Читаем без скачивания Картины из истории народа чешского. Том 2 - Владислав Ванчура

Превратил в развалины города, так что от сказочного великолепия великой Бухары остался лишь столб пыли, которую развевает ветер и разгребает шакал. Посеяв на этих землях разрушение и смерть, повелел Чингисхан первой орде двигаться к морю Каспийскому. А вторую орду повел в Индию, в Лагор. И взрыт был копытами песок пустынь, и по русской степи помчались Чингисхановы кони.

Тогда на северном побережье Черного моря в битве на реке Калке схватились с ордою хана соединенные рати русских князей. И потерпели поражение. Погасли очаги в жилищах русских, а люди и зверье, и все, что есть живого, и все, что способно дышать, бежало за Днепр и дальше Днепра — до самых ворот Царьграда. И тогда все страны восточной Европы охватила паника. Однако сталось так, что удар, вот-вот готовый обрушиться, был отвращен ничтожной случайностью. Сталось так, что Чингисхан умер. Держава его простиралась от Тихого океана до Днепра, а могила его была узка, как щель.

После кончины Чингисхана сошлись ханы монгольских племен в городе Каракоруме и на курултае избрали Чингисханова сына Угедэя старейшиной над ними. Так и стал Угедэй владычествовать во всех пределах необозримой Монгольской империи. Его повеления были законом для ханов на Дальнем Востоке и для хана Батыя, внука Чингисхана, который стал великим ханом на юго-востоке Руси. Его земля называлась Кипчак, то бишь Золотая Орда. Кипчак был самой богатой частью Монгольской державы, а люди Золотой Орды превосходили всех воинской удалью. Война была их страстью, и потому они неустанно совершали набеги на земли русские и на земли, населенные куманами. После того как куманы в очередной раз потерпели поражение и уже не могли оказывать сопротивление, обратился их хан Котян к мадьярскому королю Беле IV с просьбой позволить ему со своими людьми поселиться на берегах Дуная.

«Милостивый король, — передавал Котян через своих послов, — ни я сам, ни мои соплеменники не могут дальше жить на нашей древней земле. Батый извел нас своими набегами, он шагает по трупам моих людей. Дозволь, милостивый король, мне и куманской дружине уйти из этих несчастных пределов. Дозволь раскинуть наши шатры на развилке твоих рек. Предоставь нам убежище! В ответ на это и в знак благодарности обещаем служить тебе. Присоединим свои стрелы к стрелам твоего войска, а во время сражений мои конники станут перед твоими полками, и наши копья будут оградой твоему войску».

«Прибежище наше, — отвечал король Бела, — есть распятие Христово. Оно — знамение спасения. В нем для нас — самое спасение. И я не хочу, чтобы люд христианский перемешался с язычниками. Не дам дозволения на то, чтобы вы раскинули шатры в земле Мадьярской, покуда не примете крещения и не соберетесь под хоругвью Иисусовой, ибо он — победитель насильников и защитник мира».

Котян торжественно поклялся принять крещение, после чего куманы вступили в Угрию и, распространяя вести о монгольском неприятеле, посеяли средь мадьярского люда невыразимый страх. Людям стало казаться, что земля вздымается живыми волнами монгольских полчищ и что смерть хватает за гривы куманских кобыл, реет в воздухе и простирает над ними костлявые пальцы и свой плащ.

И сказывал куман мадьяру, а более восточный человек — человеку более западному, что монголы наводнят все земли, растопчут все короны империи, что ищут они мощи трех святых королей; повсюду сея смерть, скачут они сбить римскую спесь, и что вырвались они из распахнутого зева адского пекла. На все лады повторяя подобные слухи, христиане именовали монголов татарами. Одни считают, что имя это происходит от слова «тартарос», что на языке греческом означает «пекло», другие выводят его из корней маньчжурских, а третьи — из иероглифов китайских, то бишь: та-та-ме, та-та-бу, та-там, та-та, та-тзи. Означают они лучника, обитателя шатра, человека, который проводит жизнь в седле, и, наконец, — чужедальний народ.

Как только распространилась весть о татарском нашествии, папа римский и епископы объявили во всем христианском мире строгие посты и покаянные шествия. К святым местам (будь то монастырь Компостелльский в Гишпании, гора святого Михаила в заливе, отделяющем Бретань от Нормандии, гробница Косьмы и Дамиана, которую князь Бржетислав повелел устроить на том месте, где смерть настигла святого Вацлава) валом повалили толпы паломников.

Зима выдалась суровая, во Флоренции выпал снег, а на севере, в Праге и в Польских землях, стояли трескучие морозы.

