги в кофейне – обычный consumer, изучающий очередной рекламный буклетик о скидках или распродаже.

Во-вторых, в сознании темного быдлобольшинства, наркот – это изнуренный обросший щетиной безработный, который просит мылостыню, чтоб на нее купить себе дури. Темное быдлобольшинство не понимает, что значительная часть знакомых ему амбициозных яппи сверлят себе мозг сверхкачественной мовой, чтобы отключиться от офисных стрессов, современный джанки – это человек в костюме Brioni и галстуке за полторы тонны.

Третья причина: официанты. Единственный, кто может свободно перемещаться между столиками и наблюдать за тем, что происходит рядом с вашей чашечкой американо – это официанты. Но они находятся с клиентом в тонкой психологической связи, имя которой – чаевые. Оставьте мальчику или девочке, которая заметила, что вы грубо нарушаете законопорядок, не 10% чаевых, а 50%, и вы увидите в ответ улыбку соучастника. Они вас никогда не сдадут. Они ощущают себя флибустьерами, а вас – своим капитаном, который не пожалеет золотого пиастра для своей верной команды.

И под кофейней я, конечно, имею в виду нашу русскую кофейню, которая находится на дистанции не менее километра от Шанхая. Потому что если вы обдолбаетесь в китайской кофейне, вас разденут, как Отелло Дездемону. «Лас-Вегас любит пьяных – легкая добыча»[25].

Так постепенно я стал завсегдатаем и чайна-тауна, и кофеен вокруг него. Время от времени я заходил туда во время обеденного перерыва и возвращался на работу, еще не до конца попустившись. Тогда креативить было особенно легко. Идеи приходили без усилия, чего не скажешь про коммуникацию с людьми, среди которых я заработал репутацию эксцентрика и большого оригинала (недоброжелатели говорили – фрика). Я тогда вкалывал в большом рекламном агентстве. Продукты моего обдолбанного сознания бомбардировали вас по сетевизору с той же регулярностью, что и Милошевич бомбардировал США в двадцатом веке. И это, кстати, было мое последнее постоянное место работы.

Так вот, это случилось, когда однажды, сунувшись к Мо Яню, я заметил большой амбарный замок на двери и несколько иероглифов, написанных мелом. — Мо заболел. У него уши, – подсказал мне человек, который торговал рядом с кофейней сушеными летучими мышами, зубами обезьяны и другими очень нужными вещами, когда ты знаешь, для чего именно они нужны.

Это разрушило мою уже отработанную схему отношений с торговцами. Дилера нужно было искать самостоятельно, а я уже даже забыл, как это делается. Я побродил по мосткам, лестницам и потайным дворикам Шанхая, но вид у меня, видимо, был такой прибитый, что никто не воспринимал меня как потребителя мовы. Тень отца Гамлета, призрак собаки Баскервилей, дыханье бури, знак беды.

Уже на обратном пути, на самом выходе из китайского квартала, у магазина «Ромашка», я словил так необходимый мне цепкий взгляд. Человек был больше похож на калмыка, чем на китайца. В выражении лица – какое-то упрямство, в чертах – татарская округлость, не свойственная осевшим в Минске выходцам из Китая. Но я не придал значения этой мелочи. Хотя стоило бы. Потому что, очевидно, после этого случая меня и пасли.

Так вот, на обычный вопрос «сколько?» он ответил не «сто» и не «семьдесят», а, внезапно, аж тридцать пять. Я удивился и переспросил. Он подтвердил: тридцать пять. Я уточнил: почему так дешево? Обычно ведь торгуются со ста до пятидесяти. И вот тут мне б и насторожиться. Потому что когда человек просто торгует мовой, а не работает при этом еще и на тех, кто с мовой ведет непримиримую борьбу, то у него такой вопрос клиента должен вызывать смех. Почему дешево? Бери и не выеживайся! Но этот сохранил чугунно-серьезное выражение лица, будто статуя Мао Цзэдуна у Дома Правительства на площади ЕврАзЭС. Странно, странно.

Я протянул ему банкноту в пятьдесят юаней, он дал мне сдачу – десять и пять. Нет, ну нельзя сказать, что я совсем не застремался. Что-то меня все же насторожило в нем. Какой-то он был стремный. Перед тем как сесть и употребить, я пешком сделал здоровый крюк по городу – прошел километров десять или даже больше. Держал сверток с мовой в руке, но не в кармане, чтобы в случае, если замечу хвост из индюков в блестящих, как сопли, костюмах, выбросить стафф в Свислочь или еще куда. Но никого не было, как я ни включал Штирлица.

Поэтому я забурился в одну из своих проверенных кофеен, заказал глясе, яблочный скрамбл и приготовился к путешествию в уютный мир непознанного. Я не боялся зависнуть тут на сутки, потому что со временем мова стала вставлять мне слабее. За годы употребления я запомнил значительную часть слов, которые встречались в текстах. Теперь для достижения былого чумового эффекта, мне надо было покупать два или три свертка, в которых в совокупности можно еще было наткнуться на незнакомое словцо, выражение, психоделический синтаксический оборот. Но я не хотел увеличивать дозу. Потом что это и есть наркомания, а я – не торчок. Я все лишь индивид, открытый экспериментам над собственным когнитивным аппаратом.

