Читаем без скачивания Никто не выживет в одиночку - Маргарет Мадзантини

Да, это так. Он помнит больше ее. Они ссорились, как дети, которые не хотят уступать. С трудом прилаживались друг к другу — их настолько переполняла энергия, что они попросту не могли избежать конфликтов.

— Нам ужасно нравилось ссориться…

— Нет, мне никогда не нравилось.

— Зато тебе ужасно нравилось мириться…

«…Заниматься любовью», хочет он сказать. Но боится. Стыдится вспомнить что-то, что несет в душу запах, образ, до того их, до того мертвый! До того родной, что можно умереть. Переплетенные ноги, волоски, все остальное. То, что «после». Она стоит у окна. Ее силуэт. Живот тогдашний: сын вот-вот должен родиться. Лавина воспоминаний, наваливающихся разом, которую невозможно остановить. Полная жизнь. И вдруг: раз — и ты уже рядом со смертью. За три наносекунды. Когда они пытались заняться любовью и у них не получалось, они смеялись, подшучивая над собой, подшучивая над своей болью. Разыгрывали из себя друзей, одноклассников на школьной экскурсии.

Делия начала очищать мидии. Гаэ смотрел на песок, который сочился из раковин, думая об их жизни, о городе, о бессмысленных отношениях.

«Уедем, оставим детей».

Снова поехали к горячим источникам.

На этот раз в спа-отель, в великолепный гостиничный номер. У них совсем не осталось энергии, чтобы находиться на виду у всех среди белой грязи и ароматических свечей.

Никогда нельзя возвращаться в те же места. В святилища.

Никогда нельзя совершать этот губительный шаг назад.

Повсюду слышатся голоса, даже кусты разговаривают и шепчет вода: «Нет того, что было прежде, никогда больше не будет…» Точно вы — это уже не вы, а другой мужчина и другая женщина. Все, что вы слепили сейчас, кажется всего лишь комком грязи.

Продержаться — вот чего вы хотели в тот вечер несколько лет назад. Вы были так испуганы… ощущение, что теряете друг друга… теряете себя в этих густых водных смесях… засасывающих. Та неуверенность и была любовь. Та протянутая рука в воде. Теперь ты знаешь, что она здесь. Два крепких, непроницаемых тела, идущих по следам обретенного опыта. Тела, которые, однако, в этой теплой воде совсем ни хрена не значат, не придают вам уверенности. Она замерзла. И ты говоришь ей: «Выходи, если хочешь, иди в номер». Тебе больше не страшно ее потерять. И ты уходишь под воду с головой.

«В чем секрет вечной любви, вечно обновляющегося путешествия? Действительно ли все дело в гормонах, псах, бросающихся друг на друга?»

Боже, как вокруг заливалась природа! Отсюда-то и пошла порча.

Гаэтано запнулся о ветку, ему стало больно, он подвернул лодыжку. Рядом стояли туристы, отмокающие бельгийцы, головы в темноте, брюссельские капусты. Они подошли ближе друг к другу, даже пошутили немножко.

«Где там дети? Кто этот псих, который не может успокоиться?» Узнаешь запах ее дыхания — и любимый, и вместе с тем слегка раздражающий.

Делия вышла из воды, звонит детям, мокрой рукой держа трубку, в распахнутом халате.

«Даю вам папу».

Гаэ тоже хотел слышать их, он тоже соскучился. Без детей они теперь никто. Два недоумка, нуждающиеся в чистке, две мертвые мидии.

Гаэ прокашливается, закуривает сигарету.

— Мне как-то не хочется больше курить.

— Тогда почему не бросаешь?

— Не хочется бросать… сам не знаю, чего я хочу.

Он осматривает свои руки: серебряное кольцо, африканская веревочка на запястье… Тушит сигарету, давит окурок ногой.

— А я бросила.

— Ты молодчина.

Никакая она не молодчина. Она просто соврала, ей надо доказать самой себе, что у нее еще осталось желание жить. Он пододвигает ей пачку. Как хорошо он знает ее!

— Нет, не хватало только, чтобы я снова закурила… Единственное хорошее дело, которое у меня получилось в этом году.

Последнее время, когда они ссорились, она била себя, в буквальном смысле лупила себя по щекам. Он смотрел на нее дикими плазами. Отводил ее руки от лица.

«Успокойся, какого хрена ты делаешь… тебе будет больно… успокойся…»

Она била себя за свой выбор. За семью, которую она создала с человеком, который ничего не стоит. За любовь, которую они не сумели спасти, которая, будь она проклята, утекла вместе с дождем, с пометом голубей на крыше. Она скрежетала зубами… Теми зубами, которые облизывал он.

Время от времени кто-нибудь приглашал их в гости. Она сама уговаривала его: «Нам надо чаще встречаться с людьми. Почему мы должны сидеть дома одни?» Но они ссорились с помощью одних только взглядов. Возвращались с тех ужинов молча, далекие друг от друга. Они видели перед собой людей более конкретных, людей, которые совокуплялись или спали на постели, а не сидели и что-нибудь обсуждали.

К тому же они не были их близкими друзьями. Просто счастливые семьи, сошедшие с картинок рекламного журнала «Iкеа». Никого не интересовала их судьба. Если бы они доверились им, рассказав, что с ними происходит, то стали бы только объектом обсуждения «после», за закрытыми дверями, когда они уже в пальто и в лифте. Гаэтано об этом говорил:

«Друзья вешаются на тебя и крутятся, радуясь, в колесе твоих несчастий, как бешеные хомяки».

Почему они не стали более феноменологичными? Вещами в себе, как все феноменологичные пары? Как те же Пьер и Лавиния. Сегодня идем покупать обувь детям, в воскресенье на обед к твоим, в пятницу в многозальный кинотеатр посмотреть фильм в качественном формате. В четверг нет уборщицы-филиппинки и нам придется самим сварить спагетти («Почтальон всегда звонит дважды»). Хорошо организованным людям удается делать прямо-таки невероятные вещи, держать в голове миллион разных планов. Открывать кучу окон на экране компьютера и не тушеваться при этом. Они знают, что жизнь забывчива, и схватывают все с ясностью своего ума.

Пьер и Лавиния даже попробовали обменяться партнерами с парой из Гренобля, жившей в соседнем бунгало, которая проводила отпуск на коралловом рифе. Они договорились на французском, пока дети тех и других плавали под водой с масками и трубками.

Иногда по вечерам Делия уходила одна. «Право на личное пространство» — херня такого рода. Гаэтано мычал «ОК», в шлепанцах, с голым торсом, доедая йогурт, но совершенно не понимал, почему она должна уходить — вырядившись, на каблуках, уложив волосы и с этой чертовой Карлоттой. Кажется, худшей из ее подруг, больной на всю голову. Одно время та постоянно заходила к ним, разговаривала только с Делией, не замечала детей, а на него смотрела как на эксперимент природы.

«В тебе все не так…»

Один раз она растянула перед его лицом рулетку, чтобы измерить его. «Никогда не видела таких жутких пропорций», — засмеялась над ним вместе с Делией.