Так вот, в это самое время, в воскресенье после заутрени, вывалили пражские христиане на площадь перед храмом Святого Георгия и толпой ринулись вниз, к бастиону и башням, откуда хорошо были видны строительные работы на оборонительных валах. — они спешно завершались, — и ряды повозок, полных зерна, что двигались к воротам. В этой обеспокоенности, в этих хлопотах усматривали пражане гарантию спасения. Спускались люди медленно, показывали пальцами на повозки и, постукивая ногой об ногу, чтобы согреться на морозе, глухо переговаривались. Это была челядь, служившая в Граде, немцы и чехи, за ними шли купцы, а потом — ремесленники. Они только что выслушали проповедь, где говорилось, что враги христианского люда уже поблизости и лазутчики их уже проникли в город Пражский. Слухи, подобные этим, воспламеняют веру в милосердие Божие: — пражане и впрямь живо ощущали, что их судьба — в руках Господа, а в ушах у них до сих пор звучал возглас проповедника:

— Кайтесь, ибо близится день возмездия и Страшного Суда!

Помимо набожности, охватывал горожан и страх. Разумеется, нельзя утверждать, что при одном лишь помышлении о битве они содрогались от ужаса. Ни в коем разе! Они верили в своих рыцарей. Кое-что и сами слышали о правилах и способах нападения и защиты, верили в силу разума и неодолимость святого благословения — а ну как враг пренебрежет просвещенностью и ученой премудростью? Что, ежели он будет воевать, не считаясь с правилами, и рассыпать удары не зная пощады?

Ходила молва, хорошо укрепленные города ворог не осаждает, что он вроде как легко обращается в бегство, но затем, на всем скаку повернув строй, повергает недавнего победителя в прах. Ходили слухи, что, обойдя боевые, дружины, вороги проникают глубоко в тыл, чтобы там сечь головы и палить жилища. С волей Иисусовой победу одержать нетрудно, а ну как татары и есть та самая Божья метла возмездия? А ну как они войдут в раж и без долгих проволочек расхватают имущество горожан?

— Эх, в прежние времена они потерпели бы неудачу, — молвил какой-то ремесленник в высокой бараньей шапке, — а теперь чего ждать? Папа с императором слы-хать не в ладах! Чего же тут удивляться, ежели правители всех наших государств передрались и силы христиан раздроблены?

В ответ на эти слова махнул, рукой сосед ремесленника, отведя ладонь от зазябшего уха, и молвил с великим сокрушением:

— Все это бабьи сплетни, наш всемилостивейший король и герцог Австрийский заключили дружеский союз!

Он хотел добавить, что полагаться на этот факт куда как вернее, чем на болтовню ремесленника, с языка его уже готовы были сорваться и другие язвительные слова, да мороз сковал его уста и выжал из глаз слезы. Он отер их кончиками пальцев, и этот жест горожанина пока лицо было заслонено рукой, приметил милосердный брат из больницы при костеле святого Франциска.

Меж тем толпа достигла восточных ворот, вытянувшись наподобие клина. Шедшие впереди мещане выстроились по двое, по трое, чтобы можно было спуститься по узкой тропе, и позади них образовалось предостаточно места. Богатые горожанки могли бы щегольнуть на просторе развевающимися шлейфами своих нарядов, высокими чепцами, меховушками, шубами, соболями, только кто же теперь о них думал, кого могла занимать эта светская суета, когда дело принимало крутой оборот и когда в межевые ворота чуть ли не стучались татары!

Между тем напор толпы, устремлявшейся вниз с кремлевского холма, ослабел. Люди колебались, раздумывали, переминались с ноги на ногу, и в этом колебании ощущалось желание задержаться, приостановить движение и обрести под ногами твердую почву. Короче говоря, каждый чувствовал, что надобно совершить некий поступок. Какая-то женщина опустилась на колени, а милосердный брат, чью душу разбередили чьи-то невольно выступившие на глаза слезы, настолько растерялся, что от волнения полез по отмеченным зарубкам на опорные столбы городских укреплений. Ухватился рукою за стену, просунул между каменьями носок опанка, уже оттолкнулся от земли. Тут заголосила-запричитала какая-то старуха, и от звука ее голоса, от ее слов ошарашенная толпа пришла в движение. Те, кто уже спускался вниз, повернули обратно, а там, где только что было просторно, люди сомкнулись таким плотным клубком, что стало трудно даже дышать. Толпа бурлила; милосердный брат, охваченный волнением куда более сильным, чем испуг мещан, взобрался на стену. Ощущая под собою бездну, а в голове — томительно-сладостное кружение, он бросился умолять женщин и мужчин посвятить себя служению добру.