Читаем без скачивания Золотое кольцо всадника - Мика Валтари

Эти люди выглядели настолько искренними, спокойными и простодушными, что префект преторианцев только дважды или трижды легонько ударил кого-то из них своим хлыстом, будучи почти уверен, что произошла ошибка и что полученный им приказ будет вот-вот отменен.

Велев подсчитать указанных в списках христиан, Тигеллин ужаснулся, потому что таковых оказалось более двадцати тысяч. Неужели какому-нибудь сумасшедшему могла прийти в голову мысль наказать такое количество людей?!

Тем временем по Риму распространились слухи о массовых арестах христиан.

Тигеллина принялись осаждать десятки завистливых и злобных безумцев, утверждавших, будто они своими глазами видели членов преступной общины, собиравшихся на вершинах холмов, и своими ушами слышали, как тс распевали песни, предсказывавшие схождение с небес испепеляющего огня.

В столице начались беспорядки. Погорельцы, получившие от городских властей временное жилье, воспользовались случаем и стали грабить дома евреев и громить их лавки, жестоко избивая хозяев и не разбираясь, кто перед ними — правоверный иудей или христианин.

Стражники никак не препятствовали возбужденным толпам, безжалостно тащившим в преторию залитых кровью людей; солдаты не желали мешать гражданам исполнять свой долг и разоблачать поджигателей.

Однако Тигеллин, всегда отличавшийся здравомыслием, вскоре запретил самосуды, заверив народ, что император вполне разделяет этот праведный гнев и непременно накажет виновных. Преторианцы получили приказ навести порядок в городе и защищать христиан от обезумевших убийц и грабителей и Доставлять сектантов в тюрьму, где они, безусловно, были в большей безопасности, чем в собственных Домах.

С раннего утра в моем саду и в доме на Авентине стали собираться перепуганные единоверцы Клавдии, надеявшиеся, что тут их не тронут. Однако соседи грозили мне кулаками, осыпали оскорблениями и даже бросали в нас через ограду камни и палки.

Вооружать своих рабов я не осмеливался, ибо понимал, что в этом случае христиан смогут обвинить в сопротивлении властям; я только велел бдительно охранять садовую калитку и все входы в дом. Я оказался в очень неприятном положении, и единственное, что меня утешало, было полученное мною согласие Клавдии отправиться в сопровождении слуг в загородное поместье в Цсре, чтобы там разрешиться от бремени.

Беспокойство за нее сделало мое сердце чувствительным и податливым на чужие страдания, и я не мог без сочувствия относиться к столь любимым ею христианам. Хорошенько все обдумав и взвесив, я серьезно поговорил с ними, посоветовав незамедлительно покинуть город, так как было очевидно, что всех их ожидают преследования и суровые кары.

Мои собеседники, однако, резко протестовали, утверждая, что никто не в силах доказать несуществующую вину и что все они — люди миролюбивые, стремящиеся к добру, справедливости и тихой жизни. Может, они и согрешили в чем-то перед Христом, но уж государству и императору их упрекнуть не в чем. Они намеревались просить законников, чтобы те защитили их братьев и сестер по вере от столь великого и незаслуженного произвола, а также носить страждущим в узилище еду и питье и утешать их в горе. В то время мы еще не знал, сколько именно человек было арестовано прошлой ночью.

Чтобы избавиться от них, я, в конце концов, обещал им деньги и убежище в своих поместьях в Целе и других усадьбах. Но и на это они согласились только тогда, когда я объявил, что отправлюсь к Тигеллину и вступлюсь за несправедливо обиженных.

Я занимал на государственной службе пост, сравнимый с преторским, и потому христиане полагали, что я буду полезнее для них, чем безвестные нищие законники. Вскоре все они покинули мой бедный замусоренный сад; на ходу они размахивали руками и громко спорили, все еще сомневаясь в правильности своего решения покинуть город.

Тем временем арестованные, находившиеся на площади, посоветовались со своими предводителями и решили — ради единого Христа — забыть все внутренние распри. Спаситель, говорили они, конечно же, снизойдет к ним и спасет от гонений. Всех очень пугали крики боли, доносившиеся из темниц, и люди успокаивали себя молитвами и пением.

Среди них было несколько человек, разбиравшихся в законах. Переходя от мужчины к мужчине и от женщины к женщине, они рассказывали им о том, что император помиловал Павла, и призывали даже под самыми жестокими пытками не признаваться в участии в поджоге Рима, ибо это повредит всем христианам.

Людям говорили, что страдания во имя божье не должны ни удивлять, ни страшить их — ведь они были давным-давно предсказаны. Несчастным разрешалось лишь не отрекаться от своей веры и славить Христа — вот и все.

Подойдя к претории, я изумился огромному количеству арестованных и подумал, что только сумасшедший может поверить в их виновность.

Я появился как раз вовремя — префект преторианцев совершенно растерялся и не знал, что ему теперь делать.

Едва завидев меня, он закричал, что, беседуя с Нероном, я искажал правду о христианах и что вряд ли тут найдется хотя бы один поджигатель.

Я ответил, что мне ни разу не приходилось обсуждать с императором вину сектантов и вообще говорить с ним о религии — христианской в том числе.

— Я не слышал о них ничего плохого, — заявил я, смотря прямо в глаза Тигеллину. — Все они безобидны и способны ссориться только друг с другом, обсуждая вопросы своей веры. Они ничего не понимают в политике и государственных делах и даже развлекаются не так, как мы. Ты же знаешь, они не признают ни театра, ни цирка. Да разве можно заподозрить их в поджоге?!

Усмехнувшись, Тигеллин развернул один из своих свитков и указал мне мое собственное имя.

— Знай же, — сказал он презрительно, — что тебя тоже обвиняют в приверженности христианству. И твою жену, и многих твоих домочадцев, хотя и не называют никого из них по именам.

Мне показалось, что на мои плечи рухнула вдруг каменная глыба; я не мог вымолвить ни слова.

Рассмеявшись, Тигеллин похлопал меня по спине.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я отношусь одинаково серьезно ко всем доносам? — проговорил префект преторианцев, внимательно глядя мне в глаза. — Ведь я же знаю и тебя, и твое отношение к императору. Ты — человек государственный, тебе некогда заниматься всякими глупостями. А уже о Сабине и говорить нечего. Неважно, кто именно на тебя клевещет, но он даже не знает, что ты развелся с женой. Просто все эти христиане — закоренелые преступники, которые хотят замарать знатных людей Рима и доказать, что те тоже верят в какого-то там Мессию.

— И все-таки этот заговор кажется мне странным, — поразмыслив, продолжил он. — Уж больно много народу в него втянуто. И все арестованные так охотно признаются в том, что они — сектанты… Клянусь Юпитером, эти люди кем-то околдованы, и мне нужно в этом разобраться. Ничего, накажем для острастки с десяток виновных, и остальные быстро одумаются и отрекутся от своего бога.