Как всегда в таких случаях, я заранее попросил официантку рассчитать меня. Во-первых, чтобы она не парилась, что у нее не закрыт счет, а клиент очевидным образом завис и сидит за одним напитком и десертом час или даже больше. Во-вторых, чтобы размером чаевых сразу показать ей, что я человек, весьма заслуживающий симпатии. Девочка, похожая на ухоженную мышку, принесла bill: глясе и скрамбл стоили шесть юаней. Я положил десять и очень значительно сказал ей: «Сдачи не надо». В этой ситуации главное – интонация. Можно оставить и сто юаней чаевых, и при этом вызвать у того, кому ты подарил эти деньги, искреннюю неприязнь, изрядно сдобренную классовой ненавистью. Эта ненависть за время, пока с портретов Карла Маркса облезала краска, совсем не притупилась, потому что эксплуатация только усиливалась. Главное отличие китайского континентального марксизма от европейского марксизма-light заключается в том, что в Китае исторически сложилось, что официанта, который плохо обслужил человека, вещающего о социальном равенстве с трибун, принято бить палкой по пяткам.

Таким образом, никакого гусарства, мы не в Париже, захваченном русской армией в девятнадцатом веке. Никаких подкатов, если официант – того пола, к которому у тебя есть сексуальный интерес. По коленке гладить можно и должно того человека, которого ты пригласил в ресторан, а не того, которому ты оставляешь чаевые. Это не вопрос морали, потому что в мораль я не верю. Это – вопрос вкуса. Клеиться к официанткам – то же самое, что спать с горничными. Настоящий джентльмен всегда найдет деньги на проститутку.

Никакой цыганщины – медведей перед вами за ваши три юаня танцевать не заставят. Акт передачи денег должен быть нейтрально-дружеским. В вашем голосе должно быть тихое умиление от уровня сервиса и квалификации официанта. Скажите «спасибо» с правильной интонацией, и человек будет ваш. Вы можете весь день играть в тетрис свертками с мовой за его столиком, и он не посмотрит косо в вашу сторону.

Так вот, я оставил мышонку четыре юаня и был очень удивлен, увидев через несколько минут, что она что-то обсуждает с менеджером, бросая в мою сторону напряженные взгляды. Она вела себя так, будто ее поймали на распространении детской порнографии, причем ребенком в этом порно был я. Ее близко посаженные глазки бегали между мной и менеджером, я даже перепрятал сверток с мовой в карман, решив не употреблять, пока ситуация не разрешится. Они немного потоптались у расчетного стенда, менеджер вышла, а мышка подбежала ко мне, наклонилась, поправила локон, упавший на ее мордочку, и вполголоса спросила: — Где вы взяли эти десять юаней? — Заработал непосильным трудом. Разгружал вагоны с кирпичами, – нашелся я. – Чуть не надорвался, ma cherie. А в чем дело? — Нет, вы не понимаете! – повторила бедная девочка. – Где вы их взяли?! — Торжественно клянусь, что я их не украл, не нарисовал, не выпросил на паперти и не отнял у ребенка! – я начал раздражаться. – А что, вы не берете чаевых деньгами, происхождение которых не прошло одобрение в налоговой инспекции и комитете ООН по противодействию торговле оружием? — На купюре – какая-то маркировка! – успела она сообщить мне. – Система автоматически дала сигнал, сейчас приедут, будьте готовы! Меня менеджер убьет!

Интерьер ресторана покачнулся и потемнел. Калмык был в погонах? Ждем Наркоконтроль? Похоже, что на банкноте – их печать? Меня сейчас будут брать? Я сунул руку в карман, схватил сверток и готов был просто бросить его под стол, но надо мной уже кто-то стоял. Даже не так: этот – не стоял, а без спросу садился за мой столик. Я сперва увидел его (серый пиджак с блеском, розовая рубашка, отечественный галстук стального цвета) и только потом – стандартный спецслужбистский «Опель» за окнами. Быстро они приехали. — Добрый день, – он не приветствовал меня. Он скорее говорил этим: сидеть на месте, руки из карманов на стол. Вот так прозвучало это «добрый день». – Старший уполномоченный Департамента финансовых расследований Новиков. Где вы взяли купюру, которой рассчитались? — В чайна-тауне, – я лихорадочно пытался угадать дальнейший ход беседы. Будет ли обыск? Или хотя бы поверхностный досмотр с выворачиванием карманов? — А, в чайна-тааауне, – протянул он и скривился. – Ну тогда вопрос про особые приметы того, кто с вами рассчитался, задавать не буду. Потому что он не имеет смысла. – Тут он ухмыльнулся, мол, все китайцы – на одно лицо. В зале вдруг появилось множество службистов в таких же, как у Новикова, костюмах с блеском, только рубашки и цвет галстуков у всех были разными. А клиентов, наоборот, внезапно не стало – у платежного терминала образовалась очередь из желающих быстрее расплатиться. Такая у них генетика, у этих костюмов с блеском. Кстати, а я-то думал, что такие носит исключительно Госнаркоконтроль.